Annotation

Впервые на русском — новейший роман от лауреата многихпрестижных литературных премий Энтони Дорра. Эта книга,вынашивавшаяся более десяти лет, немедленно попала в спискибестселлеров — и вот уже который месяц их не покидает. «Весьневидимый нам свет» рассказывает о двигающихся, сами того не ведая,навстречу друг другу слепой французской девочке и робком немецкоммальчике,которыепытаются,каждыйнасвойманер,выжить,покакругомбушуетвойна,непотерятьчеловеческийобликисохранитьсвоихблизких.Это книга о любви и смерти, о том, что с нами делает война, о том, чтоневидимыйсветпобедитдажесамуюбезнадежнуютьму.

ЭнтониДорр

0.7августа1944г.ЛистовкиБомбардировщикиДевушкаЮношаСен-МалоДом№4поулицеВоборельПодвалБомбежка

1.1934г.НациональныймузейестествознанияЦольферайнКлючнаяРадиоприемникОтвединасдомойЖизньменяетсяСветНашезнамяреетвпереди!ВокругсветазавосемьдесятднейПрофессорМореогня

ОткройтеглазаЗатишьеПринципымеханикиСлухиБольше,быстрее,лучшеНачертаниезверяДобрыйвечер.ИлихайльГитлер,еслипредпочитаетеПока,слепаядевчонкаВязаниеносковБегствоГеррЗидлерИсход

2.8августа1944г.Сен-МалоДом№4поулицеВоборель«Пчелиныйдом»ШестьлестничныхпролетоввнизВзападне

3.Июнь1940г.ШатоВступительныеэкзаменыБретаньМадамМанекТыпризванOccuperНелгиЭтьенЮнгманыВенаБошиГауптманЛетающийдиванСуммаугловПрофессорПарфюмерВремястраусовСлабейшийНадлежитсдатьМузей

ПлатянойшкафЧерныедроздыВаннаСлабейший(№2)Арестмастера

4.8августа1944г.ФортСитеAtelierdeRéparationДвебанкиДом№4поулицеВоборельЧтоунихестьПроволокаиколокольчик

5.Январь1941г.ЗимниеканикулыОнневернетсяЗаключенныйПляж-дю-МольГранильщикЭнтропияЗапокупкамиNadelimHeuhaufenПредложениеУтебяестьдругиедрузьяСтарушечийклубСопротивленияДиагнозСлабейший(№3)ГротУгарУлиткаиСабляПожитьпередсмертьюНекудаИсчезновениеЮбераБазенаВсеотравленоПосетителиЛягушкасваритсяПриказыВоспалениелегкихЛечениеРай

ФредерикРецидив

6.8августа1944г.Вдомекто-тоестьСмертьВальтераБерндаСпальнянашестомэтажеСборкарадиоНачердаке

7.Август1942г.ПленныеПлатянойшкафВостокОдинпростойбатонФолькхаймерОсеньПодсолнухиКамниГротПреследованиеЗапискиЛуданвьельВсесероеЛихорадкаТретийкаменьМостРю-де-ПатриаршБелыйгородДвадцатьтысячльеподводойТелеграмма

8.9августа1944г.Форт-НасиональНачердакеГоловыПомрачениеВодаБалкиПередатчикГолос

9.Май1944г.

КрайсветаЧислаМайПреследование(снова)«Лунныйсвет»АнтеннаБольшойКлодBoulangerieГротАгорафобияНичегоСорокминутДевушкаДомикЧислаМореогняАрестЭтьенаЛеблана7августа1944г.Листовки

10.12августа1944г.ЗаживопогребенныеФорт-НасиональПоследниесловакапитанаНемоПосетительФиналМузыка№1Музыка№2Музыка№3НаружуПлатянойшкафТоварищиОдновременностьмгновенийТыздесь?Втораябанка«ПтицыАмерики»ПрекращениеогняШоколадСвет

11.1945г.

БерлинПариж

12.1974г.ФолькхаймерЮттаВещмешокСен-МалоЛабораторияГостьяБумажныйсамолетикКлючМореогняФредерик

13.2014г.Благодарности

notes1234567891011121314151617181920212223

2425262728293031323334353637383940414243444546474849505152535455

ЭнтониДоррВесьневидимыйнамсвет

AnthonyDoerrALLTHELIGHTWECANNOTSEECopyright

©2014byAnthonyDoerrAllrightsreserved©Е.Доброхотова-Майкова,перевод,2015©Изданиенарусскомязыке,оформление.ООО«ИздательскаяГруппа

„Азбука-Аттикус“»,2015ИздательствоАЗБУКА®

***

ПосвящаетсяВендиВейль1940-2012

В августе 1944 года древняя крепость Сен-Мало,ярчайшаядрагоценностьИзумрудногоберегаБретани,была почти полностью уничтожена огнем… Из 865зданийосталисьлишь182,даитебыливтойилиинойстепениповреждены.

ФилипБек

0.7августа1944г.

Листовки

Под вечер они сыплются с неба, как снег. Летят над крепостнымистенами,кувыркаютсянадкрышами,кружатвузкихулочках.Ветермететих по мостовой, белые на фоне серых камней. «Срочное обращение кжителям! — говорится в них. — Немедленно выходите на открытуюместность!»

Идет прилив. В небе висит ущербная луна, маленькая и желтая. Накрышах приморских гостиниц к востоку от города американскиеартиллеристывставляютвдуламинометовзажигательныеснаряды.

Бомбардировщики

ОнилетятчерезЛа-Маншвполночь.Ихдвенадцать,иониназванывчесть песен: «Звездная пыль», «Дождливая погода», «В настроении» и«Крошка с пистолетом»[1]. Внизу поблескивает море, испещренноебесчисленными шевронами барашков. Скоро штурманы уже видят нагоризонтенизкие,озаренныелунойочертанияостровов.

Франция.Хрипит внутренняя связь. Осторожно, почти лениво,

бомбардировщики сбрасывают высоту. От пунктов ПВО на побережьетянутсявверхниточкиалогосвета.Внизувидныостовыкораблей;уодноговзрывом полностью снесло нос, другой еще догорает, слабо мерцая втемноте. На том острове, что дальше всех от берега, между камнямимечутсяперепуганныеовцы.

В каждом самолете бомбардир смотрит в люк прицела и считает додвадцати. Четыре, пять, шесть, семь. Крепость на гранитном мысу всеближе. В глазах бомбардиров она похожа на больной зуб — черный иопасный.Последнийнарыв,которыйпредстоитвскрыть.

Девушка

В узком и высоком доме номер четыре по улице Воборель напоследнем,шестомэтажешестнадцатилетняянезрячаяМари-ЛораЛебланстоит на коленях перед низким столом. Всю поверхность стола занимаетмакет— миниатюрное подобие города, в котором она стоит на коленях,сотнидомов,магазинов,гостиниц.Вотсоборсажурнымшпилем,вотшатоСен-Мало,рядыприморскихпансионов,утыканныхпечнымитрубами.ОтПляж-дю-Моль тянутся тоненькие деревянные пролеты пирса, рыбныйрынок накрыт решетчатым сводом, крохотные скверики уставленыскамейками;самыемаленькиеизнихнебольшеяблочногосемечка.

Мари-Лорапроводиткончикамипальцевпосантиметровомупарапетуукреплений,очерчиваянеправильнуюзвездукрепостныхстен—периметрмакета. Находит проемы, из которых на море смотрят четырецеремониальныепушки.«Голландскийбастион,—шепчетона, спускаясьпальцамипокрошечнойлесенке.—Рю-де-Кордьер.Рю-Жак-Картье».

Вуглукомнатыстоятдваоцинкованныхведра,покраянаполненныеводой.Наливайихприлюбойвозможности,училеедедушка.Иваннунатретьемэтажетоже.Никогданезнаешь,надолголидаливоду.

Она возвращается к шпилю собора, оттуда на юг, к Динанскимворотам. Весь вечер Мари-Лора ходит пальцами по макету. Она ждетдвоюродногодедушкуЭтьена,хозяинадома.Этьенушелвчераночью,покаонаспала,иневернулся.Атеперьснованочь,часоваястрелкаописалаещекруг,веськварталтих,иМари-Лоранеможетуснуть.

Она слышит бомбардировщики за три мили. Нарастающий звук, какпомехиврадиоприемнике.Илигулвморскойраковине.

Мари-Лораоткрываетокноспальни,иревмоторовстановитсягромче.В остальном ночь пугающе тиха: ни машин, ни голосов, ни шагов помостовой. Ни воя воздушной тревоги. Даже чаек не слышно. Только закварталотсюда,шестьюэтажаминиже,бьетогородскуюстенуприлив.

Иещеодинзвук,совсемблизко.Какое-тошуршанье.Мари-Лораширеоткрываетлевуюстворкуокнаи

проводитрукойпоправой.Кпереплетуприлипбумажныйлисток.Мари-Лораподноситегокносу.Пахнетсвежейтипографскойкраской

и,можетбыть,керосином.Бумагажесткая—онанедолгопробылавсыромвоздухе.

Девушкастоитуокнабезтуфель,воднихчулках.Позадинееспальня:

на комоде разложены раковины, вдоль плинтуса — окатанные морскиекамешки. Трость в углу; большая брайлевская книга, раскрытая иперевернутаякорешкомвверх,ждетнакровати.Гулсамолетовнарастает.

Юноша

В пяти кварталах к северу белобрысый восемнадцатилетний солдатнемецкой армии Вернер Пфенниг просыпается от тихого дробного гула.Дажескореежужжания—какбудтогде-тодалекобьютсяостекломухи.

Гдеон?Приторный,чутьхимическийзапахоружейнойсмазки,ароматсвежей стружки от новеньких снарядных ящиков, нафталиновый душокстарого покрывала— он в гостинице. L’hôtel des Abeilles— «Пчелиныйдом».

Ещеночь.Доутрадалеко.Всторонеморясвиститигрохает—работаетзенитнаяартиллерия.КапралПВОбежитпокоридоруклестнице.«Вподвал!»—кричитон.

Вернер включает фонарь, убирает одеяло в вещмешок и выскакивает вкоридор.

Не так давно «Пчелиный дом» был приветливым и уютным: яркиесиние ставнинафасаде, устрицынальду в ресторане, за барной стойкойофицианты-бретонцы в галстуках-бабочках протирают бокалы. Двадцатьодин номер (все с видом на море), в вестибюле — камин размером сгрузовик.Здесьпилиаперитивыприехавшиенавыходныепарижане,адоних— редкие эмиссары республики, министры, заместители министров,аббаты и адмиралы, а еще столетиями раньше— обветренные корсары:убийцы,грабители,морскиеразбойники.

Аещераньше,дотогокакздесьоткрылигостиницу,пятьвековназад,в доме жил богатый капер, который бросил морской разбой и занялсяизучением пчел в окрестностях Сен-Мало; он записывал наблюдения вкнижечку и ел мед прямо из сот. Над парадной дверью до сих порсохранился дубовый барельеф со шмелями; замшелый фонтан во дворесделан в форме улья. Вернеру больше всего нравятся пять потускнелыхфресок на потолке самого большого номера верхнего этажа. На голубомфоне раскинули прозрачные крылышки пчелы размером с ребенка —ленивые трутни и пчелы-работницы, — а над шестиугольной ваннойсвернулась трехметровая царица с фасетчатыми глазами и золотистымпушкомнабрюшке.

За последние четыре недели гостиница преобразилась в крепость.Отрядавстрийскихзенитчиковзаколотилвсеокна,перевернулвсекровати.Вход укрепили, лестницы заставили снарядными ящиками. На четвертомэтаже,гдеиззимнегосадасфранцузскимибалконамиоткрываетсявидна

крепостнуюстену,поселиласьдряхлаязенитнаяпушкапоимени«Восемь-восемь»[2], стреляющая девятикилограммовыми снарядами на пятнадцатькилометров.

«Ее величество», называют австрийцы свою пушку. Последнююнеделю они ухаживали за нею, как пчелы — за царицей: заправили еемаслом,смазалимеханизм,покрасилиствол,разложилипереднеймешкиспеском,словноприношения.

Царственная«ахт-ахт»,смертоноснаямонархиня,должназащититьихвсех.

Вернерналестнице,междуцоколемипервымэтажом,когда«Восемь-восемь» делает два выстрела подряд. Он еще не слышал ее с такогоблизкогорасстояния; звуктакой,будтопол-отеляснесловзрывом.Вернероступается, зажимает уши. Стены дрожат. Вибрация прокатывает спервасверхувниз,затем—снизувверх.

Слышно, как двумя этажами выше австрийцы перезаряжают пушку.Свистобоихснарядовпостепеннозатихает—ониужекилометрахвтрехнадокеаном.Одинсолдатпоет.Илинеодин.Может,онивсепоют.Восемьбойцов люфтваффе, из которых через час никого не останется в живых,поютлюбовнуюпеснюсвоейцарице.

Вернер бежит через вестибюль, светя под ноги фонарем. Зениткагрохает в третий раз, где-то близко со звоном разбивается окно, сажасыплется в каминной трубе, стены гудят, как колокол. У Вернера такоечувство,чтоотэтогозвукаунеговылетятзубы.

Оноткрываетдверьвподвализамираетнамиг.Передглазамиплывет.—Этооно?—спрашиваетон.—Ониправданаступают?Однакоответитьнекому.

Сен-Мало

В домах вдоль улиц просыпаются последние неэвакуированныежители, постанывают, вздыхают. Старые девы, проститутки, мужчиныстаршешестидесятилет.Копуши,коллаборационисты,скептики,пьяницы.Монахинисамыхразныхорденов.Бедняки.Упрямцы.Слепые.

Некоторые спешат в бомбоубежища. Другие говорят себе, что этоучебнаятревога.Кто-томешкает,чтобызабратьодеяло,молитвенникиликолодукарт.

День«Д»былдвамесяцаназад.Шербуросвобожден.Каносвобожден,Ренн тоже. Половина Западной Франции освобождена. На востокесоветские войска отбили Минск, в Варшаве подняла восстание польскаяАрмия Крайова. Некоторые газеты, осмелев, предполагают, что в ходевойнынаступилперелом.

Однакониктонеговориттакогоздесь,впоследнейцитаделиГерманиинабретонскомпобережье.

Здесь, шепчутся местные, немцы расчистили двухкилометровыекатакомбы под средневековыми стенами, проложили новые тоннели,выстроили подземный оборонительный комплекс невиданной мощи. ПодполуостровнымфортомСитечерезрекуотСтарогогородаоднипомещенияцеликом заполнены снарядами, другие бинтами. Говорят, там есть дажеподземный госпиталь, где предусмотрено все: вентиляция,двухсоттысячелитровая цистерна воды и прямая телефонная связь сБерлином. На подступах установлены мины-ловушки и доты сперископами;боеприпасовхватит,чтобыобстреливатьмореденьзаднемвтечениегода.

Говорят,тамтысячанемцев,готовыхумереть,нонесдаться.Илипятьтысяч.Аможет,ибольше.

Сен-Мало.Водаокружаетгородсчетырехсторон.СвязьсФранцией— дамба, мост, песчаная коса. Мы малуэны в первую очередь, говорятместные.Вовторую—бретонцы.Иужевпоследнюю—французы.

Вгрозовыеночигранитсветится голубым.Всамыйвысокийприливморезатапливаетподвалыдомоввцентрегорода.Всамыйнизкийотливизморявыступаютобросшиеракушкамиостовытысячпогибшихкораблей.

Затритысячелетияполуостроввиделмногоосад.Нотакой—ниразу.Бабушка берет на руки расшумевшегося годовалого внука. В

километре от нее, в проулке неподалеку от церкви Сен-Серван, пьяныймочится на ограду и замечает листовку. В листовке написано: «Срочноеобращениекжителям!Немедленновыходитенаоткрытуюместность!»

С внешних островов бьет зенитная артиллерия, большие немецкиеорудия в Старом городе дают очередной залп, а триста восемьдесятфранцузов, запертые в островной крепости Форт-Насиональ, смотрят внебоиззалитоголуннымсветомдвора.

После четырех лет оккупации, что несет им рев бомбардировщиков?Освобождение?Гибель?

Треск пулеметных очередей. Барабанные раскаты зениток. Десяткиголубейсрываютсясошпилясобораикружатнадморем.

Дом№4поулицеВоборель

Мари-Лора Леблан в спальне нюхает листовку, которую не можетпрочесть. Воют сирены.Она закрывает ставни и задвигаетшпингалет наокне. Самолеты все ближе. Каждая секунда— упущенная секунда. Надобежатьвниз,накухню,откудачерезлюкможнозалезтьвпыльныйпогреб,гдехранятсяизъеденныемышамиковрыистарыесундуки,которыениктодавнонеоткрывал.

Вместо этого она возвращается к столику и встает на колени передмакетомгорода.

Вновь находит пальцами крепостную стену, Голландский бастион иведущую вниз лесенку. Вот из этого окна в настоящем городе женщинакаждоевоскресеньевытрясаетполовики.Изэтогоокнамальчишкакак-токрикнулМари-Лоре:«Смотри,кудапрешь!Тычто,слепая?»

Вдомахдребезжатстекла.Зениткидаютновыйзалп.Земляещечуть-чутьуспеваетповернутьсявокругсвоейоси.

Под пальцами Мари-Лоры миниатюрная улица д’Эстре пересекаетминиатюрную улицу Воборель. Пальцы сворачивают вправо, скользятвдоль дверныхпроемов.Первый, второй, третий.Четвертый.Сколько разонатакделала?

Дом номер четыре: древнее семейное гнездо, принадлежащее еедвоюродному деду Этьену. Дом, гдеМари-Лора живет последние четырегода.Онанашестомэтаже,однавовсемздании,икнейсревомнесутсядвенадцатьамериканскихбомбардировщиков.

Мари-Лора вдавливает крохотную парадную дверь, освобождаявнутреннююзащелку,идомотделяетсяотмакета.Унееврукеонразмеромпримерносотцовскуюсигаретнуюпачку.

Бомбардировщикиужетакблизко,чтополподколенямивибрирует.Задверью тренькают хрустальные подвески люстры над лестницей. Мари-Лора поворачивает трубу домика на девяносто градусов. Потом сдвигаеттридосочки,составляющиекрышу,иповорачиваетснова.

Наладоньвыпадаеткамень.Онхолодный.Размеромсголубиноеяйцо.Апоформе—каккапля.Мари-Лора зажимает домик в одной руке, а камень — в другой.

Комната кажется зыбкой, ненадежной, будто исполинские пальцыпротыкаютстены.

—Папа?—шепчетона.

Подвал

Подвестибюлем«Пчелиногодома»вскалебылвырубленкорсарскийподвал.Заящиками,шкафамиидосками,накоторыхвисятинструменты,стены—голыйгранит.Потолокудерживаюттримощныхбруса:столетияназадлошадиныеупряжкиволокомпритащилиихиздревнегобретонскоголеса.

Под потолком горит единственная голая лампочка, по стенам дрожаттени.

ВернерПфеннигсидитнаскладномстулепередверстаком,проверяет,насколько заряжены батареи, затем надевает наушники. Станцияприемопередающая,встальномкорпусе,состошестидесятисантиметровойдиапазонной антенной.Онапозволяет связываться с такойже станцией вгостинице наверху, с двумя другими зенитными установками в Старомгородеисподземнымкоманднымпунктомподругуюсторонуреки.

Станция гудит, разогреваясь. Корректировщик огня читаеткоординаты,зенитчикихповторяет.Вернертретглаза.Вподвалеунегозаспиной громоздятся реквизированные ценности: скрученные в рулоныковры, большие напольные часы, шифоньеры и огромных размеровмасляныйпейзаж,весьвмелкихтрещинках.НаполкенапротивВернера—восемьилидевятьгипсовыхголов.Ихназначениедлянегозагадка.

Поузкойдеревяннойлестнице,пригибаясьподбрусьями, спускаетсярослый здоровяк обер-фельдфебель Франк Фолькхаймер. Он ласковоулыбаетсяВернеру,садитсявобитоезолотистымшелкомкреслосвысокойспинкой и кладет винтовку на колени. Ноги у него такие мощные, чтовинтовкакажетсянепропорциональномаленькой.

—Началось?—спрашиваетВернер.Фолькхаймер кивает. Затем выключает свой фонарь и в полутьме

хлопаетнаудивлениекрасивымидлиннымиресницами.—Сколькоэтопродлится?—Недолго.Мытутвполнойбезопасности.Инженер Бернд приходит последним. Он маленький, косоглазый, с

жидкими бесцветными волосами. Бернд закрывает за собой дверь,задвигаетзасовыисадитсяналестницу.Лицомрачное.Трудносказать,чтоэто—страхилирешимость.

Теперь,когдадверьзакрыта,войвоздушнойтревогизвучиткудатише.Лампочканадголовоймигает.

Вода,думаетВернер,язабылводу.С дальнего края города доносится зенитная пальба, потом наверху

вновь оглушительно стреляет «Восемь-восемь», и Вернер слушает, какснаряды свистят в небе. С потолка сыплется пыль. В наушниках пениеавстрийцев:

…aufd’Wulda,aufd’Wulda,dascheintd’Sunnasogulda…[3]Фолькхаймер сонно скребетпятнона брюках.Бернд греет дыханием

замерзшие руки. Станция, хрипя, сообщает скорость ветра, атмосферноедавление, траектории. Вернер вспоминает дом. Вот фрау Елена,наклонившись,завязываетемушнуркинадвойнойбантик.Звездызаокномспальни. Младшая сестраЮтта сидит, завернувшись в одеяло, к левомуухуприжатрадионаушник.

Четырьмяэтажамивышеавстрийцызаталкиваютвдымящийсяствол«Восемь-восемь»ещеснаряд,проверяютуголгоризонтальногонаведенияизажимают уши, однако Вернер внизу слышит лишь радиоголоса своегодетства. «Богиня истории взглянула с небес на землю. Лишь в самомжарком пламени может быть достигнуто очищение». Он видит лесвысохшихподсолнухов.Видит,каксдереваразомвзлетаетстаядроздов.

Бомбежка

Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать. Под люкомприцела несется море, затем крыши. Два самолета поменьше отмечаюткоридор дымом, первый бомбардировщик сбрасывает бомбы, а за ним иостальныеодиннадцать.Бомбыпадаютнаискось.Самолетыстремительноуходятвверх.

Ночное небо испещряют черные черточки. Двоюродный дедушкаМари-Лоры,запертыйвместессотнямидругихмужчинвФорт-Насионале,внесколькихсотняхметровотберега,смотритвверхидумает:«Саранча».Из затянутых паутиной дней в воскресной школе звучат ветхозаветныеслова:«Усаранчинетцаря,новыступаетвсяонастройно».

Орды демонов. Горох из мешка. Сотни разорванных четок.Метафортысячи,иниоднанеможетэтогопередать:сорокбомбнасамолет,всегочетыреставосемьдесятштук,тридцатьдветоннывзрывчатыхвеществ.

На город накатывает лавина.Ураган.Чашки спрыгивают с буфетныхполок,картинысрываютсясгвоздей.Черездолюсекундысиреныуженеслышны.Ничегонеслышно.Грохоттакой,чтомогутлопнутьбарабанныеперепонки.

Зенитки выпускают последние снаряды. Двенадцатьбомбардировщиков,невредимые,уносятсявсинююночь.

Вдоменомер четырепо улицеВоборельМари-Лора, забившисьподкровать,прижимаеткгрудикаменьимакетдома.

Вподвале«Пчелиногодома»гаснетединственнаялампочка.

1.1934г.

Национальныймузейестествознания

Мари-Лоре Леблан шесть лет. Она высокая, веснушчатая, живет вПариже,иунеебыстросадитсязрение.ОтецМари-Лорыработаетвмузее;сегодня там экскурсия для детей. Экскурсовод — старый горбун самнемногим выше ребенка — стучит по полу тростью, требуя внимания,затемведетмаленькихпосетителейчерезсадвгалереи.

Дети смотрят, как рабочие блоками поднимают окаменелуюбедренную кость динозавра. Видят в запаснике чучело жирафа спроплешинаминаспине.Заглядываютвящикитаксидермистов,гдележатперья, когти и стеклянные глаза. Перебирают листы двухсотлетнегогербариясорхидеями,ромашкамиилекарственнымитравами.

Наконец они поднимаются на шестнадцать ступеней вМинералогическуюгалерею.Экскурсоводпоказываетимбразильскийагат,аметистиметеоритнаподставке.Метеориту,объясняетон,столькожелет,сколько Солнечной системе. Затем они гуськом спускаются по двумвинтовым лестницам и проходят несколько коридоров. Перед железнойдверьюсединственнойзамочнойскважинойгорбуностанавливается.

—Экскурсиязакончена,—говоритон.—Ачтотам?—спрашиваетоднаиздевочек.—Заэтойдверьюдругаязапертаядверь,чутьменьше.—Азаней?—Третьязапертаядверь,ещеменьше.—Азаней?— Четвертая дверь, и пятая, и так далее, до тринадцатой запертой

дверинебольшебашмака.Детиподаютсявперед.—Адальше?— А за тринадцатой дверью… — экскурсовод изящно взмахивает

сморщеннойрукой,—Мореогня.Детизаинтригованотопчутсянаместе.—НеужтовынеслыхалипроМореогня?Дети мотают головой. Мари-Лора щурится на голые лампочки,

висящиенапотолкечерезкаждыедвасполовинойметра.Длянеекаждаялампочкаокруженарадужнымореолом.

Экскурсоводвешаеттростьназапястьеипотираетруки:—Историядолгая.Хотитевыслушатьдолгуюисторию?

Оникивают.Оноткашливается:—Столетияназад, на острове, которыймысейчасназываемБорнео,

царевич, сын тамошнего султана, подобрал в русле пересохшей рекикрасивый голубой камешек. На обратном пути царевича настигливооруженныевсадники,иодинизнихпронзилемукинжаломсердце.

—Пронзилсердце?—Этоправда?—Тсс,—цыкаетмальчик.— Разбойники забрали его кольца, коня и все остальное, однако не

заметилиголубогокамешка,зажатоговкулаке.Умирающийцаревичсумелдоползтидодому.Тамонпролежалбезсознаниядевятьдней,анадесятый,к изумлению сиделок, сел и разжал кулак. На ладони лежал голубойкамень… Лекари султана говорили, что это чудо, что после такой ранывыжить нельзя. Сиделки сказали, что, возможно, камень обладаетцелительнойсилой.Аювелирысултанасообщиликое-чтоеще:этоткамень— алмаз невиданных прежде размеров. Лучший камнерез страны гранилего восемьдесят дней, а когда закончил, все увидели синий бриллиант—синий,кактропическоеморе,носкраснойискоркойвсередине,словновкапле воды пылает огонь. Султан повелел вставить алмаз в коронуцаревича. Говорят, когда тот сидел на троне, озаренный солнцем, на негоневозможнобылосмотреть,—казалось,будтосамюношаобратилсявсвет.

—Аэтоточноправда?—спрашиваетдевочка.Мальчиксновананеецыкает.—АлмазназвалиМоремогня.Иныеверили,чтоцаревич—божество

и, пока он владеет камнем, его нельзя убить.Однако начало происходитьнечтостранное:чемдольшецаревичносилкорону,тембольшенесчастийнанеговалилось.Впервыйжемесяцодинегобратутонул,адругойумерот укуса ядовитой змеи. Не прошло и полугода, как его отец заболел искончался. А в довершение беды лазутчики донесли, что с востока кграницамстраныдвижетсяогромноевражескоевойско…Царевичпризвалксебеотцовскихсоветников.Всесказали,чтонадоготовитьсяквойне, аодинжрецсообщил,чтовиделсон.Воснебогиняземлисказалаему,чтосоздалаМоре огня в дар своему возлюбленному, богу моря, и отправилаемупореке.Однакорекапересохла,царевичзабралкаменьсебе,ибогиняразгневалась.Онапроклялакаменьитого,ктоимвладеет.

Вседетиподаютсявперед,иМари-Лоратоже.—Проклятие состояло в том, что владелец камня будетжить вечно,

но,покудаалмазунего,навсех,когоонлюбит,будутсыпатьсянесчастья.

—Житьвечно?— Однако, если владелец бросит алмаз в море, куда он изначально

предназначался, богиня снимет проклятие.Царевич— теперь уже султан— думал три дня и три ночи и наконец решил оставить камень себе.Однаждыалмазспасемужизнь.Молодойсултанверил,чтокаменьделаетегонеуязвимым.Онповелелотрезатьжрецуязык.

—Ой,—говоритсамыймаленькиймальчик.—Большаяошибка,—замечаетсамаявысокаядевочка.—Врагизахватилистрану,—продолжаетэкскурсовод,—разрушили

дворец, убили всех, кого нашли. Молодого султана с тех пор никто невидел, и двести лет о Море огня не было ни слуху ни духу. Некоторыеговорили,чтоегоразрезалинамножествобриллиантовпоменьше,другие—чтоонпо-прежнемууцаревича,которыйживеттоливЯпонии,толивПерсииподвидомсмиренногоземлепашца,нонестарится…Шловремя.Ивотоднаждыфранцузскомуторговцу,приехавшемувИндиюнаалмазныекопиГолконды,показалиогромныйбриллиантгрушевиднойогранки.Встотридцать три карата.Почти безупречной чистоты. «С голубиное яйцо,—писалторговец,—синий,какморе,носогненно-алымнутром».Онсделалс камня слепок и отправил в Лотарингию герцогу, помешанному надрагоценных камнях, предупредив, что по легенде алмаз прóклятый.Однако герцог все равно непременно хотел его заполучить. ТорговецпривезкаменьвЕвропу,герцогвставилсвоеприобретениевнабалдашниктростиисталходитьснимповсюду.

—Ой-ой.—Втотжемесяцгерцогиняумерлаотболезнигорла.Двоелюбимых

слуггерцогаупалискрышиирасшиблисьнасмерть,егоединственныйсынпогибнаохоте.Сам герцог теперьбоялсявыходитьиздомуиприниматьгостей, хотя,пообщимуверениям, выглядел здоровееобычного.Наконецон убедил себя, что все дело в проклятии, и попросил короля заперетьзлосчастныйкаменьвмузеесусловием,чтоалмазпоместятвспециальноизготовленныйсейфидвестилетнебудутегооткрывать.

—Ичтодальше?—Истехпорпрошлостодевяностошестьлет.Мгновениевседетимолчат.Некоторыесчитаютнапальцах.Потомвсе

разомтянутруки,какнауроке.—Можноегоувидеть?—Нет.—Ахотябыоткрытьпервуюдверь?—Нет.

—Авыеговидели?—Нет.—Откудатогдаизвестно,чтоонточнотам?—Надоверитьпреданию.—Асколькоонстоит,мсье?НанегоможнокупитьЭйфелевубашню?— Такой крупный и редкий бриллиант стоит примерно как пять

Эйфелевыхбашен.Детиахают.—Авсеэтидвери,чтобыворыдонегонедобрались?—Скорее,—говоритстарикиподмигивает,—дверинужны,чтобы

проклятиеневыбралосьнаружу.Детизамолкают.Двоеилитроеделаютшагназад.Мари-Лораснимаеточки,имиррасплывается.— А почему бы не взять алмаз и не выбросить его в море? —

спрашиваетона.Экскурсоводсмотритнанееиостальныедетитоже.— Часто ли на твоих глазах выкидывают в море пять Эйфелевых

башен?—спрашиваетмальчикпостарше.Смех. Мари-Лора хмурится. Ничего особенного тут нет: просто

железнаядверьсбронзовойзамочнойскважиной.Экскурсиязаканчивается.Детирасходятся.ВБольшойгалерееМари-

Лору встречает папа.Онпоправляет очки у нее на носу, снимает с волослистокдерева.

—Тебепонравилось,machérie?[4]СерыйворобышекспархиваетсбалкиисадитсянаплитыпередМари-

Лорой.Онапротягиваетраскрытуюладонь.Воробышекзадумчивовертитголовой,затемулетает.

Месяцспустяонаужесовсемничегоневидит.

Цольферайн

Вернер Пфенниг растет в пятиста километрах к северо-востоку отПарижа, в Цольферайне. Это угледобывающий комплекс площадьюполторытысячигектаровнеподалекуотЭссенавГермании—землясталииантрацита,сплошьизрытаяшахтами.Дымяттрубы,поездасвагонеткамиснуютпо эстакадам, голыедеревья торчатиз терриконов, словноскелетытянутиз-подземликостлявыеруки.

ВернериегомладшаясестраЮттавоспитываютсявсиротскомдоме,двухэтажном кирпичном приюте на Викторияштрассе. Здесь повсюдудетский кашель, ор младенцев и старые чемоданы, в которых хранятсяпоследниеродительскиепожитки:латанаяодежда,почерневшиестоловыеприборы,выцветшиеамбротипы[5]отцов,чьюжизньзабралашахта.

Ранние годы Вернера пришлись на самое голодное время. Передворотами Цольферайна мужчины дерутся из-за работы, куриные яйцапродают по два миллиона рейхсмарок за штуку, ревмокардит караулитдетей, как голодный волк. Нет ни мяса, ни масла. Фруктов никто и непомнит. В худшие месяцы директрисе порой нечего дать подопечным наужин,кромелепешекнаводеигорчичномпорошке.

Однако семилетний Вернер счастлив. Он очень малорослый, у неготорчащие уши, звонкий голос, а волосы такие белые, что встречныеостанавливаютсявизумлении.Белыекакснег,какмолоко,какмел.Цвет,вкотором нет цвета. Каждое утро Вернер зашнуровывает ботинки,запихиваетвкурткугазетыдлятеплаиотправляетсяисследоватьмир.Онловитснежинки,головастиков,лягушек.Выпрашиваетубулочниковхлеб,частоприходитдомойсмолокомдлясамыхмаленьких.Иещеонвсевремямастерит: коробки из бумаги, бипланы, игрушечные кораблики снастоящимрулем.

Каждые два дня он ошарашивает директрису вопросом, на которыйневозможноответить:«Отчегобываетикота,фрауЕлена?»

Или:«ЕслиЛунатакаябольшая,фрауЕлена,отчегоонакажетсятакоймаленькой?»

Или:«ФрауЕлена,апчелапонимает,чтоумрет,еслиужалит?»Фрау Елена — протестантская монахиня из Эльзаса и детей любит

больше, чем порядок. Она скрипучим фальцетом поет французскиенародныепесни,имеетслабостькхересуичастозасыпаетстоя.Иногдаонапозволяетдетямзасиживатьсядопозднаипо-французскирассказываетим

про свое детство в горах, про занесенные снегом дома, заиндевелыевиноградникиипаротручьев—пространусрождественскойоткрытки.

«Аглухиеслышат,какунихбьетсясердце,фрауЕлена?»«Апочемуклейнеприклеиваетсякфлаконуизнутри?»Оназасмеется.ВзъерошитВернеруволосы.Шепнет:«Тебескажут,что

тымаленький,Вернер.Чтотыниктоиниоткуда.Будутговорить,чтобытыниочемнемечтал.Ноявтебяверю.Ядумаю,тысовершишьчто-нибудьвеликое».Иотправитеговпостель,втесныйуголок,которыйВернерсамдлясебявыбрал,—начердаке,подмансарднымокном.

ИногдаонисЮттойрисуют.СестразабираетсякВернерунакровать,они лежат рядышком на животе и передают друг другу единственныйкарандаш.Ютта младше на два года, но из них двоих именно у нее—настоящий талант. Больше всего она любит рисовать Париж, которыйвиделавсегонаоднойфотографии,на заднейобложкелюбовногоромана(их читает фрау Елена). Там были островерхие многоэтажные дома втуманной дымке и ажурная башня на фоне неба. Ютта рисует белыевысотки,причудливыемосты,стайкилюдейуреки.

Иногдапосле уроковВернер катает сестренкупопоселку в тележке,которую собрал из найденных на помойке деталей. Они громыхают подлиннымщебнистымулицам,мимоодноэтажныхдомиков,мимогорящихмусорных баков, мимо безработных шахтеров, которые целыми днямисидят на перевернутых ящиках, неподвижные, как статуи. Одно колесопостояннослетает;Вернертерпеливовстаетнаколениипривинчиваетегообратно. Вторая смена бредет на работу, первая возвращается домой —ссутуленныеголодныелюдиссиниминосами,лицаподкасками—словночерные черепа. «Здравствуйте! — кричит Вернер. — Добрый день!» Ношахтеры обычно просто проходят мимо, возможно даже не видя его. Ихвзгляды устремлены в землю, экономический кризис маячит у них заспиной,словносуроваягеометриязаводов.

ВернерсЮттойроютсявкучкахблестящейчернойпыли,взбираютсяна горы ржавеющих механизмов. Рвут ежевику с куста и одуванчики вполе.Иногдаонинаходятвмусорныхящикахкартофельныеочисткиилизеленую морковь, в другой раз им попадается оберточная бумага, годнаядля рисования, или тюбик с остатками зубной пасты, которую можновыдавить,высушитьипревратитьвмелки.ИзредкаВернердовозитЮттудосамоговходавДевятуюшахту,самуюбольшуюизвсех.Онасветится,какзажигательнаягорелкавгазовойколонке,грохочетбезостановки,надней пятиэтажный копер, тросы раскачиваются, дробилка гремит, людикричат,вовсестороныраскинулсяискусственныйландшафтизрифленого

железа,вагонеткивыезжаютиз-подземли,шахтерыстормозкамиврукахтянутсяковходувкомбинат,словнонасекомыевосвещеннуюловушку.

—Вонтам,внизу,—шепчетВернерсестре,—погибнашотец.Уже в сумерках он молча везет сестренку по узким улочкам

Цольферайна: двое белобрысыхдетей в низинномкраюугольнойпылиикопоти спешат доставить свои жалкие сокровища в дом номер три поВикторияштрассе, где фрау Елена перед горящей печкой устало поетфранцузскуюколыбельнуюплачущемумладенцунаруках,арядомдругоймалыштеребитзавязкиеефартука.

Ключная

Врожденнаякатаракта.Двусторонняя.Неизлечимая.«Видишьэто?—спрашивают врачи.—А это?»Мари-Лора уже ничего в своей жизни неувидит.Самыезнакомыеместа—ихспапойчетырехкомнатнаяквартира,сквериквконцеулицы—превратилисьвопасныелабиринты.Шкафынетам, где думаешь. Унитаз— бездонная яма. Стакан с водой то слишкомблизко, то слишком далеко, пальцы слишком большие, всегда слишкомбольшие.

Чтотакоеслепота?Там,гдедолжнабытьстена,рукипроваливаютсявпустоту.Там,гдедолжнабытьпустота,ударяешьсяногойоножкустола.Наулицах рычат машины, листьяшелестят в небе, кровь стучит в ушах.Налестнице,вкухне,дажеподлееекровативзрослыеголосазвучатскорбно.

—Бедноедитя.—БедныймсьеЛеблан.—Скольконесчастийнаодного.Егоотецпогибнавойне,женаумерла

вродах.Атеперьэто.—Какбудтонанихпроклятье.—Гляньтенанее.Гляньтенанего.—Отправилбыеевприют.Месяцы синяков и страха: полы качаются, как палуба, приоткрытые

двери бьют по лицу. Единственное спасение — в постели, укрывшисьодеялом до под бородка, покуда отец сидит рядом, курит сигарету засигаретойимастерит свойочередноймакет: тук-тук-тук, стучитмолоток,уютноимерновжикаетшкурка.

***

Вконцеконцовотчаяниеотступает.Мари-Лораещеоченьмаленькая,аее отецочень терпелив.Онобъясняет, чтопроклятия—выдумка.Можетбыть, есть везенье и невезенье. Один день чуть удачней, другой —наоборот.Авотпроклятийнебывает.

Шесть раз в неделюотец будит ее до рассвета.Она стоит, расставивруки,онееодевает.Чулки,платье,кофта.Еслипозволяетвремя,онвелитей самой завязать шнурки. Потом они вместе пьют на кухне крепкийгорячий кофе.Папа разрешаетМари-Лоре класть столько сахара, сколько

оназахочет.Вшестьсороконацепляетсясзадизаотцовскийремень,беретизугла

белуютрость,ионивместепроходятчетырелестничныхпролетаишестькварталовдомузея.

Ровнов семьпапаотпирает входномердва.Внутрипахнет знакомо:лентойдляпишущихмашинок,мастикойдляпола,каменнойпылью.ПодпривычноеэхошаговонипроходятпоБольшойгалерее.Отецздороваетсяс ночным сторожем, потом со смотрителем. Каждое утро ониобмениваютсявсетемижедвумясловами:бонжур,бонжур.

Дваповоротаналево,одиннаправо.Бренчатотцовскиеключи.Замокщелкает.

Включной,вшестишкафахсостекляннымидверцами,висяттысячиключей: болванки, универсальные сувальдные, ключи с бородкой, полые,плоскиеирифленые,ключиотлифтовиключиотшкафов.Естьбольшие,срукуМари-Лоры,аестьсовсеммаленькие,корочееемизинца.

ПапаМари-Лоры— главный ключный мастер Национального музеяестествознания. Он говорит, что, считая лаборатории, запасники, четыреотдельныхздания,зверинец,оранжереи,ботаническийсад,десяткиворотипавильонов,вмузейномкомплексепримернодвенадцатьтысячзамков,аснимнепоспоришь,посколькуниктонезнаетэтизамкилучшеего.

Всеутроонстоитпередшкафамиираздаетключи.Первымиприходятслужители зоопарка. В восемь — наплыв смотрителей, за нимиподтягиваются техники, библиотекари, лаборанты. Научные сотрудникиобычно последние. На всех ключах — нумерованные цветные бирки.Каждыйработник,отсмотрительницызаладодиректора,обязанпостоянноносить ключ при себе.Нельзя выходить из своего помещения без ключа,нельзя оставлять ключ на столе. Как-никак в музее хранится бесценныйнефриттринадцатоговека,ярко-синийиндийскийкаванситиродохрозитизКолорадо. Под замком, который сделал папа Мари-Лоры, стоитфлорентийская лазуритовая чаша, и специалисты едут за тысячи миль,чтобынанеепосмотреть.

Папавсевремязадаетейвопросы.Мари,этоключотврезногозамка,от навесного или от засова? Проверяет, помнит ли она расположениевитринисодержимоешкафов.Постоянновкладываетейврукучто-нибудьнеожиданное:лампочку,окаменелуюрыбу,перофламинго.

По часу каждое утро — даже в воскресенье — папа заставляет еесидетьнадбрайлевскимучебником.«А»—однаточкавверхнемуглу.«Б»—дветочкиоднаподдругой.Жан.Купил.Булку.Жан.Купил.Сыр.

Потом он вместе с ней совершает обход музея. Смазывает защелки,

чинит витрины, полирует накладки врезных замков. Они с Мари-Лоройидутиззалавзал,изгалереивгалерею.Узкиекоридорыведутвогромныебиблиотеки, стеклянные двери — в оранжереи, где пахнет землей,мокрыми газетами, лобелиями. Столярные мастерские и кабинетытаксидермистов,километрыстеллажейиящиковсобразцами,целыемузеивнутримузея.

Иногда он оставляет Мари-Лору в лаборатории доктора Жеффара,старенького специалиста по моллюскам, у которого борода всегда пахнетсырымдеревом.ДокторЖеффарбросаетсвоидела,откупориваетбутылкукрасноговинаислабымголосомпринимаетсярассказыватьпроместа,гдепобывалвмолодости:Сейшельскиеострова,Белиз,Занзибар.Онназываетее Лореттой; каждый день в три он ест жареную утку; его мозг хранитбесчисленноемножестводвойныхлатинскихназваний.

УдальнейстенывкабинетедоктораЖеффарастоятшкафы.Ящичковвнихбольше,чемМари-Лораможетсосчитать.ДокторЖеффарпозволяетей выдвигатьих всеибрать в рукираковины: трубачи, оливиды, волютыимпериалис с Таиланда, лямбисы изПолинезии,— вмузее более десятитысячобразцов,большеполовиныизвестныхназемлевидов,иМари-Лораподержалаврукахпочтивсе.

— А вот эта лиловая раковина, Лоретта, принадлежала янтине —слепой морской улитке, которая всю жизнь живет на поверхности моря.Когда личинка взрослеет, она вспенивает воду, чтобы получилисьпузырьки,ислизьюсклеиваетизнихплот.Дальшеонаплывет,кудагонятволны,иловитмелкихморскихбеспозвоночных.Ноеслиплотанестанет,онаутонет…

Раковинакаринарииодновременнолегкаяитяжелая,твердаяимягкая,гладкаяишероховатая.Мурексами,которыедокторЖеффардержитусебяна столе, можно заниматься по полчаса, исследуя ребристые завитки,гребнииглубокоевходноеотверстие.Этоцелыйлесшипов,ямок,бугорков—отдельноецарство.

Мари-Лора все время что-нибудь трогает, гладит, изучает. У чучеласинички невероятно мягкие перышки на грудке, а клюв — как иголка.Пыльца на тычинках тюльпана на самом деле не пыль, а маслянистыешарики.Ощупатьчто-нибудьпо-настоящему—коруплатанавсаду,жука-оленя на булавке в отделе энтомологии, гладкую, словно лакированную,внутреннюю сторонуморского гребешка в кабинете доктораЖеффара—значитполюбить.

Дома, по вечерам, папа ставит их обувь в один уголок, вешает ихплащинаодинкрюк.Мари-Лорапроходитпошестишершавымполоскам,

наклееннымна кухоннуюплитку, и оказывается у стола; оттуда протянутшнур,покоторомуонадобираетсядоуборной.Папаподаетедунакруглойтарелке и рассказывает, где что лежит, как если бы тарелка былациферблатом.Картошка нашести часах,machérie,шампиньоны на трех.Потомзакуриваетиидетточитьсвоимакетынаверстакевуглукухни.Онстроитмакет всегоихрайона: домики с витринами, водосточныежелоба,laverie, boulangerie[6] и скверик с четырьмя скамейками и десятьюдеревьями. Теплыми вечерами Мари-Лора распахивает окно спальни ислушает,кактихаяимирнаяночьложитсянабалконы,фронтоныипечныетрубы,покадоманаулицеимакетынаотцовскомверстакенесливаютсяводно.

Повторникаммузейзакрыт.Мари-Лорасотцомспятдопоздна,пьютсладкий-пресладкий кофе. Идут гулять в Пантеон, или на цветочныйрынок, или вдоль Сены. Довольно часто заходят в книжную лавку. Пападаетейврукисловарь,газету,журналсфотографиями.

—Сколькотутстраниц,Мари-Лора?—Пятьдесятдве?—говоритона,проведяпальцемпообрезу.Или:—

Семьсотпять?—Или:—Стотридцатьдевять?Папаубираетейволосызауши,беретеенарукииподнимаетвысоко-

высоко.Говорит,чтоонаегоémerveillement[7].Ичтоонникогда-никогдаеенеоставит,дажеичерезмиллионлет.

Радиоприемник

Вернерувосемь,ионроетсявмусорезаскладскимнавесом,когдаемупопадается что-то вроде катушки. Это обмотанная проволокой трубка,зажатая между двумя деревянными дисками. Сверху болтаются трипроводка,изниходин—снаушником.

ШестилетняяЮтта(круглоеличикоподшапкойбелыхволос)сидитнакорточкахрядомсбратом.

—Чтоэто?—По-моему,—отвечаетВернер,чувствуясебятак,будтопередним

вдруграспахнулирайскуюкладовую,—мынашлиприемник.До сих пор он видел радиоприемники лишь издали: большой

полированный за тюлевыми занавесками в доме у важного начальника,портативныйвшахтерскомобщежитиииещеодинвдомеприцеркви.

ОнисЮттойотносятприемниквдомномертрипоВикторияштрассеи разглядывают под электрической лампочкой. Протирают дочиста,распутываютпроводки,смываютснаушникагрязь.

Приемник не работает. Другие дети подходят, стоят за спиной идивятся, затем теряют интерес и решают, что чинить тут нечего. ОднакоВернер уносит его к себе на чердак и возится с ним много часов.Отсоединяет все, что можно отсоединить, раскладывает детали на полу,однузадругойподноситихксвету.

Тринеделиспустя,солнечнымднем,когдавседругиецольферайнскиедетинаулице,онзамечает,чтосамаядлиннаяпроволока,та,чтонамотанана катушку, в нескольких местах порвана. Медленно, аккуратно Вернерразматывает ее, уносит весь запутанный комок вниз и просит Юттудержать куски, пока он их будет соединять. Затем наматывает проволокуобратно.

—Давайпопробуем,—шепчетВернер,прижимаетнаушниккухуидвигаетвдолькатушкито,чтопредставляетсяемурычажкомнастройки.

Треск. Потом из наушника вылетает череда согласных. У Вернераекаетсердце—голоссловноотдаетсяунеговголове,глубоковнутри.

Звук обрывается так же, как возник. Вернер сдвигает рычажок наполсантиметра.Опятьтреск.Ещенаполсантиметра.Ничего.

НакухнефрауЕленамеситтесто.Наулицекричатмальчишки.Вернерводитрычажкомвзад-вперед.

Треск,треск.

Он уже хочет протянуть наушник Ютте, когда — примерно насередине катушки — слышит чистейший звук смычка по скрипичнойструне. Вернер пытается удержать рычажок на том же месте. Вступаетвторая скрипка. Ютта придвигается ближе. Она смотрит на братаогромнымиглазами.

За скрипками гонится фортепьяно. Затем деревянные духовые.Скрипкимчатвперед,духовыепоспешаютследом.Вступаютещекакие-тоинструменты.Флейты?Арфы?Мелодиялетитикакбудтокружится.

—Вернер?—шепчетЮтта.Он не может ответить из-за слез. Комната вроде бы такая же, как

всегда:двеколыбелиподдвумялатинскимикрестами,заоткрытойдверцейпечки клубится зола, десятки слоев краски лупятся с плинтуса. Надраковиной — вышитая крестиком заснеженная деревушка фрау Елены.Однако теперь ко всему этому добавилась музыка. В голове у Вернераиграетневидимыйкрохотныйоркестр.

Комната как будто вращается. Сестра настойчивее окликает его поимени,иВернерприжимаетнаушниккееуху.

—Музыка,—говоритон,изовсехсилстараясьудержатьрычажокнаместе.

Сигнал слабый, до наушника сантиметров пятнадцать, и Вернер неслышит даже отзвука музыки. Зато он видит лицо сестры — ононеподвижно,тольковздрагиваютресницы.НакухнефрауЕленаподнимаетбелыеотмукирукии внимательно смотритнаВернера.Двоемальчишекпостарше вбегают с улицы и замирают, ощутив какую-то перемену. Амаленькийприемниксчетырьмяклеммамииболтающейсяантеннойстоитнаполу,словночудо.

Отвединасдомой

Обычно у Мари-Лоры получается открыть деревянные коробочки-головоломки,которыепападаритейнаденьрождения.Чащевсегоонивформедомиков,авнутрикакая-нибудьприятнаямелочь.Чтобыихоткрыть,нужно проделать ряд шагов: отыскать пальцами шов, сдвинуть дно,отсоединитьбоковуюпланку,достатьиз-поднееключик,отперетькрышку—инайтибраслетик.

На седьмой день рождения посреди стола вместо сахарницы стоитдеревянноешале.Мари-Лоравыдвигаетспрятанныйвоснованииящичек,находитзанимпотайноеотделение,вынимаетоттудадеревянныйключикивставляетеговтрубу.Внутри—плиткашвейцарскогошоколада.

—Четыреминуты,—сосмехомговоритпапа.—Наследующийгодмненадобудетпотрудитьсяпобольше.

А вот макет района, в отличие от головоломок, долго не дается еепониманию.Онсовсемнепохожнареальныймир.Например,перекрестокрю-де-Мирбельирю-Монжсовсемнетакой,какнастоящийвкварталеотих дома. Настоящий — амфитеатр звуков и запахов; осенью он пахнетмашинами и касторкой, хлебом из пекарни, камфарой из аптеки Авена,мышинымгорошком,дельфиниумомирозамиизцветочноголарька.Зимойнад ним плывет аромат жареных каштанов, летом он становитсямедленным и сонным: слышны неторопливые голоса и скрежет тяжелыхжелезныхстульевнатротуаре.

В папином макете тот же перекресток пахнет лишь опилками ивысохшим клеем. Его улицы пусты, мостовые статичны; под пальцамиМари-Лоры они—не более чем сильно уменьшенная неточная копия.Ивсе равно папа заставляетМари-Лору вновь и вновь водить пальцами помакету, узнавать дома, запоминать углы между улицами. И как-то вхолодныйдекабрьский вторник, когдаМари-Лора слепа ужебольше года,отецдоходитснеюпоулицеКювьедоботаническогосада.

—Вот,machérie,дорога,котороймыходимкаждыйдень.Впереди,закедрами,Большаягалерея.

—Знаю,папа.Онберетеезаплечиинесколькоразповорачиваетнаместе:—Атеперьтыотведешьнасдомой.Онаотрастерянностиоткрываетрот.—Вспоминаймакет,Мари.

—Немогу!— Я на шаг позади тебя. Я прослежу, чтобы ничего плохого не

случилось.Утебяестьтрость.Итызнаешь,гдемы.—Незнаю!—Знаешь.Отчаяние.Мари-Лоранезнаетдаже,гдесад:позадииливпереди.—Успокойся,Мари.Давайпосантиметрику.—Этотакдалеко,папа.Неменьшешестикварталов.—Ровношесть.Думай.Вкакуюсторонунамидти?Миргремитикружится.Каркаютвороны,скрипяттормоза,слевакто-

то стучит по металлу — может быть, молотком. Мари-Лора идетмаленькимишажками,покатростьнеповисаетввоздухе.Крайтротуара?Пруд, лестница, обрыв? Она поворачивает на девяносто градусов. Тришажкавперед,итростьупираетсявстену.

—Папа?—Яздесь.Шесть шагов. Семь. Восемь. И тут их накрывает грохотом насоса:

крысоморильщиквышелиздомаибрызгаетотравой.Ещечерездвенадцатьшагов звенит колокольчик на двери магазина, выходят две женщины,толкаютМари-Лору.

Онароняеттростьиначинаетплакать.Папаберетеенаруки,прижимаеткузкойгруди.—Городтакойбольшой…—шепчетона.—Тысправишься,Мари.Оназнает,чтонесправится.

Жизньменяется

Покадругиедетииграютнаулицевклассикииликупаютсявканале,Вернер сидит один на чердаке и экспериментирует с приемником. Черезнеделю он может разобрать и собрать его с закрытыми глазами.Конденсатор,катушкаиндуктивности,катушканастройки,наушник.Одинпровод к заземлению, другой— вверх. Еще ничто в его жизни не былотакимпонятнымилогичным.

Оннаходитнапомойкеобрезкимедногопровода,винтики,погнутуюотвертку. Выпрашивает у жены аптекаря сломанный наушник. Достаетсоленоидизвыброшенногодверногозвонка,припаиваетегокрезисторуиделает громкоговоритель. За месяц ему удается целиком переделатьприемник:добавитьновыедеталииподключитькпитанию.

Всякий раз, как Вернер выносит приемник в общую комнату, фрауЕленаразрешает своимпитомцам слушатьпочасу.Онинаходятновости,концерты, оперы, хоры, народные представления. Сидят полукругом —десятокдетейифрауЕлена,маленькаяихуденькая,какребенок.

«Мыживемв великоевремя,—говоритрадио.—Мынежалуемся.Мытвердоупремсяногамивземлю,иниодинврагнаснесдвинет».

Старшие девочки любят музыкальные конкурсы, радиогимнастику,«Советы влюбленным», от которых младшие дети хихикают. Мальчикилюбят театральные постановки, новости, военные марши. Ютта любитджаз. Вернер любит все. Скрипки, рожки, барабаны, речи — губы умикрофона на каком-то далеком, но вдохновляющем мероприятии— всезавораживаетегосвоимволшебством.

«Мудреноли,—спрашиваетрадио,—чтонемецкийнародощущаетвсе больше отваги, уверенности, оптимизма? Не пламя ли новой верывстаетизэтойжертвеннойготовности?»

И впрямь, Вернер видит, чтожизнь меняется. Добыча угля выросла,безработица снизилась. Теперь по воскресеньям на обед мясо: говядина,свинина, сосиски. Роскошь, о которой годназадниктоинемечтал.ФрауЕлена покупает новый диван, обитый оранжевым вельветом, и плиту счерными конфорками.Из Берлинской консистории присылают три новыеБиблии.Кчернойдвериподвозятпаровойкотелдляпрачечной.УВернерановыештаны,уЮтты—туфельки.Всоседнихдомахзвоняттелефоны.

Как-то по пути из школы Вернер останавливается перед аптекой иприжимаетсяносомквитрине.Таммаршируютсполсотништурмовиков.

У каждой трехсантиметровой фигурки коричневая рубашка с краснойповязкойна рукаве.Есть трубачии барабанщики, несколько офицеровналоснящихсявороныхконях.Наднимигипнотическикружитнапроволокезаводной самолет с деревянными поплавками и вращающимся винтом.Вернердолгосмотритчерезстекло,пытаясьпонять,какустроенаигрушка.

Осеньтридцатьшестогогода,вечер.Вернерприноситрадиоприемниквобщуюкомнатуиставитнакомод.Другиедетиерзаютвпредвкушении.Приемник гудит, разогреваясь. Вернер отступает на шаг и сует руки вкарманы.Издинамиказвучитдетскийхор.«Унасоднамечта:труд,труд,труд,доблестныйтруднаблагостраны».Затемпередаютгосударственнуюрадиопостановку из Берлина: историю о том, как в деревню ночьюпрониклизахватчики.

Все двенадцать детей слушают не дыша. Захватчики в пьесе —носатые лавочники, ювелиры-мошенники, бесчестные банкиры; онипродаютблестящие,ниначтонегодныепобрякушкииотнимаютработуудеревенскихремесленников.Онизамышляютубитьнемецкихдетей,покате спят. Однако бдительный сосед-бедняк разоблачает их замысел ивызывает полицию. У полицейских красивые, звучные голоса. Онивыламываютдвериизабираютзахватчиков.Играетпатриотическиймарш.Всесновасчастливы.

Свет

Вторникзавторникомейнеудаетсянайтидорогудомой.Онауводитотца нашесть кварталов в другую сторону, злится и впадает в отчаяние.Однако зимой на восьмом году жизни у Мари-Лоры, к ее изумлению,начинает получаться. Она водит пальцами по макету в кухне, считаетскамейки, деревья, фонарные столбы, подъезды и каждый деньобнаруживает новые детали. У каждой канализационной решетки,парковойскамейки,водоразборнойколонкиестьаналогвбольшоммире.

Мари-Лора приводит отца все ближе к дому. Четыре квартала, триквартала,два.Потомвсе-такисбивается.Аоднаждыснежныммартовскимвторникомпапауводитеенаочередноеновоеместо,почтиунабережнойСены,триждыповорачиваетиговорит:«Отвединасдомой».ИтутМари-Лоравпервыепонимает,чтоейнестрашно.

Онасадитсянакорточкинатротуаре.Железистыйзапахпадающегоснега.Успокойся.Слушай.По улице несутся машины, звонко расплескивая лужи, талая вода

бежит по стокам, снег сыплется в кронах деревьев. Мари-Лора заполкилометраощущаетзапахкедроввботаническомсаду.Подтротуаромшумит метро. Это набережная Сен-Бернар. Ветки колышутся на ветру,стучат одна об другую. Это узкая полоска сада за Палеонтологическойгалереей.Значит,онинауглунабережнойСен-БернариулицыКювье.

Шесть кварталов, сорок домов, десять крохотных деревьев в сквере.Этаулицапересекаетту,потомту.Посантиметрику.

Отец бренчит ключами в кармане. Впереди высокие дома по краюсада,ихможноузнатьпогулкомуэху.

—Мыпойдемналево,—говоритМари-Лора.ОниидутпоулицеКювье.Триутки,хлопаякрыльямивунисон,летят

им навстречу к реке, и Мари-Лоре кажется, что она ощущает, как светложитсянаптиц,накаждоеперышкоотдельно.

Направо, на улицу Жоффруа Сент-Илера. Теперь налево, на улицуДобантона. Три канализационные решетки, четыре, пять. Сейчас слевабудетограда,еепрутья—какбольшаяптичьяклетка.

Впередибулочная,мяснаялавка,кулинария.—Машиннет,папа?—Да,переходи.Направо. Потом прямо. Они идут уже по своей улице, Мари-Лора

точно знает, что это так. В шаге за нею папа запрокидывает голову ишироко улыбается небу. Мари-Лора знает — хотя он у нее за спиной имолчитихотяонаслепая,—чтопапиншарфсъехалнабок,чтоегогустыеволосымокрыотснегаивзъерошеныичтоонулыбается,подставивлицоснежинкам.

Онинасерединерю-де-Патриарш.Усвоегодома.Мари-Лоранаходитрукойстволкаштана,которыйрастетзаееокномчетвертогоэтажа,щупаеткору.

Старыйдруг.Тут папа хватает ее под мышки и начинает кружить. Мари-Лора

улыбается, а папа смеется звонким заразительным смехом, который ейхочетсязапомнитьнавсюжизнь.Отецидочькружатсянатротуарепереддомомихохочут,аснегсыплетсясквозьветкидереванадголовой.

Нашезнамяреетвпереди!

Веснойтогогода,когдаВернеруисполнилосьдевять,двоемальчиковиз сиротского дома — тринадцатилетний Ганс Шильцер ичетырнадцатилетний Герриберт Помзель — закидывают за спинустаренькие рюкзаки и строевым шагом уходят в лес. Возвращаются ониужечленамигитлерюгенда.

Они мастерят себе рогатки и копья, устраивают учебные засады засугробами.Присоединяютсякагрессивнойкомпаниишахтерскихсыновей,которыесидятнарыночнойплощади,врубашкахсзакатаннымирукавамииподдернутыхшортах.«Добрыйвечер!—кричатонипрохожим.—ИлихайльГитлер,еслипредпочитаете!»

Ганс и Герриберт взяли ножницы и сделали друг другу одинаковыестрижки. Они борются в общей комнате и хвастают, что готовятся кучебным стрельбам. Рассказывают, как будут летать на планерах инаводить танковые орудия. «Наше знамя— новая пора,— поют Ганс иГерриберт. — Наше знамя в вечность нас ведет». За едой они укоряютмладших детей за то, что тем нравится что-нибудь иностранное: рекламаанглийскогоавтомобиля,французскаякнижкаскартинками.

Фрау Елена все реже говорит по-французски в присутствии Ганса иГерриберта.Она стала стесняться своего акцента.Во взглядах соседей ейчудитсянеприязнь.

Вернер молчит. Прыгать через костры, рисовать золой круги подглазами, дразнить малышню? Комкать Юттины рисунки? Куда лучшедержаться незаметно. Вернер читает в аптеке популярные журналы: егоинтересует турбуленция, тоннели к центру земли, нигерийский способпередавать сообщения барабанным боем. Он покупает тетрадку и рисуетпланы камеры Вильсона, ионного детектора, рентгеновских очков. Что,если к колыбели приделать электромоторчик для укачивания младенца?Илинатянутьмеждуосямитележкипружину,чтобылегчебыловтаскиватьеепосклону?

Чиновникизминистерстватрудаприходитвсиротскийдомрассказатьо работе на шахтах. Дети, в лучшей одежде, сидят и слушают. Всемальчики, говорит чиновник, по достижении пятнадцати лет пойдутдобыватьуголь.Безисключения.Онговоритовеличиитруда,отом,какимповезло, что у них гарантированно будет работа. Потом беретрадиоприемник Вернера и, ничего не сказав, ставит обратно. У Вернера

такоечувство,будтопотолокопустился,астенысдвинулись.Егоотецтам,вмилеподдомом.Телотакиненашли.Духдосихпор

бродитпотоннелям.— Ваша земля,— говорит чиновник,— создает могущество нашей

нации. Сталь, уголь, кокс. Без Цольферайна нет Берлина, Франкфурта,Мюнхена. Вы — фундамент нового порядка. Вы даете снаряды егоорудиям,бронюеготанкам.

ГансиГерриберт завороженноглядятнакожануюкобуручиновника.НакомодебормочетрадиоВернера.

Оноговорит:ВэтитригодафюрерудосталосмелостиобратитьсякЕвропе,которойугрожаеткрах…

И еще оно говорит:Ему одномумы обязанытем, что для немецкихдетейнемецкаяжизньвновьобреларадостьисмысл.

Вокругсветазавосемьдесятдней

Шестнадцатьшагов до фонтана,шестнадцать обратно. Сорок два долестницы, сорок два обратно. Мари-Лора составляет карты в голове,разматывает сотни метров воображаемой бечевки, затем поворачивает исматывает их обратно. Ботаника пахнет клеем, промокательной бумагой,засушеннымирастениями.Палеонтология—каменнойи костнойпылью.Биология — формалином и вялеными фруктами; она полна оченьтяжелымихолоднымибанками,вкоторыхплаваетто,чтоМари-Лоразнаеттолько по рассказам: бледные клубки гремучих змей, отрезанные рукигорилл.Энтомологияпахнеттем,что,пословамдоктораЖеффара,зоветсянафталином. Кабинеты пахнут копиркой, или сигарным дымом, иликоньяком,илидухами.Иногдавсемсразу.

Мари-Лора ходит вдоль проводов и труб, перил и канатов, оград итротуаров.Пугаетлюдей.Онаникогданезнает,светлосейчасилитемно.

Другие дети засыпают ее вопросами. Это больно? Ты закрываешьглазавосне?Кактыузнаешь,которыйчас?

Небольно,объясняетона.Иэтонетемнотавтомсмысле,вкакомимпредставляется. Все состоит из паутин, решеток, звуков и осязаемыхповерхностей. Мари-Лора ходит кругами по Большой галерее,ориентируясьпоскрипуполовиц.Онаслышитшагинамузейнойлестнице,плачмаленькогоребенка,вздох,скоторымусталаябабушкаопускаетсянаскамейку.

Другим людям невдомек, что ее мир полон красок. В воображенииМари-Лоры,вееснахвсецветное.Музейныезданиябежевые,каштановые,кофейные. Научные сотрудники— лиловые, лимонно-желтые, морковно-рыжие.Фортепьянныеаккордыизрепродукторанапостуохраныдолетаютдоключноймастерскойбархатисто-чернымииажурно-синимиотсветами.Колокольныйзвон—бронзовыедуги,которыеотражаютсяотокон.Пчелысеребристые. Голуби кирпичные, охристые, иногда золотистые. Большойкипарис, мимо которого Мари-Лора с отцом проходят утром, —калейдоскоп,каждаяегоиголка—многогранноесверкание.

Мамуонанепомнит,нопредставляетеебелой,беззвучнойисияющей.Папа лучится тысячами цветов: молочно-белым, травяно-зеленым,огненно-алым, от него исходят запахи металла и смазки, ощущениевстающихнаместо сувальд,мелодичныйперезвон ключей.Оноливково-зеленый, когда говорит с начальником отдела, все более ярких оттенков

оранжевого, когда беседует с мадемуазельФлери из оранжереи, красный,когдапытаетсяготовить.Вечерами,почтинеслышнонапеваяприработезаверстаком,онлучитсясапфировымсветом,акончикегосигаретымерцаеткристаллически-голубым.

Мари-Лорачастотеряется,итогдасекретаршиилибиологи(одинраздаже заместитель директора) отводят ее в ключную мастерскую. Оналюбопытная; хочет знать разницу между мхом и лишайником, междуDiplodon charruanus иDiplodon delodontus. Знаменитые люди водят ее зарукупосадуипомогаютейподнятьсяполестнице.

—Уменятожеестьдочка,—говорятони.Или:—Янашелеесредиколибри.

—Toutesmesexcuses[8],—говоритееотец.Закуривает.Вынимаетизкармановодинключзадругим.Шепчет:—Чтомнестобоюделать?

На девятый день рождения Мари-Лора, проснувшись, находит дваподарка.Первый— деревянная коробочка без единойщелки.Мари-Лорадолгокрутитеевруках,преждечемдогадываетсявдавитьоднугрань,итаотскакиваетнапружине.Внутри—кубиккамамбера,которыйМари-Лорасосмехомотправляетврот.

—Слишкомлегко!—смеетсяпапа.Второй подарок тяжелый, обернут в бумагу и перевязан бечевкой.

Внутри—большаякнигасоспиральнымпереплетом.ШрифтомБрайля.—Мне сказали, это для мальчиков.Или для девочек, которые очень

любятприключения.Поголосуслышно,чтопапаулыбается.Мари-Лора скользит пальцами по титульному листу. Вокруг. Света.

За.Восемьдесят.Дней.—Папа,этослишкомдорого.—Вотужнетвоязабота.ВтоутроМари-Лоразаползаетподстолвключноймастерскойи,лежа

на животе, двигает всеми десятью пальцами по строчкам. Французскийкажетсястаромодным,шрифт—непривычномелкий.Однакочерезнеделюонаужечитаетслегкостью.Находитленточку,котораяслужитзакладкой,открываеткнигу,имузейисчезает.

ЗагадочныймистерФоггживетпочасам—нечеловек,амашина.ЖанПаспарту нанимается к нему слугой.Через двамесяца, дочитав книгу доконца, Мари-Лора вновь открывает ее на первой странице и начинаетсначала. Вечерами она ведет пальцами по отцовскому макету, трогаетколокольню,витринуивоображает,какгероиЖюльВернаидутпоулицам,разговаривают вмагазинах, сантиметровыйпекарь достает из печи булки

размером спесчинки, трое крохотныхпреступниковмедленнопроезжаютмимоювелирнойлавки,составляяпланограбления,автомобильчикикатятпо рю-де-Мирбель, дворники шуршат по их стеклам. В миниатюрнойквартире на рю-де-Патриарш миниатюрная версия ее отца сидит заминиатюрным верстаком, точно как в жизни, обрабатывает шкуркоймельчайший кусочек дерева; напротив него миниатюрная девочка,худенькая и сообразительная, на коленях у нее раскрытая книга, в грудибьетсячто-тоогромное,бесстрашное,исполненноенадеждиустремлений.

Профессор

—Поклянись,—говоритЮтта.—Клянешься?Среди ржавых жестянок, рваных велосипедных камер, червяков и

грязинаднеовражкаонанашлапятьметровмеднойпроволоки.Ее глазасияют.

Вернерсмотритнадеревья,наовражек,потомснованасестру:—Клянусь.Вместеониприносятпроволокудомойипротягиваютчерездыркиот

гвоздей на кровле за чердачным окном. Другой конец прикрепляют кприемнику.Ипочтисразунакороткихволнахслышно,каккто-тоговоритнастранномшипяще-свистящемязыке.

—Эторусский?Вернерговорит,что,наверное,венгерский.ВдушнойполутьмеЮттасмотритнабратаогромнымиглазами:—АдалекодоВенгрии?—Тысячакилометров,наверное.Юттаахает.Оказывается, голоса текут в Цольферайн со всего континента, через

облака, угольную пыль, крышу. Весь воздух пронизан ими. Юттанарисовала на бумагешкалу, такуюже, какуюВернер сделал на катушкеприемника,итщательнозаписываетназваниекаждогогорода,которыйимудаетсяпоймать. «Верона65», «Дрезден88», «Лондон100».Рим.Париж.Лион. Ночные коротковолновые передачи. Время бездельников имечтателей,безумцевипустомель.

ПослемолитвыиотбояЮттатайкомубегаеткбратуначердак.Теперьони не рисуют, а лежат, прижавшись друг к дружке, и слушают дополуночи,дочасу,додвух.Британскуюновостнуюпередачу,вкоторойнепонимают ни слова, женщину из Берлина, которая рассказывает, какправильнонакладыватьмакияждлявечернегоприема.

Как-тоВернерсЮттойловятпередачу,вкотороймолодойчеловекпо-французскирассказываетпросвет.Онговоритбыстро,выразительно:

Разумеется, дети, мозг погружен вотьму. Он плавает вжидкостивнутричерепнойкоробки,куданикогданепопадаетсвет.Ивсежемир,выстраиваемыйвмозгу,полонцвета,красок,движения.Таккакжемозг,живущийсредьвечнойтьмы,выстраиваетдлянасмир,полныйсвета?

Хриппомех.Треск.

—Чтоэто?—спрашиваетЮтта.Вернер не отвечает. Голос у француза бархатистый, произношение

совсем другое, чем у фрау Елены, но речь такая пылкая, такаягипнотизирующая, что Вернер понимает каждое слово. Французрассказывает про оптические иллюзии, про электромагнетизм. Помехи,треск, как будто переворачивают пластинку, затем француз начинаетговоритьпроуголь:

Представьте себе кусок угля в вашей семейной печке. Видите его,дети? Когда-то он был зеленым растением, папоротником или хвощом,которыйросмиллионлетназад.Аможет,немиллион,адваилидажестомиллионов лет назад.Можете вообразить сто миллионов лет?Каждоелетосвоейжизнирастениеловилолистьямисветипреобразовывалоеговсебя: в кору, побеги, стебель. Потому что растения едят свет, как мыедим пищу. Потом оно умерло и упало, возможно в воду, и со временемпревратилось в торф. Торф лежал под землей годы и годы — эпохи, всравнении с которыми месяц, десятилетие, вся ваша жизнь — пшик,щелчокпальцами.Торфвысох,окаменел,потомеговыкопали,аугольщикпривезквамдомой,и,можетбыть,высамиотнеслиегокпечке.Итеперьсолнечныйсвет,которомустомиллионовлет,согреваетвашдом.

Времязамедлилось.Чердакисчез.Юттаисчезла.НиктоиникогданеговорилтакВернеруотом,чтоемуинтереснеевсего.

Откройтеглаза,заканчиваетголос,испешитеувидетьчтоможете,пока они не закрылись навеки. Потом вступает фортепьяно. Звучитодинокаямелодия,откоторойуВернератакоечувство,будтозолотаялодкаскользитпотемнойреке.ЧередааккордовпреображаетЦольферайн;домарастаяли, фабричные трубы рухнули, шахты заполнились землей, улицызаливаетдревнееморе,воздухдышитобещаниямичудес.

Мореогня

По парижскомумузею порхают слухи— яркие и красочные, словношелковыеплатки.Руководство-депланируетвыставитьнекийдрагоценныйкамень,которыйстóитбольше,чемвсеостальныеэкспонаты.

Мари-Лораслышит,какодинтаксидермистговоритдругому:—Говорят,этоткаменьизЯпониииоченьдревний.Водиннадцатом

векеонпринадлежалсёгуну.—Я слышал,— отвечает второй таксидермист,— что он из наших

запасников.Хранилсявмузеесдавнихпор,нопокаким-тоюридическимпричинамегонельзябыловыставлять.

Сперва это друза редкой разновидности гидромагнезита, потом —звездчатыйсапфир,окоторыйможнообжечься.Потомстановитсяалмазом,алмазом без всяких сомнений. Некоторые называют его Пастушьимкамнем,другие—Хон-Ма,однаковскореостаетсятолькоодноназвание—Мореогня.

Мари-Лорадумает:прошлочетырегода.— Он приносит несчастье всем, кому принадлежит, — говорит

служительнавахте.—Яслышал,вседевятьегопрежниххозяевпокончилиссобой.

Второйголосвозражает:—Яслышал,есликоснутьсяегорукойбезперчатки,умрешьвтечение

недели.—Нет,нет.Покатыимвладеешь,тынеможешьумереть,новсетвои

близкиегибнутвтечениемесяца.Илигода.—Вотбымнеего!—сосмехомпроизноситтретийголос.УМари-Лорыбешеностучитсердце.Ейдесятьлет,иначерныйэкран

своего воображения она может спроецировать что угодно: яхту подпарусами, фехтовальный поединок, играющий красками Колизей. Оначитала «Вокруг света за восемьдесят дней», пока брайлевскийшрифт нестал мягким, неразборчивым. В этом году папа подарил ей на деньрожденияещеболеетолстуюкнигу—«Трехмушкетеров»Дюма.

Мари-Лора слышит, что алмаз бледно-зеленый, размером с пуговицуотпальто.Потом—чтососпичечныйкоробок.Черезденьонужесиний,скулак младенца. Она представляет, как разгневанная богиня ходит помузею, испуская отравленные облака проклятий. Отец говорит ей непридумывать.Камни—простокамни,дождь—простодождь,азлойрок

— просто стечение обстоятельств. Некоторые предметы— просто оченьредкие,поэтомуихидержатподзамком.

—Ноты,папа,внеговеришь?—Вкаменьиливпроклятие?—Ивтоивдругое.—Этопростороссказни,Мари.Однако, как только происходит что-нибудь дурное, сотрудники

шепчутся, что причина— в камне. Свет выключился на час— виноваткамень.Протечкатрубыуничтожилацелыйстеллажгербариев—виноваткамень.ЖенадиректорапоскользнуласьнаобледенелойплощадиВогезовисломалазапястьевдвухместах—тутужмашинамузейныхслуховпростовзорвалась.

Примерно в теже дни отцаМари-Лоры вызываютнаверх, в кабинетдиректора.Онпроводиттамдвачаса.Когдаещенаеепамятиеговызываликдиректорунадвачаса?Никогда.

ЧутьлинесразуотецначинаетработатьвМинералогическойгалерее.Втечениенеделионвозиттуданатачкеразныеинструментыизключноймастерской. Задерживается долго после закрытия музея, а когдавозвращается вмастерскую, от него пахнет опилкамии припоем.Всякийраз,какМари-Лорапроситразрешенияпойтисним,онговорит,чтолучшеей посидеть в ключной с брайлевскими учебниками или подняться влабораториюмоллюсков.

Зазавтракомонапристаеткнемусразговорами:— Ты делаешь специальную витрину для того алмаза. Этакий

прозрачныйсейф.Отецзакуривает.—Пожалуйста,возьмисвоюкнигу,Мари.Нампораидти.ДокторЖеффартожеуходитотответа:— Ты знаешь, как растут алмазы, Лоретта? И вообще кристаллы?

Микроскопические слои в несколько тысяч атомов нарастают каждыймесяц.Тысячелетиезатысячелетием.Такженакапливаютсялегенды.Всестарые камни обрастают легендами. Может быть, камешек, который тактебя занимает, видел разграбление Рима Аларихом. Может быть, имлюбовались фараоны или скифские царицы плясали ночи напролет,украсивимприческу.Можетбыть,из-занегоначиналисьвойны.

—Папаговорит,проклятия—сказки,придуманные,чтобыотпугнутьворов.Онговорит,вмузеешестьдесятпятьмиллионовэкспонатови,еслинайтиправильногонаставника,всеониодинаковоинтересны.

— И все же, — замечает доктор Жеффар, — некоторые предметы

действуют особенно сильно. Жемчужины. Левозакрученные раковины.Даже у лучших ученых возникает соблазн что-нибудь прикарманить.Удивительно, что нечто настолько маленькое может быть настолькокрасивым. Настолько дорогим. Только самые сильные духом могутпоборотьэтичувства.

Сминутуониобамолчат,потомМари-Лораговорит:—Яслышала,этоталмаз—словночастицасветаизпервоначального

мира.Догрехопадения.Частицасвета,излитогоназемлюБогом.—Тыхочешьзнать,каконвыглядит.Тебелюбопытно.Мари-Лора катает в ладонях мурекса. Подносит к уху. Десять тысяч

ящичков,десятьтысячшепотковвдесятитысячахраковин.—Нет,—говоритона.—Яхочубытьуверена,чтопападажеблизкок

немунеподойдет.

Откройтеглаза

ВернериЮттанаходяттупередачусноваиснова.Всегдапослеотбоя,всегданасерединепрограммы.

А сегодня, дети, подумаем, какие сложные механизмы должнывключитьсяувасвголове,чтобывыпочесалибровь…

Они слушают программу про морских животных, потом — проСеверный полюс.Ютте особенно понравилось про магниты, Вернеру—просвет:затмения,солнечныечасы,северноесияниеидлинуволн.Какмыназываем видимый свет? Мы называем его цветами. Однакоэлектромагнитный спектр начинается от ноля и продолжается добесконечности,такчтонасамомделе,дети,количественновесьсвет—невидимый.

Вернерлюбитсидетьначердакеивоображатьрадиоволныкакструнывмилюдлиной,которыеизгибаютсяивибрируютнадЦольферайном,летятчерезлеса,черезгорода,сквозьстены.ВполночьонисЮттойвыискиваютв ионосфере этот звучный, проникновенный голос, а когда находят,Вернеручудится,будтоонпопалвинойпластбытия,туда,гдевозможнывеликие открытия, а сирота из шахтерского поселка в силах разрешитькакую-нибудьважнейшуюзагадкуфизическогомира.

Они с сестрой повторяют опыты, о которых рассказывает француз:делаютмоторныелодкиизспичек,магнитыизшвейныхиголок.

—Почемуоннерассказывает,гдеон?—Может,нехочет,чтобымызнали?—Поголосуонбогатый.Иодинокий.Яуверена:онведетпередачуиз

огромного дома, который больше всего нашего поселка. В доме тысячаоконитысячаслуг.

—Можетбыть,—улыбаетсяВернер.Голос,потомсновафортепьяно.Может,Вернерумерещится,новроде

бы каждый раз программа слышна все хуже, как будтофранцуз вещает смедленноудаляющегосякорабля.

Неделюзанеделей,лежарядомсуснувшейЮттой,Вернерсмотритвночное небо, и его мучительно тянет прочь. Там, за коксохимическимизаводами,заворотами,—жизнь.Тамлюдибьютсянадважнымизадачами.Вернервоображает себярослыминженеромвбеломхалате: вотонходитпо лаборатории, котлы кипят, механизмы урчат, по стенам развешенысложныеграфики.Онберетфонарь,поднимаетсяповинтовойлестницев

озаренную звездами обсерваторию и смотрит в окуляр огромноготелескопа,направленноговчерноту.

Затишье

Может, старый экскурсовод спятил. Может, никакого Моря огняникогдане было.Аможет, проклятие—выдумки, иправ отец: Земля—просто магма, литосфера и океаны. Камни — просто камни, дождь —простодождь,азлойрок—простостечениеобстоятельств.

ОтецбольшенезадерживаетсявМинералогическойгалереедопоздна.Вскоре он уже вновь берет Мари с собой, отправляясь по делам,подшучивает над тем, сколько сахара она кладет в кофе, спорит сосмотрителями, чья марка сигарет лучше. Никакого нового сверкающегоалмазавэкспозициинепоявляется.Насотрудниковмузеяненападаетмор.Мари-Лору не кусает ядовитая змея, она не проваливается вканализационныйлюкинеломаетсебешею.

Утромсвоегоодиннадцатилетияонанаходитнаместесахарницыдвазавернутыхвбумагупредмета.Первый—лакированныйдеревянныйкуб,целиком состоящий из сдвижных панелей. Чтобы открыть его, нужнопроделать тринадцать операций, и Мари-Лора находит ихпоследовательностьзапятьминут.

—Господи!—восклицаетееотец.—Датебевпорусейфывскрывать!Внутрикубадвекарамельки.Мари-Лораразворачиваетихикладетв

ротобесразу.Во второй упаковке толстая стопка бумажных листов с брайлевским

шрифтомнаобложке.Двадцать.Тысяч.Лье.Под.Водой.—Книготорговецговорит,книгавдвухтомах.Этопервый.Думаю,на

следующий год, если по-прежнему будем откладывать каждый месяц,сможемкупитьивторой.

Мари-Лора тут же принимается читать. Рассказчик, знаменитыйморскойбиологПьерАронакс,работаетвтомжемузее,чтоиееотец!Онузнает, что по всему миру гибнут корабли, пропоротые неведомымтараном.ПосленаучнойэкспедициивАмерикуАронакс гадает,чтобылоистинной причиной крушений. Блуждающий риф? Исполинский нарвал?Мифическийморскойзмей?

«Но я предаюсь мечтаниям, с которыми мне приличествовало быбороться!—пишетАронакс.—Прочь,порождениефантазии!»[9]

ВесьденьМари-Лоралежитнаживотеичитает.Логика,разум,чистаянаука — вот, по словам Аронакса, путь к решению загадки. Никакихсказок! Ее пальцы канатоходцами бегут по натянутой проволоке

предложений. В мечтах она уже на палубе быстроходного двухтрубногофрегата «Авраам Линкольн», видит, как удаляется Нью-Йорк, а фортыНью-Джерси салютуют из самых больших орудий. Бакены, отмечающиефарватер, качаются на волнах. Два плавучих маяка остаются позади, авпередилежиттемныймерцающийпросторАтлантическогоокеана.

Принципымеханики

В сиротский дом приезжает замминистра с женой. Фрау Еленаговорит,ониинспектируютдетскиеприюты.

Все умыты и ведут себя тихо. Дети шепчутся, что, может быть, иххотят усыновить. Старшие девочки раскладывают пумперникель[10] игусинуюпеченкунапоследниенеобколотыетарелки.Толстыйзамминистраиегострогаяженаозираюткомнату,словнознатныегоспода,заглянувшиев грязный крестьянскийдомишко.Наконец ужинподан.Вернер сидитнамальчишескойсторонестола,скнигойнаколенях.Юттавместесдругимидевочками— напротив. Волосы у нее белые-пребелые и вьются мелкимбесом,будтонаэлектризованные.

Благослови нас, о Боже, и сии дары Твои. Фрау Елена добавляетмолитвуоздравиизамминистра.Всепринимаютсязаеду.

Детинервничают.ДажеГансШильцериГеррибертПомзель,всвоихкоричневых рубашках, ведут себя смирно. Жена замминистра сидит такпрямо,словноеехребетвырезаниздуба.

Еемужспрашивает:—Ивседетипомогаютготовить?— Конечно. Клаудиа, например, пекла хлеб. А близняшки жарили

печенку.БольшаяКлаудиаФёрстеркраснеет.Близняшкиопускаютглаза.Вернеротвлекается.Ондумаетокнигеусебянаколенях,«Принципах

механики» Генриха Герца. Она лежала в подвале церкви, подмокшая,старая, никому не нужная, и настоятель разрешил Вернеру забрать еедомой, а фрау Елена не запретила, и в следующие недели Вернерпродирался через непонятную математику. Он узнал, что электричествосамо по себе может быть статичным, но добавь магнетизм, и тут жепоявится движение — волны. Поля и контуры, индукция и проводники.Пространство, время, масса. Воздух пронизывает столько всегоневидимого! Вот бы научиться видеть инфракрасное излучение, иультрафиолет,ирадиоволнывтемнеющемнебе,прошивающиестеныдома.

Онподнимаетглазаизамечает,чтовсесмотрятнанего.УфрауЕленылицовстревоженное.

—Этокнига,господинзаместительминистра.ГансШильцерхватает«Принципымеханики»уВернерасколен.Том

такойтяжелый,чтоГансуприходитсядержатьегодвумяруками.

Жена замминистра сводит брови, так что морщины между нимистановятсяглубже.

УВернеракровьприливаеткщекам.Замминистрапротягиваетпухлуюруку.— Это еврейская книга?— спрашивает Герриберт Помзель.— Она

ведьеврейская,да?ФрауЕленакакбудтохочетчто-тосказать,нотакничегоинеговорит.—ГерцродилсявГамбурге,—мямлитВернер.Юттанистогониссегообъявляет:—Умоегобратаоченьхорошосматематикой.Гораздолучше,чему

всехегоодноклассников.Когда-нибудьонвыиграетбольшуюпремию.Онговорит,мыснимпоедемвБерлинибудемучитьсяувеликихученых.

Младшие дети таращат глаза, старшие фыркают. Вернер смотрит втарелку. Замминистра, хмурясь, переворачивает страницы. ГансШильцерподстоломбьетВернераногой.

—Помолчи,Ютта,—говоритфрауЕлена.Супругазамминистраберетнавилкукусокпеченки,отправляетврот,

прожевывает, глотает и промакивает салфеткой уголки рта. Замминистракладет «Принципы механики» на стол, отодвигает и смотрит на своиладони,какбудтоонизамараны.Онговорит:

—Твой брат, девочка, никуда не поедет. Как только ему исполнитсяпятнадцать,онпойдетнашахту.Точнотакже,какостальныемальчикиизэтогодома.

Юттастискиваетзубы.Вернерсмотритнаостывшуюпеченку.Унегощиплетглазаичто-тосжимаетсявгруди.Доконцаужинаслышнотолько,какдетиотрезаютпеченку,жуютиглотают.

Слухи

Возникают новые слухи. Они шелестят по дорожкам ботаническогосада, витают в музейных галереях, эхом отдаются в высоких темныхбастионах, где старые сморщенные биологи изучают экзотические мхи.Слухионемцах.

У них, говорит садовник, шесть тысяч десантных планеров. Ихсолдаты могут сутками маршировать без еды. Они заделывают детейкаждой школьнице, которую встретят. Кассирша за билетной стойкойговорит,унемцевестьреактивныеранцы,чтобылетать,аихформасшитаизособойматерии,котораякрепчестали.

Мари-Лора сидит перед витриной с моллюсками и ловит разговорыпосетителей.

Мальчикговорит:—Унихестьбомбаподназванием«Секретныйсигнал».Онаиздает

звук,ивсе,ктоегослышит,накладываютвштаны!Смех.—Яслышал,онираздаютотравленныйшоколад.—Яслышал,онизабираюткалекисумасшедших.Всякий раз, как Мари-Лора пересказывает отцу услышанное, тот

говорит«Германия»свопросительнымзнаком,будтовпервые.Онговорит,что аншлюсАвстрии— не повод волноваться. Что все помнят прошлуювойну и нет сумасшедших развязывать новую. Директор не беспокоится,говорит он, и начальники отделов тоже, так что маленькой девочке темболеенадонебеспокоиться,адуматьобуроках.

Ивпрямь,всепо-прежнему,меняютсятолькоднинедели.КаждоеутроМари-Лора встает, одевается, вместе с отцом доходит до подъезда номердва и слышит обычные утренние приветствия ночного сторожа исмотрителя. Бонжур, бонжур. Бонжур, бонжур.Ученыеи библиотекари сутра все так же забирают ключи, все так же изучают древние слоновьибивни, экзотических медуз, гербарии. Секретарши все так же болтают омоде.Директорвсетакжеподъезжаетвдвуцветномлимузине«деляж»,вполдень чернокожие торговцы все так же тихо катят по залам тележки сбутербродамиитакжешепчут:хлебсяйцом,хлебсяйцом.

Мари-ЛорачитаетЖюльВернавключной,вуборной,вкоридорах,налавочках в Большой галерее и на бесчисленных дорожках в саду. Онапрочитала первый том «Двадцати тысяч лье под водой» столько раз, что

практическивыучиланаизусть.Море—этовсе!Онопокрываетсобоюсемьдесятыхземногошара…

В лоне морей обитают невиданные, диковинные существа. Море— этовечноедвижениеилюбовь,вечнаяжизнь.

Ночью, под одеялом, она скользит по морю в «Наутилусе» капитанаНемо,подволнами,средиразноцветныхкораллов.

Доктор Жеффар говорит ей, как называются раковины — Lambislambis, Cypraea moneta, Lophiotoma acuta, — и дает ощупать их ребра,устья,завитки.Онрассказываетпроэволюционноедревоигеологическиепериоды. Иногда ей удается вообразить бесконечность прошедших эпох,миллионы,десяткимиллионовлет.

—Почтивсекогда-либожившиевидывымерли,Лоретта.Учеловеканет никаких причин считать себя исключением! — говорит он почтиторжествующеиналиваетсебевина.

Мари-Лоре представляется, что его голова — шкаф с десятьютысячамиящичков.

Летом по саду плывут запахи крапивы, маргариток и дождя. Мари-Лора с отцом пекут грушевый пирог, и он подгорает. Отец распахиваетокно, чтобы выпустить чад, и с улицы внизу доносятся звуки скрипки.Однаковначалеосени,разилидвавнеделю,сидявботаническомсадуиличитаярядомсотцовскимверстаком,Мари-Лоравдругподнимаетглазаоткниги и ей кажется, что в воздухе пахнет бензином. Словно на неемедленно,неудержимонадвигаетсямощныйпотокмашин.

Больше,быстрее,лучше

Членство в молодежной организации становится обязательным. Вдружине Вернера мальчики учатся ходить строем, сдают нормативыфизподготовки.Шестьдесятметровнадопробежатьзадвенадцатьсекунд.Черезслово:отечество,победы,слава,жертвенность.

«Жививерно,—скандируютмальчишки,маршируямимопоселка.—Сражайсяхрабро,умрисмеясь».

Уроки,домашниеобязанности, тренировки.НочамиВернердопозднаслушаетрадиоилиразбираетсявматематическихформулах,которыеуспелпереписать из «Принципов механики», пока их не изъяли. Он зевает заедой,срываетсянамладшихдетей.

—Тынезаболел?—спрашиваетфрауЕлена,заглядываяемувлицо.—Нет,—отвечаетВернер,прячаглаза.Теории Герца интересны, но Вернеру больше нравится что-нибудь

собирать, нравится, когда руки и мозг действуют сообща. Он починилбольшие напольные часы в приюте и швейную машину у соседки.Соорудил систему блоков, чтобы втаскивать высохшее белье с улицы, ипростую сигнализацию из батарейки, звонка и проволоки, чтобы фрауЕленаслышала,когдакто-нибудьизмалышейпытаетсясбежать задверь.Придумалмашинкудлярезкиморкови:нажимаешьрычажок, опускаютсядевятнадцать лезвий— и морковка распадается на двадцать аккуратныхцилиндриков.

Как-тоусоседкисломалсярадиоприемник,ифрауЕленапосоветовалатой позвать Вернера. Он отвинчивает заднюю панель, проверяет лампы.Однаотошла,иВернервставляетеенаместо.Приемниктутжеоживает,соседка ахает от восторга. Вскоре незнакомые люди уже приходят всиротский дом и спрашивают радиомастера. Когда к ним, моргая,спускаетсясчердакатринадцатилетнийВернерссамодельнымящикомдляинструментов,всклокоченныйибелобрысый,онискептическихмыкают.

Старые приемники чинить легче всего: у них простая схема,одинаковые лампы. Иногда надо удалить парафин, накапавший сконденсатора, иногда — почистить резистор. И даже в новейшихприемниках Вернер обычно может понять, что сломалось. Он разбираетаппарат, смотрит на схему, прослеживает пальцами путь электронов.Источникпитания,триод,резистор,катушка.Динамик.Мозгнастраиваетсяна задачу, из хаоса возникает порядок, поломка становится очевидной, и

вскореприемникужепочинен.ИногдаВернерудаютнесколькомарок.Иногдашахтерскаяженаварит

ему сосиски или заворачивает в салфетку печенье для сестренки. СкороВернер уже может мысленно нарисовать карту расположения всехприемников в округе: самодельный детекторный у аптекаря на кухне,десятиламповаярадиолауначальникаотдела(онабилатокомприпопыткесменить программу). Даже в самых бедных шахтерских домах естьгосударственный приемник с орлом и свастикой — длинно— исредневолновый «Фолькс-ЭмпфенгерVE301», на котором указаны тольконемецкиестанции.

Радио приковывает миллионы ушей к одному рту. Рокочущий голосрейха, точно некое неколебимое дерево, тянется из динамиков по всемуЦольферайну,игражданеприникаюткеговетвям,словнокустамБога.Акогда Бог умолкает, людям срочно нужен радиомастер, чтобы голосзазвучалснова.

Семь дней в неделю шахтеры вытаскивают уголь на свет, где егодробят и загружают в коксовые печи, затем охлаждают в огромныхтушильных башнях и везут в домны, где из руды выплавляют чугун, и вмартены, где из чугуна делают сталь; сталь разливают в формы, слиткигрузятнабаржииотправляютвогромнуюголоднуюпастьстраны.«Лишьвжарчайшемпламени,—бубнитрадио,—достигаетсяочищение.ЛишьизтруднейшихиспытанийвосстанутизбранникиБожьи».

Ютташепчет:—Сегодняизбассейнавыгналидевочку.ИнгеГахманн.Сказали,что

нам нельзя плавать вместе с полукровкой. Негигиенично. Полукровка,Вернер.Развемыневсеполукровки?Половинакровиотмамы,половинаотпапы?

—Ониимеливвиду,чтоонанаполовинуеврейка.Говорипотише.Мынеполукровки.

—Навернякамынаполовинукто-то.—Мыстопроцентныенемцы.Неполовинки.Герриберту Помзелю уже пятнадцать, он живет в шахтерском

общежитии, работает во вторую смену. Ганс Шильцер теперь старшиймальчик в приюте. Он делает сто отжиманий подряд и собирается напартийныйсъездвЭссен.Деретсянаулицах;говорят,чтоонподжегчью-томашину.ОднаждывечеромВернерслышит,какГансоретнафрауЕлену.Хлопает парадная дверь, дети ворочаются в постелях. Фрау Елена долгоходит по комнате: шлепанцы шуршат вправо, шуршат влево. В сыройтемноте за окном проезжают грузовики с углем. Вдалеке рокочут

механизмы:стучатпоршни,вращаютсяприводныеремни.Плавно.Бешено.

Начертаниезверя

Ноябрь тридцать девятого. Холодный ветер гонит по дорожкамботанического сада сухие платановые листья. Мари-Лора перечитывает«Двадцать тысяч лье под водой»: «Над нами развевались длинные космыфукусов, то шарообразные, то трубчатые, лауренсии, тонколистыекладостефы», неподалеку от ворот на улицу Кювье. Мимо, пинаяшуршащиелистья,проходиткомпаниядетей.

Мальчишеский голос что-то произносит, другие ребята смеются.Мари-Лора отрывает пальцы от книги. Смех ближе, громче. Внезапнопервыйголосраздаетсяпрямонадухом:

—Немцыобожаютслепыхдевчонок!Дыхание у него частое. Мари-Лора поднимает руку, но там лишь

воздух.Она не знает точно, сколько с ним мальчишек. Трое или четверо,

наверное. Судя по голосу, ему лет двенадцать-тринадцать. Мари-Лоравстает,прижимаятяжелуюкнигукгруди,ислышит,кактростькатитсяпоскамейкеипадаетназемлю.

Другойголоспроизносит:—Наверное,слепыхдевчонокзаберутещераньше,чемкалек.Первыймальчишкаиздевательскистонет.Мари-Лораподнимаеткнигу,

словнонадеясьзакрыться.Второймальчишкаговорит:—Заставятихделатьвсякое.—Гадкое.Взрослыйголосиздалеказовет:—Луи,Пьер!—Ктовы?—шепчетМари-Лора.—Пока,слепаядевчонка.И тишина. Мари-Лора слушает, как шелестят деревья. Кровь у нее

бурлит.Несколькодолгихпаническихминут онаползаетна четверенькахвдольскамейки,ищатрость.

Вмагазинахпродаютпротивогазы.Соседизаклеиваютокнакартоном.Вмузеескаждойнеделейвсеменьшепосетителей.

—Папа,— спрашиваетМари-Лора,— если начнется война, то чтобудетснами?

—Неначнется.

—Аесливсе-таки?Егорукалежитнаееплече,ключинапоясепривычнопозвякивают.— И тогда у нас тоже все будет хорошо, ma chérie. Директор уже

оформилмнебронь.Менянепризовут.Однако она слышит, как нервно он листает газету: торопливо, с

хрустомпереворачиваялисты.Куритсигаретузасигаретой,работаетпочтибезпередышки.Неделяидетзанеделей.Деревьяоблетели,иотецуженезовет Мари-Лору прогуляться по саду. Ах, если бы только у них быланепробиваемаяподводнаялодка,вроде«Наутилуса»!

Воткрытоеокноключнойвлетаютпрокуренныеголосасекретарш:—Онизабираютсяпоночамвквартиры.Минируютбуфеты,унитазы,

бюстгальтеры.Откроешьящиккомода—оторветпальцы.Мари-Лоре снятся кошмары. Немцы бесшумно гребут в лодках по

Сене, скользятсловнопомаслу,проносятсяподмостами.Унихзверинацепи;этизверивыпрыгиваютизлодокинесутсямимоклумб,вдольживыхизгородей. Нюхают воздух у лестницы в Большую галерею. Из пастейкапаетслюна.Звериврываютсявмузей,бегутпокабинетам.Окначернеютоткрови.

***

Уважаемыйпроффесор!Янезнаюдойдетлиэтописмоипередастливамегорадиостанцияи

вобще есть ли радиостанция. Мы неслышим вас уже два месяца. Выбольше непередаете или дело в нас? В Бранденбурге построили новуюрадиовышку Дойчландзендер-3. Брат говорит в ней тристатрицатьметров и это второе по высоте сдание в мире. Она заглушаетпрактическивсе.СтараяфрауШтрезманговоритчтослышитпередачиДойчландзендер пломбами в зубах. Брат говорит это можно если естьантена и детектор и чтонибудь что будит динамиком. Он говоритможно принимать радио сигналы проволочной изгородью и можетсеребровпломбахтожеихпринимает.Мнеинтереснопроэтодумать.Авам проффесор? Песни в пломбах! Фрау Елена говорит нам сразу послешколыийтидомой.Онаговоритнепотомучтоевреиапотомучтобедныеноонитожеоченьопасные.Теперь слушатьинострануюрадиостанциюэто приступление. За него могут отправить на тяжелые работы.Ломать камень по пятнацать часов вдень или делать нейлонавые чулкиили спускатся в шахты. Никто непоможет мне отправить это писмо

дажебратпоэтомуяотправлюегосама.

Добрыйвечер.ИлихайльГитлер,еслипредпочитаете

В мае ему исполняется четырнадцать. Сороковой год, надгитлерюгендомниктобольшенесмеется.ФрауЕленаготовитпудинг,Юттазаворачивает в газету кусок кварца, близняшки Ханна и Сусанна Герлицмаршируютпокухне,играявсолдат.ПятилетнийРольфГупфауэрсидитвуголке дивана, глаза у него сонно закрываются.Новенькая полугодовалаядевочка у Ютты на коленях беззубыми деснами жует ее палец. Сквозьзанавеску виден далекий огненный факел над фабричной трубой, ондрожитиколышется.

Дети поют, потом съедают пудинг. Фрау Елена говорит: «Пораложиться»,иВернервыключаетприемник.Всемолятся.Несяприемниквспальню, Вернер чувствует тяжесть во всем теле. Снаружипятнадцатилетние подростки бредут к шахте, выстраиваются передворотамивкаскахсфонарями.Онпытаетсявообразитьихспусквклети,мельканиередкихогоньков,скриптросов,молчание,скоторымониуходятв вечный мрак, где люди вгрызаются в угольный пласт под нависшейшестисотметровойтолщейскальнойпороды.

Еще год. Потом ему дадут каску с фонарем и запихнут его в клетьвместесдругими.

УжемногомесяцевВернернеслышалфранцузанакороткихволнах.Год назад последний раз держал в руках покоробленные от сырости«Принципы механики». Еще не так давно он позволял себе грезить оБерлинестамошнимивеликимиучеными.ФрицемГабером,придумавшимсинтетические удобрения, Германом Штаудингером, изобретателемпластмассы, Герцем, сделавшим невидимое видимым. Всеми великимиучеными,совершающимитамоткрытия.«Явтебяверю,—говорилафрауЕлена. — Я думаю, ты совершишь что-нибудь великое». Теперь, встрашных снах, он идет по штольням. Кровля черная, гладкая, от нееоткалываются плиты и повисают у него над головой. Стены трескаются.Вернер пригибается, но кровля все ниже, и он ползет. Скоро он уже неможетподнятьголову,шевельнутьрукой.Кровлявеситдесятьмиллиардовтонн, она леденит тело, вжимает его носом в пол. Перед самымпробуждениемВернерчувствует,чтоемураздавилочереп.

Ливень стучит по крыше. Вернер прижимается лбом к стеклу исмотритсквозьструи.Внизу—мокрыекрыши,многомокрыхкрыш,аза

ними— длинные стены коксохимического комплекса, металлургическогокомбината,газовогозаводаичерныйсилуэтнадшахтногокопра.Шахтыизаводы тянутся вдаль, сколько хватает глаз, и дальше, к поселкам игородам,ковсеускоряющейсяирастущеймашинепоимениГермания.Икмиллионамлюдей,готовымотдатьзанеежизнь.

Добрый вечер, думаетВернер.Или хайль Гитлер. Все предпочитаютпоследнее.

Пока,слепаядевчонка

Провойнуговорятужебезвопросительногознака.Сотрудникаммузеяраздают служебные указания. Коллекции надо спасти. Небольшой штаткурьеров начинает перевозить экспонаты в сельские усадьбы. Спрос наключиизамкибольшеобычного.ОтецМари-Лорыработаетдополуночи,до часу. На каждый ящик нужен замок, каждую опись надо убрать внадежное место. Грохочут бронированные грузовики. Нужно спрятатьокаменелости и древние рукописи, жемчуг, золотые самородки, сапфирразмеромсмышь.Ивозможно,думаетМари-Лора,Мореогня.

Вкаком-тосмыслевеснакажетсяспокойной—теплойимягкой.Ночиблагоуханны и безветренны. И тем не менее во всем чувствуетсянапряжение, словно город стоит на воздушном шарике, который кто-тонадувает,такчтоонвот-вотлопнет.

Над цветочными бордюрами в ботаническом саду снуют пчелы. Сплатанов сыплются бархатистые орешки, скапливаются на дорожкахшуршащимиворохами.

Если они перейдут в наступление, с какой стати им переходить внаступление,наступлениебылобыбезумием.

Отступить—значитспастичеловеческиежизни.У ворот музея появляются мешки с песком. Два солдата на крыше

Палеонтологическойгалереисмотрятвбиноклинасад.Однакочашанебесостаетсячистой—ницеппелинов,нибомбардировщиков,нидесантников-суперменов,лишьпоследниепевчиептицывозвращаютсяизюжныхстрандаюркиевесенниеветеркиналиваютсязеленойтяжестьюлета.

Слухи,свет,воздух.Нынешниймай—самыйпрекрасныйнапамятиМари-Лоры.Утромеедвенадцатогоднярождениянаместесахарницынетожидаемойкоробочки-головоломки; у отцанехватиловремени. Зато естькнига — второй брайлевский том «Двадцати тысяч лье под водой»,толстый,какдиваннаяподушка.

Отподушечекпальцевповсемутелупроходитдрожь.—Как…—Наздоровье,Мари.Стены квартиры дрожат: соседи двигают мебель, пакуют чемоданы,

заколачиваютокна.Навходевмузейотецспокойноговоритсторожу:—Говорят,мыудерживаемреку.Мари-Лора садится на пол ключной и открывает книгу. К концу

первой части профессор Аронакс проделал лишь шесть тысяч лье.Осталосьещечетырнадцать.Однакопроисходитчто-тостранное:слованескладываются. Мари-Лора читает: «В этот день нашу свиту составлялагрознаяармадаакул»,нологика,котораявродебыдолжнасвязыватьоднословосдругим,ускользает.

Кто-тоспрашивает:—Директоруехал?Кто-тодругойотвечает:—Уедетдоконцанедели.Отцовская одежда пахнет соломой, от его пальцев воняет смазкой.

Работа, работа, работа, несколько часов сна, и на заре снова в музей.Грузовики увозят заспиртованных осьминогов в банках, скелеты,метеориты, гербарии, египетское золото, южноафриканскую слоновуюкостьитриасовыеокаменелости.

Первого июня над городом пролетают самолеты, высоко-высоко,сквозь перистые облака. Когда рядом не рычит мотор, Мари-Лора, стояпередБольшойгалереей,можетразличитьихгудениевмиленадсобой.Наследующий день начинают умолкать радиостанции. Сторожа в своейкаморке стучат по приемнику, наклоняют его так и этак, но из динамикадоносится только хрип помех. Как будто все радиорелейные вышки —свечи,икто-тозатушилихпальцами.

Втепоследниепарижскиеночи,когдаМари-Лора,прижимаякгрудикнигу, за полночь возвращается домой вместе с отцом, ей кажется, что впаузахмеждустрекотомнасекомыхонаразличаетдрожаниевоздуха—какбудто лед идет тонкими трещинками под чем-то слишком тяжелым. Какбудто все это время городбыллишьмакетомотцовскойработы, а теперьегонакрылатеньогромнойруки.

Она ведь думала, что будетжить с отцом вПарижедо концажизни.Что всегда будет сидеть после обеда с докторомЖеффаром. Что каждыйденьрожденияпапабудетдаритьейкоробочку-головоломкуиновуюкнигу,что она прочтет всего Жюль Верна и всего Дюма, а может быть, дажеБальзакаиПруста.Чтовечерамипапавсегдабудетмурлыкатьсебеподнос,мастеря крохотные домики.Что она всегда будет знать, сколькошагов добулочной(сорок)илидоресторанчика(тридцатьдва),аутромвсахарницевсегдабудетсахардлякофе.

Бонжур,бонжур.Картошканашестичасах,Мари,шампиньонынатрех.Атеперь?Чтобудеттеперь?

Вязаниеносков

Вернерпросыпаетсяпослеполуночиивидит,чтоодиннадцатилетняяЮтта сидит на полу рядом с его кроватью. На коленях у сестрыкоротковолновыйприемник,рядомлистбумагиснеоконченнымрисунком—многооконнымгородомеефантазий.

Юттаотнимаетотуханаушникищурится.Всумеркахкопнаееволоскажетсясветлееобычного—будтозажженнаяспичка.

—ВСоюзедевочек,—шепчетона,—нас заставляютвязатьноски.Зачемстольконосков?

—Наверное,рейхунужныноски.—Зачем?—Дляног,Ютта.Длясолдат.Немешаймнеспать.И тут, словно нарочно, младший мальчик— Зигфрид Фишер— на

первом этаже кричит один раз, затем второй. Вернер иЮтта ждут, покафрауЕленаспуститсяполестнице,успокоитегоивдомевновьвоцаритсятишина.

— Тебе интересны только математические задачки, — шепчетЮтта. — И радиоприемники. Разве ты не хочешь понимать, чтопроисходит?

—Чтотыслушаешь?Ютта прижимает наушник к уху, складывает руки на груди и не

отвечает.—Тыслушаешьчто-то,чегослушатьнельзя?—Атебе-точто?—Этоопасно,вотчто.Оназажимаетпальцемдругоеухо.—Остальныедевочкивсемдовольны,—шепчетон.—Имнравится

вязатьноски,собиратьмакулатуруивсетакое.—МыбомбимПариж,—говоритЮттагромко.Вернерелеперебарываетжеланиезаткнутьейротрукой.Ютта вызывающе смотрит на него. Кажется, будто какой-то

невидимыйсквознякдуетейвлицо.—Вотчтояслушаю,Вернер.НашисамолетыбомбятПариж.

Бегство

ПовсемуПарижулюдиупаковываютфарфориубираютеговчуланы,зашиваютжемчугводежду,прячутзолотыекольцавкнижныхпереплетах.Измузейныхкабинетовзабралипишущиемашинки.Залыпревратилисьвупаковочныедворы,полыусыпанысоломой,опилками,кускамишпагата.

В полдень мастера вызывают в директорский кабинет. Мари-Лорасидитпо-турецкинаполуключнойипытаетсячитатьсвоюкнигу.КапитанНемо собирается вести профессора Аронакса и его спутников наподводнуюпрогулкузажемчугом,ноАронаксбоитсяакул,и,хотяМари-Лоре хочется знать, что будет дальше, предложения на страницерассыпаются.Словадробятсянабуквы,буквы—нанепонятныебугорки.Какбудтоунееоберукивтолстыхварежках.

Внизу, на вахте, сторож крутит настройку приемника, но слышнытолькохрипыитреск.Наконецонвыключаетприемниксовсем,инамузейопускаетсятишина.

Вот бы это была головоломка, сложная игрушка, которую смастерилпапа, задачка, которую можно решить. Первая дверь — кодовый замок.Вторая—щеколда.Третьяоткроется,еслишепнутьвзамочнуюскважинуволшебное слово. Проползти через тринадцать дверей, и все снова будетхорошо.

В городе колокол на церкви бьет час. Затем половину. Папа все невозвращается. В какой-то момент по музею прокатываются несколькоотчетливыхударов.Ониидутизсадаилисулицы,словнокто-тосбросилсоблаков несколько мешков цемента. При каждом ударе в шкафах звеняттысячиключей.

Коридоркаквымер—нишагов,ниголосов.Втораясериятолчков—ближе,сильнее.Ключизвенятгромче,полскрипит,иМари-Лоравродебычувствуетзапахсыплющейсяспотолкапыли.

—Папа?Молчание.Нисторожей,ниуборщиц,ниплотников,ничастогостука

секретарскихкаблуков.Они могут сутками маршировать без еды. Они заделывают детей

каждойшкольнице,которуювстретят.—Эй!Какпугающебыстрокоридорпоглощаетзвукееголоса!Черезмгновениеслышнышаги,звонключейипапинголос,зовущий

еепоимени.Всепроисходиточеньбыстро.Онвыдвигаетбольшиенизкиеящикишкафа,бренчитдесяткамисвязокключей.

—Папа,яслышала…—Поторопись.—Моякнига…—Лучшеоставитьеездесь.Онаслишкомтяжелая.—Оставитькнигу?Отец вытаскивает ее за дверь и запирает ключную. Снаружи волны

паникирасходятсяпорядамдеревьев,словноотголоскиземлетрясения.—Гдесторож?—спрашиваетпапа.Голосавозлетротуара:солдаты.У Мари-Лоры в голове все путается. Это гул самолетов? Пахнет

дымом?Кто-тоговоритпо-немецки?Отец перебрасывается несколькими словами с кем-то незнакомым и

отдает ему ключи. Потом они выходят через ворота на улицу Кювье,пробираютсямеждумешками спеском,илибезмолвнымиполицейскими,иличем-тоеще,недавнопоявившимсянатротуаре.

Шестькварталов, тридцать восемьканализационныхрешеток.Мари-Лора пересчитывает их все. Из-за фанеры, которой отец забил окна, вквартиредушноижарко.

—Подождинемного,Мари-Лора.Потомявсеобъясню.Отец запихивает что-то куда-то.Наверное, в свой холщовый рюкзак.

Кажется,еду.Мари-Лорапытаетсяопределитьпозвукам.Кофе.Сигареты.Хлеб?

Что-тосновабухает,дребезжатстекла.Вбуфетезвенитпосуда.Мари-Лораподходиткмакетуипроводитпальцамиподомам.Всенаместе.Всенаместе.Всенаместе.

—Сходивуборную,Мари.—Мнененадо.—Потомможетдолгонебытьвозможности.Оннадеваетнанеезимнеепальто,хотясейчассерединаиюня,иони

быстро спускаются по лестнице.На рю-де-ПатриаршМари-Лора слышитдалекий топот, словно идут тысячи людей. Онашагает рядом с отцом: водной руке трость, другая держится за его рюкзак. Все начисто лишенологики,каквстрашномсне.

Направо, налево. Между поворотами— длинные отрезки мостовой.Скороониужеидутпо улицам, гдеМари-Лора точноникогдане бывала,далеко за пределами папиного макета. Она уже давно не считает ударыпалкой.Наконецониоказываютсявтолпе,такойплотной,чтоМари-Лора

чувствуетидущийотлюдейжар.—Впоездебудетпрохладней,Мари.Директорраздобылнамбилеты.—Аможноужеидтивпоезд?—Воротазакрыты.Оттолпытошнотворноразитволнением.—Мнестрашно,папа.—Держисьзаменякрепче.Онведетеекуда-товдругуюсторону.Онипереходятшумнуюулицуи

попадают в проулок, где пахнет, как в мокрой канаве. У отца в рюкзакепобрякивают инструменты, вдали безостановочно гудят автомобильныеклаксоны.

Черезминутуонисноваутыкаютсяв толпу.Голосаэхомотражаютсяот высоких стен, пахнет мокрой одеждой. Кто-то выкликает имена вгромкоговоритель.

—Гдемы,папа?—НавокзалеСен-Лазар.Детскийплач.Запахмочи.—Здесьнемцы?—Нет,machérie.—Носкоробудутздесь?—Говорят,чтода.—Ачтомыбудемделать,когдаонипридут?—Ктомувременимыужебудемвпоезде.Справа визжит ребенок. Мужчина дрожащим голосом просит толпу

расступиться. Рядом женщина надрывно повторяет: «Себастьян?Себастьян?»—сноваиснова.

—Уженочь?—Только-тольконачалосмеркаться.Давайотдохнем.Неразговаривай,

берегисилы.Кто-тоговорит:—Втораяармияразбита,Девятаявокружении.Кто-тоотвечает:—Мыневыстоим.Чемоданыскребутпоплитам,тявкаютсобачонки,кондукторысвистят

в свистки, какая-то большая машина чихает, заводясь, потом умолкает.Мари-Лорасилитсяуспокоитьсосущуюбольподложечкой.

—Ноунасжебилеты!—кричиткто-топозади.Шорох переступающих ног. Истерика волнами прокатывается по

толпе.

—Какэтовыглядит,папа?—Что,Мари?—Вокзал.Ночь.Щелкает зажигалка. Мари-Лора слышит, как папа затягивается,

чувствуетзапахсигаретногодыма.— Попробую рассказать. Во всем городе темно. Уличные фонари и

окнанегорят.Иногдавнебедвижутсялучипрожекторов.Ищутсамолеты.Вотженщинавхалате.Аудругойврукахстопкатарелок.

—Ачтоармия?—Армиибольшенет,Мари.Он находит рукой ее ладонь. Страх немного успокаивается. По

водосточнойтрубебегутструйкидождя.—Асейчасчтомыделаем,папа?—Надеемсясестьнапоезд.—Ачтоделаютвсеостальные?—Тоженадеются.

ГеррЗидлер

Стуквдверьвовремякомендантскогочаса.ВернериЮттавместесдругими детьми делают уроки за длинным деревянным столом. ФрауЕлена, прежде чем открыть дверь, прикалывает к лацкану партийныйзначок.

Вдомвходитмокрыйотдождяефрейтор.Унегонапоясепистолет,налевой руке повязка со свастикой. Вернер думает про коротковолновыйприемник,упрятанныйвстаруюдеревяннуюаптечкуподегокроватью.Ондумает:онизнают.

Ефрейтор оглядывает комнату: чугунную печку, развешанное белье,щуплыхдетей—сравнойдолейвраждебностииснисходительности.Егочерныйпистолеткакбудтовтягиваетвсебявесьсвет.

Вернер украдкой косится на сестру. Та неотрывно глядит на гостя.Ефрейторберетсостолакнигу—детскую,проговорящийпаровозик,—итщательно перелистывает. Затем говорит что-то очень тихо—Вернер неможетразобратьслов.

Фрау Елена складывает руки под фартуком, и Вернер понимает, чтоонасилитсяунятьдрожь.

—Вернер,—произноситфрауЕленамедленным,какбудтосонным,голосом,неотрываяглазотефрейтора,—этотчеловекговорит,чтоунегосломалсяприемникинадо…

—Возьмисвоиинструменты,—перебиваетефрейтор.На улицеВернер оглядывается только один раз: лоб и ладониЮтты

прижатыкоконномустеклу.Онапротивсветаидалеко,такчтовыражениянеразглядеть.Потомдождевыеструиокончательноеескрывают.

Вернервдваразанижеефрейтораинаодинегошагвынужденделатьдва. Они проходят мимо караульного у ведомственных домов, где живетшахтное начальство. Косые струи дождя блестят в свете фонарей.Немногиевстречныеуступаютефрейторудорогу.

Вернер не задает вопросов. С каждым ударом сердца он чувствуетостроежеланиебежать.

Они подходят к самому большому дому— к дому, который Вернервидел тысячу раз, но к которому ни разу не подходил так близко. Сподоконникаверхнегоэтажасвисаетбольшое,вымокшееотдождякрасноезнамясосвастикойпосредине.

Ефрейтор стучит в заднююдверь. Горничная в платье с завышенной

талиейзабираетунихверхнююодежду,умелостряхиваетводу,вешаетнавешалкусбронзовойподставкой.Изкухнипахнетпирогами.

ЕфрейторпроводитВернеравстоловую,гдевкреслелистаетжурналузколицаяженщинастремясвежимимаргариткамивволосах.

—Двамокрыхгуся,—говоритонаиподнимаетголовуотжурнала,нонепредлагаетимсесть.

Ботинки Вернера утопают в густом красном ковре, в люстре надстолом горят электрические лампочки, по обоям вьются розы. В каминетлеют угли.На всех четырех стенах—ферротипынасупленныхпредков.Значит, сюда забирают мальчиков, чьи сестры слушают иностранныерадиостанции? Женщина переворачивает страницы журнала, одну задругой.Ногтиунеевыкрашеныярко-розовымлаком.

Полестницеспускаетсямужчинавудивительнобелойрубашке.—Господи,какойжеонмаленький!—говоритмужчинаефрейтору.—

Такэтотызнаменитыйрадиомастер?Унегогустыечерныеволосы,словноприклеенныелакомкголове.— Рудольф Зидлер, — представляется он и движением подбородка

отпускаетефрейтора.Вернер пытается выдохнуть. Герр Зидлер застегивает запонки на

манжетах и оглядывает себя в мутном зеркале. Глаза у него голубые-голубые.

—Да,неочень-тотыразговорчив.Авотнепослушныйприемник.—Онуказывает на большой американский «Филко» в соседней комнате.—Его уже двое смотрели. А потом мы услышали про тебя. Стоитпопробовать,верно?Она,—онкиваетвсторонуженщины,—оченьхочетуслышатьсвоюпрограмму.Ивыпускиновостей,конечно.

Зидлер произносит это так, что Вернер понимает — женщинесовершенно неинтересны новости. Она не поднимает головы. Зидлерулыбается, словно говоря: «Мы-то с тобой, сынок, знаем, что новости—этоещедалеконевсе».Унегооченьмаленькиезубы.

—Работайспокойно,спешитьнекуда.Вернерсадитсяпередприемникомнакорточкиипытаетсяуспокоить

нервы. Включает его, ждет, пока не прогреются лампы, потом аккуратнокрутитручкунастройки,двигаясьпошкалесправаналево.Потомобратно.Тишина.

Ничего подобного Вернеру еще трогать не доводилось. Наклоннаяпередняя панель, автоподстройка, размеры— с небольшой холодильник.Десятиламповый всеволновый супергетеродин, корпус из светлого итемного орехового дерева, гравированные накладки. Две антенны —

коротковолноваяиширокополосная.Этотприемникстоитбольше,чемвсёвсиротскомдоме,вместевзятое.ГеррЗидлерможет,еслизахочет,ловитьпередачиизАфрики.

Зеленые и красные корешки книг по стенам. Ефрейтор ушел. ВсоседнейкомнатегеррЗидлерстоитвозерцесветаподлампой,говоритпочерномутелефону.

Никто не собирается Вернера арестовывать. Его просто вызвалипочинитьрадио.

Вернер снимает заднюю стенку и заглядывает внутрь. Все лампыработают, всё вроде бы на месте. «Хорошо, — шепчет он про себя. —Думай». Сидит по-турецки, изучает схему. Мужчина, женщина, книги,дождь—всеотступает,остаютсятолькорадиоипроводкивнем.Вернерпытается вообразить пути электронов как дорогу в густонаселенномгороде: здесь входит РЧ-сигнал, проходит через усилительные каскады,попадает на переменные конденсаторы, затем на трансформаторныекатушки…

ИтутВернервидит:обрывнаодномизпроволочныхрезисторов.Онсмотритповерхприемника—слеваженщиначитаетжурнал, справа геррЗидлер говорит по телефону, время от времени проводя пальцами поскладкенаполосатыхбрюках,чтобыонабылачетче.

Как два человека могли просмотреть такую элементарную поломку?Просто подарок! Так легко. Вернер разматывает обмотку, сращиваетпроволокуивставляетрезисторнаместо.Затемвключаетприемник,почтиожидая, что тот сейчас займется огнем, и вместо этого слышитхрипловатыйголоссаксофона.

Женщина за столом откладываетжурнал и упирается всеми десятьюпальцамивщеки.Вернервстаетиз-зарадиоприемника.Мгновениеунеговголовенетничего,толькоощущениеторжества.

—Онпочинилприемниксилоймысли!—восклицаетженщина.ГеррЗидлерприкрываетрукойтелефоннуютрубкуиоборачивается.— Сидел тихо, как мышка, и думал, а через полминуты приемник

заработал!—Женщинавскидываетнаманикюренныепальцыизаливаетсядетскимсмехом.

Герр Зидлер вешает трубку.Женщина идет в гостиную, встает передприемником на колени — она без чулок и туфель, из-под подола юбкивидныгладкиебелыеикры.Крутитнастройку.Треск,затемвеселаямузыка.Уприемникаживой,насыщенныйзвук—Вернервпервыетакойслышит.

Женщинаойкаетисновасмеется.Вернер собирает свои инструменты. Герр Зидлер стоит перед

приемником и, кажется, хочет погладить Вернера по голове.«Поразительно»,—говоритон,затемусаживаетВернеразастоликричитгорничной, чтобы та подала торт. Его приносят сразу: четыре куска нагладкой белой тарелке. Каждый посыпан сахарной пудрой и украшенвзбитымисливками.Вернерсмотритошарашенно,геррЗидлерсмеется.

—Знаю, сливки запрещены, но…—он подносит палец к губам,—естьспособыобойтизапреты.Угощайся.

Вернер берет кусок торта. Пудра сыплется ему на подбородок. Всоседнейкомнатеженщинакрутитнастройку,издинамикавещаютголоса.Онанекотороевремяслушает,стоянаколеняхпередрадио,потомхлопаетвладоши.Состенсмотрятстрогиелицаферротипов.

Вернер съедает первый кусок торта, потом второй, затем берется затретий. Герр Зидлер наблюдает за ним, склонив голову набок, слегкаулыбаетсяиявноочем-тодумает.

—Что это ты такой зашуганный?Да еще волосы дыбом. Твой отецкемработает?

Вернермотаетголовой.—Ну да, конечно. Сиротский дом. Извини, не сообразил. Бери еще

торта.Исливокположипобольше.Женщинасновахлопаетвладоши.УВернерагромкобурчитвживоте.

ОнчувствуетнасебевзглядгерраЗидлера.—Многие считают, что должность здесь, на шахте, маловажная,—

говоритгеррЗидлер.—Спрашивают:«РазветынепредпочелбыместовБерлине? ВоФранции? Не хотел бы командовать на фронте, видеть, каксолдаты идут в атаку, подальше от всей этой… — он машет рукой наокно,—копоти?»Аяотвечаюим,чтонахожусьвцентревсего.Чтоотсюдаидутугольисталь.Чтоэто—горнилостраны.

Вернерпрочищаетгорло:—Мыдействуемвинтересахмира.—Этодословнаяфраза,которую

онисЮттойслышалипоДойчландзендертридняназад.—Мыдействуемвинтересахчеловечества.

ГеррЗидлерсмеется,иВернервновьзамечает,какмногоутогозубовикакиеонимелкие.

— Знаешь, в чем главный урок истории? В том, что ее пишутпобедители. Кто победит, тот скажет, что и как было. Мы действуем внаших собственных интересах. Назови мне человека или народ, которыйпоступает иначе. Хитрость в том, чтобы понять, в чем состоит нашинтерес.

Остался один кусок торта. Радио тихонько звучит,женщина смеется.

Герр Зидлер, решаетВернер, совсемне похожна его соседей—людей свечнонастороженнымлицом,привыкшихкаждоеутропровожатьблизкихвшахты.УгерраЗидлералицочистоеиспокойное;онполностьюуверенвсвоихпривилегиях.Авчетырехметрахотсюдастоитнаколеняхженщинаснакрашенныминогтямии белыми гладкимиикрами.Вернерникогданевиделтакихженщин—какбудтоониснеюживутнаразныхпланетах.Какбудтоонавышлаизприемника«Филко».

— Отлично управляешься с инструментами, — продолжает геррЗидлер.—Смышлен не по летам. Есть место для таких, как ты.Школыгенерала Хайссмайера[11]. Лучшие из лучших. Там изучают инженерныенауки.Шифрование,реактивныедвигатели,всесамоесовременное.

Вернернезнаеткудаспрятатьглаза:—Унаснетденег.— Тем-то и замечательны эти учреждения. Они набирают ребят из

рабочихсемей.Неиспорченных,—геррЗидлерхмурится,—бюргерскойшелухой. Кинематографом и всем таким. Им нужны упорные мальчики.Мальчикисисключительнымиспособностями.

—Да,геррЗидлер.— С исключительными способностями,— повторяет он, обращаясь

какбудтоксамомусебе.Потомнегромкосвистит.Возвращаетсяефрейторскаскойвруке,коситсянаоставшийсякусок

тортаитутжеотводитглаза.—ВЭссенеработаетприемнаякомиссия,—говоритгеррЗидлер.—Я

напишутеберекомендательноеписьмо.Ина,возьми.ОндаетВернерусемьдесятпятьмарок,тоткакможнобыстреепрячет

купюрывкарман.—Какбудтоониемурукижгут!—смеетсяефрейтор.ВниманиегерраЗидлеразанятодругим.—ЯнапишуХайссмайеруписьмо,—продолжаетон.—Полезнодля

нас,полезнодлятебя.Мыдействуемвинтересахчеловечества,верно?Он подмигивает. Затем ефрейтор выписывает Вернеру пропуск с

разрешением находиться на улице во время комендантского часа ипровожаетегододвери.

Вернеридетдомой,незамечаядождя,ипытаетсяосознатьогромностьпроисшедшего. Девять цапель стоят на канале рядом с коксохимическимзаводом, словно цветы. Уныло гудит баржа, снуют вагонетки с углем, втемнотеотдаетсямерныйзвукбуксирнойлебедки.

Всиротскомдомевседетиужевпостелях.ФрауЕленасидитсгрудойстираныхносковнаколенях,наполурядомснеюбутылкахереса.Позади

застоломЮтта,смотритнаВернеранаэлектризованнымвзглядом.—Чтоемубылонужно?—спрашиваетфрауЕлена.—Всеголишьпочинитьрадиоприемник.—Иничегобольше?—Ничего.—Тебезадаваливопросы?Протебя?Продругихдетей?—Нет,фрауЕлена.ФрауЕленашумновыдыхает,какбудтозапоследниедвачасаниразу

неперевеладух.—Dieu merci[12]. — Она обеими руками трет виски и говорит: —

Можешьидтиспать,Ютта.Юттамедлит.—Яегопочинил,—говоритВернер.— Ты молодец, Вернер. — Фрау Елена отпивает большой глоток

хереса.Глазаунеезакрываются,головазапрокидывается.—Мыоставилитебеужин.

Юттанеуверенноидетклестнице.Вкухневсевыглядитоблезлымизакопченным.ФрауЕленаприносит

тарелкусразрезаннойпополамваренойкартофелиной.—Спасибо,—говоритВернер.Во рту у него все еще стоит сладость торта. Маятник старых

напольных часов качается взад-вперед. Торт, взбитые сливки, розовыеногтиидлинныеикрыфрауЗидлер—впечатлениякарусельюкружатсяуВернера в голове. Он вспоминает, как возил Ютту на тележке к шахтеномер девять, где пропал их отец, — вечер за вечером, как будто отецможетоттудавыйти.

Свет, электричество, эфир. Время, пространство, масса. «Принципымеханики»ГенрихаГерца.ЗнаменитыешколыХайссмайера.Шифрование,реактивныедвигатели,всесамоесовременное.

«Откройтеглаза,—говорилфранцузпорадио,—испешитеувидетьчтоможете,покаонинезакрылисьнавеки»

—Вернер?—Да,фрау?—Тычто,неголоден?ФрауЕленаемупочтичтомать,никогоближеунегонебудет.Вернер

ест, хотя ему и не хочется. Потом отдает ей семьдесят пять марок. Онаизумленноморгает,увидевсумму,ивозвращаетемупятьдесят.

У себя на чердаке Вернер дожидается, пока фрау Елена не сходит вуборную и не ляжет, и тогда дом вновь погрузится в полную тишину.

Считает до ста. Затем встает, вытаскивает из аптечки свой старыйприемниксовсемиусовершенствованиями,новымсоленоидом,Юттинымипометками на катушке настройки — выносит его в улочку за домом иразбиваеткирпичом.

Исход

Парижанепродолжаютнапиратьнаворота.Кчасуночижандармыуженемогутсдерживатьтолпу.Запоследниечетыречасанепришелинеушелни один поезд. Мари-Лора спит, положив голову на отцовское плечо.Ключныймастер не слышит ни гудков, ни лязга сцепляемых вагонов.Нарассветеонрешает,чтолучшеидтипешком.

Они идут все утро. Париж постепенно редеет, превращаясь внизенькиедомаимагазинчики,разделенныедлиннымиполосамидеревьев.Полдень застает их в заторе машин на новой автомобильной дороге уВокрессона,большечемвдесятикилометрахотихквартиры.Мари-Лораещеникогданебывалатакдалекоотдому.

Навершиненевысокогохолмаееотецоглядывается:чередамашиндосамого горизонта. Грузовики и фургоны, новый двенадцатицилиндровыйавтомобиль с матерчатым верхом зажат между повозками, в которыезапряжены мулы. Есть машины с деревянными осями. У некоторыхлегковушек на крыше привязана мебель. У некоторых кончился бензин.Несколькотянутприцепы,заставленныеклеткамискурамиипоросятами,рядомбредуткоровы,сквозьлобовыестекласмотрятсобаки.

Все это движется немногим быстрее пешехода. Запружены обеполосы:всеползутназапад,прочьотгорода.Даманавелосипедесплошьобвешана бижутерией. Мужчина толкает тачку с кожаным креслом, насиденье умывается черный котенок. Женщины катят детские коляски ссервизами, птичьими клетками, подушками. Человек в смокинге кричит:«Радибога,дайтедорогу!»—нониктоегонепропускает.

Мари-Лора,стростьювруке,прижимаетсякотцу.Накаждомшагуввоздухерядомснеювозникаютбестелесныевопросы:«ДолгоещедоСен-Жермена?»,«ТетяЛуиза,когдамыбудемобедать?»,«Укогоестьбензин?»Она слышит, как мужья кричат на жен, слышит, что впереди ребенказадавило грузовиком. Три самолета проносятся в небе громко, быстро инизко. Люди пригибаются, некоторые кричат, некоторые спрыгивают вканавуизарываютсялицомвтраву.

КсумеркамониужезападнееВерсаля.УМари-Лорыпяткистертывкровь,чулкипорвались,черезкаждуюсотнюшаговонаспотыкается.Когдаонаговорит,чтонеможетидтидальше,отецнарукахвыноситеесдороги,бредет по цветущей горчице и выходит на луг метрах в двухстах отдеревенскогодома.Лугскошентольконаполовину,сенонесобрановстога.

Какбудтокрестьянинсбежал,бросивработунасередине.Мастер достает из рюкзака батон и белые сосиски. Они тихо едят,

потомонкладетногиМари-Лорысебена колени.Вполутьмена востокесмутноразличаютсярядымашин,слышноблеяньеклаксонов.Кто-токого-тозовет—наверное,потерявшегосяребенка.Ветеруноситкрики.

—Что-тогорит,папа?—Нет.—Ячувствуюзапахдыма.Он снимает с нее чулки, осматриваетмозоли. Ее ступни в его руках

легкие,какптички.—Чтоэтозазвук?—Кузнечики.—Темно?—Смеркается.—Гдемыбудемспать?—Здесь.—Акроватитутесть?—Нет,machérie.—Кудамыидем,папа?—Директордалмнеадресчеловека,которыйнампоможет.—Этогде?—ВгородеподназваниемЭврё.МыдолжнынайтитаммсьеЖанно.

Ондругмузея.—АдалекодоЭврё?—Пешкоммыбудемдобиратьсятудагодадва.Онастискиваетегоруку.—Яшучу,Мари.Эврё совсемблизко.Еслинасподвезут, будем там

завтра.Вотувидишь.Секунддесятьоназаставляетсебямолчать.Потомспрашивает:—Асейчас?—Асейчасмыбудемспать.—Безпостелей?—Насене.Тебедолжнопонравиться.—ВЭврёунасбудутпостели?—Думаю,да.—Ачто,еслионнезахочетнасприютить?—Захочет.—Аесливсе-такинет?—Тогдамыпоедемкмоемудяде.Ктвоемудвоюродномудедушке.В

Сен-Мало.—КдядеЭтьену?Тыжеговорил,чтоонсумасшедший.—Отчастида.Сумасшедшийпроцентовнасемьдесятшесть.Онанесмеется.—ДалекодоСен-Мало?—Хватитвопросов,Мари.МсьеЖанноприютитнасвЭврё.Уложит

набольшиемягкиекровати.—Амногоунаседы,папа?—Покаесть.Тыещеголодная?—Наоборот.Яхочупоберечьеду.—Вотихорошо.Давайберечьеду.Лежитихоиотдыхай.Оналожитсянаспину.Онсновазакуривает.Осталосьшестьсигарет.

Летучие мыши стремительно проносятся сквозь облака мошки, мошкаразлетаетсяивновьсобираетсявклубы.«Мы—мыши,—думаетон,—анебокишитястребами».

—Тыоченьхрабрая,Мари-Лора.Девочка уже уснула. Сумерки сгущаются. Докурив, он спускает

дочкины ноги на землю, накрывает ее своим пальто и открывает рюкзак.Ощупьюнаходитящичексинструментами.Тутпилки,стамески,надфили,штихели, мелкаяшкурка.Многие еще дедовы.Из-под подкладки ящичкавытаскивает плотный холщовый мешочек. Развязывает шнурок ивытряхиваетсодержимоесебеналадонь.

Это камень размером с каштан. Даже в такой поздний час, вполумраке,онсияетголубым,страннохолоднымсветом.

Директор сказал, будут три обманки. Вместе с настоящим, выходит,четыре камня. Один останется в музее. Три отправят в разныхнаправлениях. Первый— на юг с молодым геологом. Второй на север сначальником охраны. И третий — на запад в ящичке с инструментамиДаниэля Леблана, главного ключного мастера Национального музеяестествознания.

Три подделки. Один настоящий. Лучше, если никто не будет знать,подлинный у него камень или фальшивка. И каждый, добавил директор,серьезноглядянаних,долженвестисебятак,будтонастоящийалмаз—унего.

Ключныймастеруверяет себя, чтоунего—фальшивка.Не сталбыдиректор отдавать простому работнику бриллиант в сто тридцать трикарата.Ивсеже,глядянакамень,оннеможетотделатьсяотвопроса:«Ачто,если?..»

Он оглядывает луг. Деревья, небо, сено. Бархатистый сумрак. Уже

зажглось несколько бледных звездочек. Мари-Лора мерно дышит во сне.Каждый должен вести себя так, будто настоящий алмаз — у него.Мастерубираеткаменьвмешочек,прячетобратноврюкзакиощущаетегокрохотныйвес,какузелокусебявголове.

***

Несколькими часами позже он просыпается и видит на фоне звездсилуэт летящего на восток самолета. Звук— будто рвется ткань. Потомсамолетисчезаетизвиду,ичерезмгновениеземлясодрогается.

Край ночного неба за деревьями окрашивается алым. В дрожащемсвете мастер видит, что самолет был не один, небо кишит ими, онипроносятся туда и сюда во всех направлениях. Ему кажется, будто онсмотрит не вверх, а вниз, словно луч прожектора направили в кровавуюводу, небо стало морем, а самолеты — голодными рыбами,преследующимивотьмежертву.

2.8августа1944г.

Сен-Мало

Дверислетаютспетель.Кирпичикрошатсявпыль.Фонтаныизвестки,земли и гранита взмывают в небо. Все двенадцать бомбардировщиковповернули, набрали высоту и выстроились над Ла-Маншем еще до того,каксорваннаяскрышчерепицазакончилападатьнаулицы.

Пламякарабкаетсяпостенам.Вспыхиваютприпаркованныемашины,занавески,абажуры,диваны,матрасыипочтивседвадцатьтысячтомоввпубличной библиотеке. Пламя течет вдоль стен, как прилив,выплескивается в проулки, перехлестывает через крыши, черезавтомобильную стоянку. Пыль, дым, пепел. Газетная стойка парит ввоздухе,охваченнаяогнем.

В подвалах и криптах по всему городу малуэны молятся: «Господи,спаси град сей и людей его, не отврати лице Твое от нас имени Твоегоради». Старики крепче стискивают керосиновые лампы, дети кричат,собаки воют. Четырехсотлетние стропила вспыхивают в один миг. ЧастьСтарого города,прижатаяк западнойстене,превращаетсявполыхающийураган, из которого огненные шпили встают на сто метров. Пламя такжаднопотребляеткислород,чтовтягиваетвсебявсе.Магазинныевывескина цепях тянутся к огню. Кадки с деревцами скользят в его сторону помостовой и падают. Стрижи, взлетевшие с крыш, вспыхивают, искрамипроносятсянадстенамиигаснутвморе.

На рю-де-ла-Кросс «Пчелиный дом» на миг становится почтиневесомым, закручивается огненным водоворотом и тут же сыплется наземлюдождемобломков.

Дом№4поулицеВоборель

Мари-Лора сжимается в комок под кроватью; в правой руке у неекамень, в левой — миниатюрная копия дома. Визжат гвозди в досках,осколкистекла,кускиизвесткиикирпичейсыплютсянапол,намакет,наматрасунеенадголовой.

—Папа-папа-папа-папа,— повторяетМари-Лора, но тело как будтоотделилосьотголоса,словатекутдалекой,отрешеннойчередой.

Ей представляется, что вся земля под Сен-Мало пронизана корнямиогромногодеревавцентрегорода,наплощади,гдениктоникогданебывал,а сейчас Божья рука вырывает это дерево, выворачивая комья гранитавместе с корневой системой — той же кроной, только перевернутой ивоткнутойвземлю(нетаклиописалбыэтодокторЖеффар?).Крепостныестены крошатся, улицы исчезают, здания длиной в кварталопрокидываются,словноигрушечные.

Медленно, облегченно мир оседает и успокаивается. Снаружидоносится тихий перезвон, — наверное, сыплются на улицу осколкистекла. Звук прекрасный и странный — как будто с неба идет дождьдрагоценныхкамней.

ГдебынибылдядюшкаЭтьен,выжиллион?Иможноливыжитьсредитакого?Живалионасама?Домкряхтит,скрипит,стонет.Затемнарастаетвой,словноветербежит

по высокой траве, только громче, голоднее. От него рвутся занавески ибарабанныеперепонки.

Мари-Лорачувствуетзапахдымаипонимает.Пожар.Окновспальневыбито,ислышно,какчто-тополыхаетзаставнями.Что-тоогромное.Весьрайон.Весьгород.

Пол,стена,кроватьнаднеюхолодные.Домпоканегорит.Нонадолголиэто?

Успокойся,думаетМари-Лора.Сосредоточьсянасвоихлегких.Вдох.Выдох.Сновавдох.Онаневылезаетиз-подкровати.Говоритсебе:

—Cen’estpaslaréalité[13].

«Пчелиныйдом»

Чтоонпомнит?Онвидел,какинженерБернд закрылдверьиселнаступени.Видел,каквеликанФранкФолькхаймервзолотистомкреслечто-то снимал с брюк. Потом лампочка под потолком погасла, Фолькхаймервключилфонарь.Итутнанихобрушилсягрохот,датакойоглушительный,словно орудие, пожирая все, сотрясло саму земную кору. МгновениеВернервиделлишьлучфонаря,которыйбился,какиспуганныймотылек.

Их тряхнуло. На мгновение — а может, на час или на сутки,определить невозможно, — Вернер вновь очутился в Цольферайне. Онстоял на краюполя, возле ямы, в которойшахтер похоронил двухмулов.Былазима,самомуВернеруещенеисполнилосьпятилет,акожаумуловсталапочтипрозрачной, такчтоиз-поднеепросвечиваликости.Комочкиземли сыпались на открытые глазамулов, аВернер был так голоден, чтогадал:неосталосьлинакостяхмяса,котороеможносъесть.

Онслышал,какскребетпомелкимкамнямлопата.Слышалшумныйвздохсестры.Потом, словно некая эластичная лента растянулась до предела, его

швырнулоназад,вподвалпод«Пчелинымдомом».Пол уже не дрожит, но гул не умолкает. Вернер зажимает ладонью

правоеухо.Гулостается—жужжаниетысячипчел,оченьблизко.— Что-то гудит? — спрашивает он, но не слышит собственного

вопроса.Леваястороналицамокрая.Наушникикуда-тоделись.Гдерадио,где

верстакичтодавитсверху?Сплеч,сгруди,сволосВернерснимаетгорячиекускидереваикамня.

Найтифонарь,проверить,чтосостальными,проверитьрадио.Проверить,что с выходом. Разобраться, что не так с его слухом. Вот рациональныешаги.Вернерпытаетсясесть,нопотолоксталгораздониже,ионударяетсяголовой.

Жарко.Истановитсяещежарче.Вернердумает:насзаперливящике,аящикбросиливжерловулкана.

Проходятсекунды.Аможетбыть,минуты.Вернерпо-прежнемустоитна коленях. Найти фонарик. Потом остальных. Потом выход. Потомразобраться, что со слухом. Может, австрияки сверху уже пробиваютсячереззавалынапомощь.ОднакоВернерникакнеможетнайтифонарь.Идажевстатьнеможет.

Вабсолютнойтьмекружат тысячиалыхи синихпятен.Языкиогня?Призраки? Они скользят по полу, затем поднимаются к потолку, мерцаянепонятнымсветом.

—Мыумерли?—кричитВернервтемноту.—Мычто,умерли?

Шестьлестничныхпролетоввниз

Рев бомбардировщиков едва затих, когда мимо дома со свистомпроносится артиллерийский снаряд и с глухим звуком взрываетсянеподалеку.Покрышечто-тодробностучит—осколкиснаряда?горящиеугли? Мари-Лора говорит вслух: «Ты слишком высоко в доме» — изаставляет себя вылезти из-под кровати. И без того времени потеряночересчур много. Она убирает камень в макет дома, задвигает дощечки,составляющие крышу, поворачивает трубу и убирает домик в карманплатья.

Гдетуфли?Мари-Лораползаетпополу,нопальцынащупываюттолькощепкиичто-тоострое—наверное,осколкистекла.Онанаходиттростьибезтуфель,воднихчулках,выходитвкоридор.Здесьзапахдымасильнее.Пол все еще холодный, и стены тоже. Мари-Лора заходит пописать вуборную на шестом этаже, чуть было машинально не спускает воду, нововремя себя одергивает, вспомнив, что если бачок опустеет, то уже ненаполнится. Она замирает, проверяя, не стал ли воздух теплее, и лишьпотомидетдальше.

Шестьшаговдолестницы.Второйснарядсосвистомпроноситсянаддомом.Мари-Лора вскрикивает. Снаряд взрывается— на этот раз где-тонадустьемреки.Звенятподвескиналюстре.

Дождь кирпичей, дождь мелких камешков, медленный дождь сажи.Восемь винтовых ступеней, вторая и пятая скрипят. Повернуться вокругколоннылестницы.Еще восемь ступенек.Четвертый этаж.Третий. ЗдесьМари-Лора проверяет проволоку, которую дедушка Этьен пропустил подтелефоннымстоликомнаплощадке.Колокольчикнаместе,проволокапо-прежнемунатянута,уходитвертикальновдыру,которуюЭтьенпросверлилвстене.Никтоневходилиневыходил.

Восемь шагов по коридору до ванной третьего этажа. Ваннанаполнена. На поверхности что-то плавает, наверное мелкие хлопьяпобелки,анаполуподколенямигрязь,ноМари-Лоравсеравноприникаетгубамикводеижаднопьет,стараясьвыпитькакможнобольше.

Назадналестницуипонейнавторойэтаж.Потомнапервый,держасьзарезныеперила.Вешалкаопрокинута.Вкоридореострыеосколкичего-то—наверное,посудыизбуфетавстоловой.Мари-Лораступаетосторожно-осторожно.

Наэтомэтажеокна,видимо,тожевыбиты:онавновьчувствуетзапах

дыма.Дедушкинопальтовиситнакрючкевприхожей;Мари-Лоранадеваетего. Здесь туфель тоже нет — куда же она их задевала? Кухня — хаосупавшихполокикастрюль.Раскрытаяповареннаякниганаполукорешкомвверх, словно сбитая птица. В буфете Мари-Лора находит половинкубатона—все,чтоосталосьсовчерашнегодня.

Посреди кухни — вход в погреб. Она отодвигает обеденный стол,нащупываетметаллическоекольцоиподнимаеткрышкулюка.

Приют мышей, пахнущий сыростью и гнилыми моллюсками, какбудто десятилетия назад сюда в прилив попала вода и потом долго-долговысыхала.Мари-Лорамедлитнадоткрытымлюком.Сверхутянетпожаром,снизу — почти полной его противоположностью, затхлой влагой. Дым:дедушка Этьен говорит, что дым — это воздушная взвесь, миллиардыпляшущихввоздухемолекулуглерода.Частичкигостиных,кафе,деревьев.Людей.

Третий артиллерийский снаряд, визжа, несется к городу с востока.Мари-Лоранащупывает в карманемакет дома.Потомберет хлеб, трость,спускаетсяпоприставнойлесенкеизакрываетзасобойлюк.

Взападне

Возникает свет. Вернер изо всех сил надеется, что это негаллюцинация. Янтарный луч шарит в пыльном воздухе, освещаетупавший кусок стены, покореженную полку, два металлических шкафа,развороченные и смятые так, будто исполинская рука разорвала ихпополам. Выхватывает из темноты россыпь инструментов, поломанныекрюкиидесятоксовершенноцелыхбаноксгвоздямиишурупами.

Фолькхаймер.Онвключилфонарьираз заразомпроводитлучомпонагромождению обломков в дальнем углу: камням, цементу, ломанымдоскам.ТолькочерезминутудоВернерадоходит,чтоэтолестница.

То,чтоосталосьотлестницы.Весь угол обрушился. Луч замирает на миг, словно давая Вернеру

возможность осознать их положение, сдвигается вправо и медленно,рывками ползет в клубах пыли. В отраженном свете Вернер видитогромный силуэт Фолькхаймера: тот, пригнувшись, спотыкаясь,пробирается под нависшей арматурой и трубами. Наконец светостанавливается. Держа фонарь в зубах, средь рваных косых теней,Фолькхаймер поднимает куски кирпичной кладки, доски, шматыштукатурки. Под ними что-то есть, и это что-то постепенно обретаетформу.

Инженер.Бернд.Его лицо бело от пыли, но глаза— черные дыры, рот— багровый

провал.Берндкричит,ноВернерничегонеслышитзагуломвушах.Фолькхаймерподнимаетинженера.Пожилойчеловекнарукахуобер-

фельдфебеля,всветефонаря,которыйтотзажалвзубах,кажетсяребенком.Фолькхаймернесетегопозаваленномуобломкамиполу,пригибаясь,чтобынезадетьнизкийпотолок,иусаживаетвзолотистоекресло.Оностоиткакстояло,толькозасыпаноизвестковойпылью.

ФолькхаймербольшойрукойберетБерндазачелюстьизакрываетемурот.Вернер,вполутораметрахотних,неслышитникакойперемены.

Погребвновьсодрогается,сверхусыплетсягорячаяпыль.Теперь луч фонаря кружит по тому, что осталось от потолка. Три

огромныедубовыебалкинадломились,нопокадержат.Штукатуркамеждунимипокрытапаутинойтрещин,вдвухместахторчаттрубы.Лучскользиту Вернера за спиной, озаряет упавший верстак и разбитый корпусрадиоприемника. Наконец упирается в самого Вернера. Тот вскидывает

ладонь,закрываяглазаотсвета.Фолькхаймер подходит; его большое участливое лицо под каской

придвигается совсем близко. Широкоскулое, знакомое. Глубокопосаженные глаза, раздвоенный кончик носа, массивный, как мыщелкибедреннойкости.Подбородок—словноконтинент.ФолькхаймербережнотрогаетВернеразащеку.Отводитруку—пальцывчем-токрасном.

—Надовыбиратьсянаружу,—говоритВернер.—Надонайтидругойвыход.

«Наружу?» — произносят губы Фолькхаймера. Он мотает головой.Другоговыходанет.

3.Июнь1940г.

Шато

НатретийденьпослебегстваизПарижаМари-ЛорасотцомвходятвЭврё. Рестораны либо заколочены, либо переполнены людьми. Двеженщины в вечерних платьях сидят, привалившись друг к дружке, наступеняхсобора.Междурыночнымиприлавкамилежитничкомчеловек—безсознанияилихуже.

Почта закрыта. Телеграф не работает. Самая свежая газета —позавчерашняя.Очередьзаталонаминабензинтянетсяотпрефектурынаквартал.

В первых двух гостиницах нет мест. В третьей не открывают.Ключный мастер то и дело ловит себя на том, что оглядывается черезплечо.

—Папа,—растерянноповторяетМари-Лора,—мнебольноидти.Онзакуривает.Осталосьтрисигареты.—Теперьужеблизко,Мари.На западной окраине Эврё дома заканчиваются, начинается сельская

местность. Мастер вновь и вновь смотрит на записку, которую дал емудиректор.«МсьеФрансуаЖанно,дом№9,рю-Сен-Николя».Однакокогдаони доходят до указанного адреса, то видят пожар. В безветренныхсумеркахдымстолбамиподнимаетсянаддеревьями.Вуголворотвъехаламашинаисорвалаихспетель.Дом—вернее,то,чтоотнегоосталось,—огромен. Двадцать стеклянных дверей с фасада, большиесвежепокрашенныеставни,тщательноподстриженныеживыеизгороди.Unchâteau[14].

—Папа,дымомпахнет.Он ведет Мари-Лору по гравийной дорожке. Рюкзак — или камень

глубоковнутри—скаждымшагомвсетяжелее.Награвиинеблестятлуживоды,переддомомнесуетятсяпожарные.Парныемраморныеурныувходаопрокинуты.Лестницаусыпанахрустальнымиподвескамиотлюстры.

—Чтогорит,папа?В дымных сумерках перемазанный в копоти мальчишка, не старше

Мари-Лоры, катит им навстречу сервировочный столик. Колесики состукомподпрыгиваютнагравии,настоликедребезжатсеребряныеложкиищипцы.Скаждогоизчетырехугловулыбаютсяполированныекупидоны.

—ЭтодомФрансуаЖанно?—спрашиваетмастер.Мальчишка,неотвечая,проходитмимо.

—Тынезнаешь,чтос…Дребезжаниестоликаудаляется.Мари-Лорадергаетотцазаполу:—Папа,нускажи,пожалуйста.В пальтишке, на фоне темных деревьев, она кажется бледнее

обычного.Такойиспуганнойотецееещеневидел.Неслишкомлимногоонтребуетотдочери?

—Горитдом,Мари,илюдиворуютоттудавещи.—Чтозадом?—Тотдом,кудамыстобоютакдолгошли.Поверх ее головы он видит, как разгорается и гаснет на ветру

обугленныйдвернойкосяк.Сквозьдырувкрышепроглядываеттемнеющеенебо.

Ещедвамальчика появляются из клубов дыма.Они тащат портрет взолоченойрамевдваразавышесебя.Спортретахмуритсядавным-давноумершийпрапрадедушка.Мастервскидываетоберуки,чтобыостановитьмальчишек:

—Егоразбомбили?Одинговорит:—Внутриещемногоосталось.Полотнокартиныидетволнаминаветру.—Тызнаешь,гдесейчасмсьеЖанно?Второйотвечает:—Сбежалещевчера.Вместесостальными.ВЛондон.—Неговориемуничего,—вмешиваетсяпервый.Мальчишкивместесдобычейубегаютподорожкеитаютвотьме.—ВЛондон?—шепчетМари-Лора.—ДругдиректоравЛондоне?Мимо них ветер гонит почерневшие листы бумаги. В деревьях

шепчутся тени. Лопнувшая дыня на дорожке, словно отрезанная голова.Мастер увидел слишком много. Весь день, километр за километром, онвоображал, как их пригласят в дом и накормят. Картофель с горячимнутром, куда они с Мари-Лорой будут вилками запихивать масло. Лук-шалот,шампиньоны, яйца вкрутуюи соус бешамель.Кофе, сигареты.Онотдал бы мсье Жанно камень, а мсье Жанно вытащил бы из нагрудногокармана бронзовый двойной лорнет, поднес его к спокойным глазам исказалбы:подлинникилифальшивка.ПотомЖаннозакопалбыкаменьвсаду или спрятал в тайнике за стенной панелью, и на этом бы всезакончилось. Долг был бы исполнен. Je ne m’en occupe plus[15]. Импредоставилибыотдельнуюкомнату, онибыприняливанну,бытьможет,

кто-нибудь бы даже постирал их одежду. Мсье Жанно, наверное,рассказывалбызабавныеисториипросвоегодруга-директора,аутромподптичьепеньеонибыпрочливсвежейгазете,чтовторжениеотменяется,аФранцияотделаласьнебольшимиуступками.Онвернулсябывключнуюивечерами вставлял бы в макеты домиков распашные окошки. Бонжур,бонжур.Всекакпрежде.

Однаковсенекакпрежде.Деревьяколышутся,домтлеет,аумастера,который стоит в полутьме на гравийной дорожке, крутится в головетревожнаямысль:«Кто-нибудьможетнасискать.Кто-нибудьможетзнать,чтóуменяссобой».

ОнпочтибегомведетМари-Лоруназадподорожке.—Папа,мнебольноидти.Онперекидываетрюкзаксебенагрудь,сажаетееназакоркиинесет.

Они проходят мимо сорванных ворот и разбитой машины, затемповорачивают не к востоку — к центру Эврё, — а к западу. Мимопроезжаютвелосипедисты.Наихусталыхлицахтолиподозрительность,толистрах.Аможет,страхиподозрительность—вглазахсамогомастера.

—Нетакбыстро,—проситМари-Лора.Ониостанавливаются в бурьяне в двадцатишагах от дороги.Вокруг

ничего,лишьнаступающаяночьдаухаютнадеревьяхсовы,аввоздухенадпридорожнойканавойносятсялетучиемыши.Мастернапоминаетсебе,чтоалмаз — всего лишь кусок углерода, спрессованный за миллионы лет внедрахземлиивыброшенныйнаповерхностьвулканическойтрубкой.Кто-то его огранил, кто-то отшлифовал. Он точно так же не может бытьисточником проклятия, как древесный лист, или зеркало, или жизнь. Вмиреестьтолькослучайность—случайностьизаконыфизики.

Даивлюбомслучаето,чтоунегоссобой,—стекляшка.Обманкадляотводаглаз.

Позади,надЭврё,облачнаягрядавспыхиваетодинраз,потомвторой.Молния?Надорогевпередибольшойнескошенныйлугиплавныйсилуэтстроений.Сельскийдомисарай.Окнанегорят,движенияневидно.

—Мари,явижугостиницу.—Тысказал,онипереполнены.—Этавыглядитприветливой.Пошли.Осталосьсовсемнемного.Онвновьнесетдочь.Ещечутьбольшеполкилометра.Окнасельского

домапо-прежнемутемны.Сарайчутьподальше.Мастерприслушивается,нослышитлишьстуккровивушах.Нисобачьеголая,нисветафонарей.Возможно,крестьянетожесбежали.ОнставитМари-Лоруназемлюпередсараемитихонькостучит.Ждет,потомстучитснова.

Замок—новенькийнавесной«Берке»,соднимригелем;мастерлегковскрывает его своими инструментами. Внутри овес, ведра с водой имедленно кружащие слепни, но лошадей нет. Он открывает стойло,усаживаетМари-Лорувуголокиснимаетснеетуфли.

—Вуаля,—говоритон.—Одинизпостояльцевзавелвфойесвоихлошадей,такчтотутнемножкопахнет.Носейчаспортьееговыталкивают.Смотри,вотонужезадверью.Досвиданья,лошадка!Отправляйсяспатьвконюшню,пожалуйста!

Лицоудочкирастерянное.Испуганное.За домом сад и огород. В полутьме можно различить розы, латук,

листовойсалат.Клубникапобольшейчастиещенесозрела.Мягкиебелыеморковки с налипшей на корешки черной землей.Ничто нешевелится; вокненевозникаеткрестьянинсружьем.Мастерснимаетрубашку,набираетвнееовощей,наливаетводыизкрананаулице,закрываетдверьикормитдочь. Затем укладывает ее на свое пальто и вытирает ей лицо своейрубашкой.

Осталисьдвесигареты.Затяжка,выдох.Следуйпутемлогики.Укаждого следствия естьпричина, из каждой

трудной ситуации есть выход. К каждому замку можно подобрать ключ.МожновернутьсявПариж,илиостатьсяздесь,илиидтидальше.

Снаружи долетает совиное уханье. Далекие раскаты грома иликанонады,аможет,тогоидругого.Онговорит:

— Гостиница очень дешевая, ma chérie. Хозяин сказал, наш номерстоитсорокфранковнаночь,нотолькодвадцать,еслимысамиприготовимсебепостели.

Онприслушиваетсякеедыханию.— Я сказал: «Конечно мы сами приготовим себе постели». А он

ответил:«Отлично,ядамвамдоскиигвозди».Мари-Лоранеулыбается.—ТеперьмыотправимсякдядеЭтьену?—Да,Мари.—Которыйнасемьдесятшестьпроцентовсумасшедший?— Он был с твоим дедом— своим братом,— когда тот погиб. На

войне. Надышался ипритом и немного сдвинулся умом. Начал видетьвсякоеразное.

—Чтозначит«всякоеразное»?Раскатывсеближе.Сарайслегкаподрагивает.—То,чегонет.Паукиткутпаутинумеждупотолочнымибрусьями.Мотылькибьются

встекло.Начинаетсядождь.

Вступительныеэкзамены

Вступительные экзамены в школу национал-политическогообразованияпроходятвЭссене,втридцатикилометрахотЦольферайна,вдушномтанцзале, гдеработаюттриогромныхэлектрическихкалорифера.Один беспрерывно лязгает и плюется паром, несмотря на все усилия егопочинить. С потолка свисают флаги военного министерства, каждыйразмеромстанк.

Абитуриентов сто человек, все мальчики. Представитель школы, вчерной форме, выстраивает их в шеренгу по четыре. На груди у негозвякаютмедали.

— Вы, — объявляет он, — пытаетесь поступить в самую элитнуюшколумира.Экзаменыпродлятсявосемьдней.Мывозьмемтолькосамыхчистых,самыхсильных.

Второй представитель школы раздает форму: белые рубашки, белыешорты,белыеноски.Мальчикипереодеваютсяпрямонаместе.

СВернером в его возрастной группе еще двадцатьшестьмальчиков.Все,кромедвух,вышеего.Всеблондины.Ниодногоочкарика.

Всепервоеутромальчикивбелыхформахзаполняютанкеты.Полнаятишина, толькоскребуткарандашипобумаге, расхаживаютэкзаменаторыдарычиткалорифер.

Гдеродилсятвойдед?Какогоцветаглазаутвоегоотца?Работалалитвояматьвучреждении?ИзстадесятивопросовпропроисхождениеВернер может уверенно ответить только на шестнадцать. Остальное —догадки.

Откудародомтвоямать?ИзГермании.Откудародомтвойотец?ИзГермании.Накакомязыкеговориттвоямать?Прошлоговременинепредусмотрено.Вернерпишет:«нанемецком».ОнвспоминаетфрауЕленусегодняутром,когдавседетиещеспали,а

та,стоявночнойрубашкеподлампой,последнийразпроверяла,вселиунегособрано.Онавыгляделарастерянной,какбудтонеуспеваетосознатьстремительные перемены в жизни. Она говорила, что гордится им. ЧтоВернерунадопостаратьсяизовсехсил.«Тысообразительныймальчик.Утебя получится». Она снова и снова поправляла его воротник. Когда он

сказал: «Яж на неделю всего еду», ее глаза началимедленно наливатьсяслезами, как будто их уровень внутри неудержимо поднимается, а фрауЕленаничегонеможетсэтимподелать.

Во второй половине дня абитуриенты бегают. Проползают подпрепятствиями, отжимаются, влезают по канатам, подвешенным кпотолку,—стодетейвбелойформенеразличимойчередойпроходятпередглазами экзаменаторов, будто телята. В челночном беге Вернер пришелдевятым.Влазаньепоканату—предпоследним.Емунесправиться.

Вечеромребятавысыпаютввестибюль.Некоторыхвстречаютгордыеродители на машинах, другие по двое или по трое уверенно исчезают вулочках,—видимо,всезнают,кудаидти.Вернерводиночествепроходитшестькварталовдоспартанскогохостела,гдеснимаеткойку(двемаркизаночь), и долго лежит без сна под разговоры других постояльцев, слушаякурлыканьеголубей,бойбашенныхчасовирычаниеавтомобилей.ЭтоегоперваяночьзапределамиЦольферайна,иВернерневольнодумаетоЮтте,которая не разговаривала с ним с тех пор, как он разбил приемник.Смотрелас такимукором,чтоемуприходилосьотводитьвзгляд.Ее глазаговорили:«Тыменяпредал».Хотяведьнасамомделеонееспасал?

На второе утро— проверка расовой чистоты. От Вернера много нетребуется—толькоподнятьрукиилинеморгать,покаемувзрачкисветятфонариком. Он потеет и переминается. Сердце беспричинно стучит.Пахнущийлукомлаборантвбеломхалатеизмеряетрасстояниемеждуеговисками, обхват головы, толщину и форму губ. Записывает длину егостопы, пальцев на руках, расстояние от пупка до глаз. Длину члена.Прикладываеткносудеревянныйтранспортир,чтобыопределитьегоугол.

Второй лаборант оценивает цвет глаз по шкале, на которойпредставлены больше полусотни оттенков голубого и синего. У Вернераглазаhimmelblau—небесно-голубые.Чтобыоценитьцветволос,лаборантотрезает у Вернера прядь и сравнивает с тремя десятками прядей,закрепленныхнадоске,—отсамыхтемныхдосамыхсветлых.

—Schnee,—говоритлаборантизаписывает.Снег.УВернераволосыбелеесамогосветлогообразцанадоске.Ему проверяют зрение, берут анализ крови, снимают отпечатки

пальцев. К полудню он гадает, осталось ли у него что-нибудьнеизмеренное.

Затем устный экзамен. Сколько всего учреждений национал-политическогообразования?Двадцать.Ктонашивеличайшиеолимпийцы?Вернер не знает. Когда день рождения фюрера? Двадцатого апреля. Ктонаш величайший писатель, что такое Версальский мир, какой немецкий

самолетсамыйбыстрый?На третий день снова бег, лазанье, прыжки. Все под секундомер.

Лаборанты, представители школы, экзаменаторы — все в формах чутьразногооттенка—записываютрезультатынамиллиметровкеоченьмелкимпочерком, затем миллиметровку лист за листом вкладывают в кожаныескоросшивателистисненойзолотоймолниейнаобложке.

Абитуриентывзволнованнымшепотомгадают:—Яслышал,вшколеестьмоторныелодки,охотничьисоколы,тиры.—Я слышал, возьмут толькопо семь человек из каждой возрастной

группы.—Аяслышал,чтотолькопочетыре.Ониговорятошколеснадеждойибравадой:каждыйотчаяннохочет,

чтобыеговзяли.Вернерубеждаетсебя:«Иятожехочу».И все же по временам, несмотря на честолюбивые мечты, на него

накатываеттоска:онвидитЮттускускамирадиоприемникавруках,иподложечкойначинаетсосатьотнеуверенности.

Абитуриенты взбираются на препятствия, бегают один спринт задругим. На пятый день трое выбывают из борьбы. На шестой — ещечетверо.С каждым часом в танцзале всежарче, так что к седьмому днювоздух,стеныиполпропитанырезкиммальчишескимзапахом.Вкачествепоследнего испытания каждый из четырнадцатилеток должен влезть поприбитой к стене лестнице, перебраться на крошечную платформу,упираясь головой в потолок, зажмуриться и спрыгнуть на флаг, которыйдержатдругиеабитуриенты.

ПервымлезтькрепкомудеревенскомупарнишкеизХерне.Онбыстровзбирается по лестнице, но, очутившись высоко на платформе, бледнеет.Коленкиунегодрожат.

—Трус,—говориткто-то.МальчикрядомсВернеромшепчет:—Боитсявысоты.Экзаменаторбесстрастнождет.Мальчишканаплатформезаглядывает

черезеекрай—словносмотритвклубящуюсябездну—изакрываетглаза.Его шатает. Тянутся бесконечные секунды. Экзаменатор смотрит насекундомер.Вернеркрепчевцепляетсявсвойкрайфлага.

Теперь уже все в зале смотрят на них, даже ребята из другихвозрастныхгрупп.Парнишкусновашатает—ясно,чтосейчасонпотеряетсознание.Ивсеравнониктонепытаетсяемупомочь.

Он заваливается вбок. Абитуриенты успевают шагнуть в сторону иподставить флаг, но не удерживают край, так что парнишка ударяется

рукамивполстакимзвуком,будтокто-толомаетоколенопучокхвороста.Парнишкасадится.Обеегорукивывернутыподчудовищнымиуглами.

Смгновениеонудивленноморгает,глядянаних,словношаритвпамятиисилитсяпонять,каквообщесюдапопал.

Потом начинает кричать. Вернер отводит глаза. Четырем мальчикамприказываютвынестипострадавшего.

Один за другим оставшиеся четырнадцатилетки взбираются полестнице, дрожат и прыгают. Один безостановочно рыдает. Другойприземляется неудачно и вывихивает лодыжку. Следующий собирается сдухом почти две минуты. Пятнадцатый мальчик оглядывает танцзал,словноэтобурноехолодноеморе,затемспускаетсяназадполестнице.

Вернернаблюдаетзанимисосвоегоместауфлага.Когдаподходитегоочередь, он говорит себе, что трусить нельзя. Сквозь закрытые веки онвидит металлические конструкции Цольферайна, огнедышащие трубы,людей, которые высыпают из подъемника, как муравьи, вход в Девятуюшахту,гдепропалотец.Юттазамокрымотдождястекломсмотрит,каконуходитсефрейторомкгерруЗидлеру.Вспоминаетсявкусвзбитыхсливокисахарнойпудры,гладкиеикрыженыгерраЗидлера.

Имнужныупорныемальчики.Мывозьмемтолькосамыхчистых,самыхсильных.Твойбратпойдетнашахту,точнотакже,какостальныемальчики

изэтогодома.Вернервзбираетсяполестнице.Перекладиныплохооструганы,ион

сажает занозы.Сверху красныйфлаг с белымкругоми черной свастикойкажется неожиданно маленьким. Кольцо бледных лиц обращено вверх.Здесьдажежарче,чемвнизу,отзапахапотакружитсяголова.

Вернербезколебанийподходитккраюплатформы,закрываетглазаипрыгает. Он приземляется точно в центр флага, мальчишки по сторонамиздаютколлективныйстон.

Вернер уже на полу, все кости целы. Экзаменатор щелкаетсекундомером,записывает,поднимаетлицо.Полсекундыилидажеменьшеони смотрят друг другу в глаза. Затем экзаменатор возвращается к своимзаписям.

—ХайльГитлер!—оретВернер.Следующиймальчикначинаетвзбиратьсяполестнице.

Бретань

Утром их подбирает старенький мебельный фургон. Отец сажаетМари-Лору в кузов, где под брезентовым тентомуже устроились человекдесять.Моторрычитичихает;грузовикедетнемногимбыстреепешехода.

Женщина молится вслух с норманнским акцентом, кто-то угощаетсоседейпирожками,всепахнетдождем.«Штуки»[16]непикируютнаних,не поливают пулеметным дождем. Никто в грузовике не видел немцев.Половину утра Мари-Лора пытается убедить себя, что предыдущие днибылихитрымиспытанием,котороепридумалдлянееотец,чтофургонедетне изПарижа, а вПариж и сегодняже они вернутся домой.На верстакебудет стоять макет, на кухонном столе — сахарница с ложечкой. Заоткрытымокномнарю-де-Патриаршторговецсыромбудет запиратьсвойвосхитительно пахнущиймагазинчик, как почти каждый вечер на памятиМари-Лоры,каштанбудетшелестетьлистьями,папасвариткофе,нальетейтеплую ванну и скажет: «Ты отлично справилась, Мари-Лора. Я тобойгоржусь!»

Фургон съезжает с шоссе на тряскую грунтовку. Высокие травыхлещут его по бокам. Сильно за полночь, западнее Канкаля кончаетсябензин.

—Теперьужеблизко,—шепчетотец.Мари-Лорабредетвполудреме.Дороганемногимширетропы.Пахнет

мокрым зерном и подстриженной живой изгородью. Между звуками ихшагов слышится низкий, почти инфразвуковой рев. Она дергает отца,чтобытотостановился:

—Армия.—Океан,—отвечаетон.Мари-Лоранаклоняетголовунабок.—Этоокеан,Мари.Честноеслово.Оннесетеенаспине.Кричатчайки,пахнетмокрымкамнем,птичьим

пометом, солью, хотяпреждеМари-Лоране знала, чтоу соли есть запах.Мореговоритнасвоемязыке,иречьотдаетсявкамнях,ввоздухе,внебе.КактамговорилкапитанНемо?Моренеподвластнодеспотам.

—МывходимвСен-Мало,—говоритееотец.—Втучасть,которуютутназывают«городвнутристен».

Он описывает то, что видит: решетку ворот, крепостные стены,гранитныездания,колокольнюнадкрышами.Эхоегошаговотражаетсяот

высокихдомовидождемсыплетсясверху.Мари-Лорадостаточновзрослая,чтобы понимать: то, что папа описывает как приветливое и необычное,вполнеможетбытьпугающимичужим.

Над головой звучат непривычные птичьи голоса. Папа сворачиваетналево, тяжело ступая под ее весом, потом направо. УМари-Лоры такоечувство, будто все последние четыре дня они пробирались в центрзапутанноголабиринта,атеперьнацыпочкахкрадутсямимокараульныхвкакую-товнутреннююкамеру,где,возможно,дремлетчудовище.

—Рю-Воборель,—произносит отец, хриплодыша.—Входдолженбытьтам.Илитам?

Он идет назад, сворачивает в проулок и через некоторое времяостанавливается.

—Аспроситьнеукого?— Ни в одном окне нет света, Мари. Все либо спят, либо

притворяются,чтоспят.Наконец он находит вход, ставит Мари-Лору на тротуар и жмет

кнопку. Слышно, как в доме звенит звонок. И больше ничего. Он жметвторойраз.Снованичего.Жметтретий.

—Этодомтвоегодяди?—Да.—Оннаснезнает.—Онспит.Намтожесейчасследовалобыспать.Они садятся спиной к холодной кованой решетке. Массивная

деревяннаядверьвнишесразузаними.Мари-Лоракладетголовуотцунаплечо, он стаскивает с нее туфли. Мир как будто слегка покачивается,словногородуплываетпрочь.Словнотам,дальшеотморя,всейФранцииосталосьтолькокусатьногти,бежать,спотыкаясьиплача,апроснувшисьнасеройзаре—неверитьвто,чтопроизошло.Комусейчаспринадлежатдороги?Поля?Деревья?

Отецвынимаетизнагрудногокарманарубашкипоследнююсигаретуизакуривает.

Вглубинедомаслышнышаги.

МадамМанек

Как только папа называет свое имя и фамилию, дыхание за дверьюпереходитвпротяжное«ах!».Решеткаскрипит,дверьзанеюоткрывается.

—Матерь Божия!— произносит женский голос.—Вы были такоймаленький!

—Моядочь,мадам.Мари-Лора,этомадамМанек.Мари-Лорапытаетсясделатьреверанс.Двекрепкиеладониберутееза

щеки—эторукигеологаилисадовника.— Господи, вот правда, гора с горой не сходятся, а человек с

человеком всегда сойдется. Ой, милая, да у тебя все чулки изодраны! Иногистерты!Тынавернякаумираешьсголоду.

Они проходят в узкий вход. Мари-Лора слышит, как лязгает,захлопываясь, решетка, потом женщина запирает за ними дверь. Двазасова, одна цепочка. Их проводят в помещение, где пахнет прянымитравамии опарой,—на кухню.Папа расстегиваетнаМари-Лорепальто,помогаетейсесть.

—Мыоченьпризнательны.Японимаю,какойпозднийчас,—говоритон.

Пожилаяженщина—мадамМанек—быстраяиэнергичная,видимо,уже переборола первое изумление. Оборвав папины благодарности, онавместе со стулом придвигает Мари-Лору к столу. Чиркает спичка, водальется в чайник, хлопает дверца холодильника. Через мгновение ужеслышно гудение газа и щелканье нагреваемого металла. Еще черезмгновение к лицуМари-Лоры прикасается теплое полотенце. Перед неюкружкасхолоднойчистойводой.Каждыйглоток—счастье.

— О, город совершенно переполнен, — говорит мадам Манек,двигаясь по кухне. У нее странный выговор, какой-то напевный, почтисказочный.Судяповсему,онамаленькогороста,ананогахунеебольшиетяжелые башмаки. Голос низкий, хрипловатый, как у матроса иликурильщика. — Некоторым по карману гостиницы или меблированныекомнаты, но многие ютятся на складах, на соломе, почти без еды. Я быпригласилаихсюда,давызнаетесвоегодядюшку,егоэтоможетнапугать.Нетнисолярки,никеросина.Английскиекораблидавноушли.Ониничегонеоставили,всесожгли.Ясперванизачтонехотелаверить,ноуЭтьенарадиоработаеткруглыесутки…

Треск разбиваемых яиц. Шипение масла на сковородке. Отец

рассказываетсокращеннуюисториюихбегства:вокзал,напуганныетолпы.ОнпропускаетостановкувЭврё,новскореМари-Лоруотвлекаютзапахи:омлета,шпината,плавящегосясыра.

Омлетнастоле.Мари-Лоранаклоняетлицонадегопаром:—Пожалуйста,можномневилку?Старуха смеется.Унее чудесныйдобрый смех.Через секунду вилка

ужеуМари-Лорывруке.Омлет воздушный и вкусный, как золотое облако. Мадам Манек

говорит:«Ядумаю,ейнравится»,—исновасмеется.Вскоренастолепоявляетсявтораятарелкасомлетом,ипапауплетает

заобещеки.—Какнасчетперсиков,милая?—спрашиваетмадамМанек.Мари-Лораслышит,какконсервныйножоткрываетбанку,какльетсяв

миску сироп. Через секунду она уже ест ломтики влажного солнечногосвета.

—Мари,—шепчетпапа,—незабывайпроприличия.—Ноони…—Ешь, деточка, не стесняйся, у насмного.Я закатываюих каждый

год.ПослетогокакМари-Лорасъедаетдвебанкиперсиков,мадамМанек

тряпкой вытирает ей ноги, снимает с нее пальто, составляет посуду враковину и спрашивает: «Сигарету?» Папа стонет от благодарности.Чиркаетспичка,взрослыекурят.

Открывается дверь или окно, и Мари-Лора слышит гипнотическийголосморя.

—АЭтьен?—спрашиваетпапа.—Тосидитвзаперти,какпокойник,тоест,какальбатрос.—Онпо-прежнемуне?..—Вотужедвадцатьлет.Может, взрослые говорят друг другу что-то еще. Может, Мари-Лоре

следовалобыпроявитьбольшелюбопытстванасчетдвоюродногодедушки,которыйвидитто,чегонет,инасчетсудьбывсегоивсех,когоонакогда-либознала.Однакожелудокунееполон,кровьтеплымзолотомструитсяпо жилам, а за открытым окном, за стенами, бьется море. Лишь кусоккаменной кладки отделяет Мари-Лору от края Бретани, самого дальнегоподоконникаФранции.Ипустьнемцынакатываютнеудержимо, каклава,Мари-Лорауплываетвочто-товродеснаиливоспоминанияосне:ейшестьилисемьлет,онаослепласовсемнедавно,папасидитнастулерядомсеекроватью, стругает деревяшку, курит, а на сто тысяч парижских крыш и

труб спускается тихий вечер; стены вокруг мало-помалу тают, и потолоктоже,весьгородрастворяетсявтумане,инаконецсоннакрываетее,словнотень.

Тыпризван

ВсехотятслушатьрассказыВернера.Какпроходилиэкзамены,чтоегозаставлялиделать.Расскажинамвсе.Младшиедетитеребятегозарукав,старшие ведут себя уважительно. Снежноголовый мечтатель сумелвыбратьсяизкопоти.

— Сказали, что из моей возрастной группы возьмут только двоих.Может,троих.

Ютта сидит за дальним концом стола, и Вернер ощущает жар еевнимания.НаостатокденеггерраЗидлераонкупил«народныйприемник»за тридцать четыре марки восемьдесят, двухламповый, маломощный,дешевле даже соседских «Фолькс-Эмпфенгеров». Он принимает толькодлинноволновые общенемецкие программы Дойчландзендера. Большеничего.Ничегоиностранного.

Дети при виде приемника радостно вопят. Ютта не выказываетинтереса.

—Амногобыломатематики?—спрашиваетМартинЗаксе.—Вамдавалисыр?Апироги?—Тебедалипострелятьизвинтовки?—Выездилинатанках?Ведьправдаездили?—Янезналответовнаполовинувопросов,—отвечаетВернер.—Я

наверняканепоступлю.Однако он поступает. Через пять дней после его возвращения из

Эссена почтальон приносит в сиротский дом письмо и передает лично вруки Вернеру. Жесткий конверт с орлом и свастикой. Без марки. КакдепешаотБога.

Фрау Елена стирает. Младшие мальчики сгрудились вокруг новогоприемника: слушают получасовую программу «Детский клуб». Ютта иКлаудиаФёрстерповели трехмладшихдевочекна ярмарочное кукольноепредставление; Ютта с самого возвращения Вернера не сказала ему идесятислов.

«Ты призван», — говорится в письме. Вернеру указано прибыть вУчреждениенационал-политическогообразования№6вШульпфорте.Онстоит в гостиной сиротского дома, пытаясь осознать новость. Стены втрещинах, лупящийся потолок, две скамьи, на которых одни сиротысменяютдругих,сколькосуществуетшахта.Онсумелотсюдавыбраться.

Шульпфорта.КрохотнаяточканакартевозлеНаумбурга,вСаксонии.

Триста километров к востоку. Лишь в самых дерзких мечтах Вернерпозволял себе надеяться, что когда-нибудь поедет так далеко. Он несетписьмо в проулок за домом, где фрау Елена в клубах дыма кипятитпростыни.

Онаперечитываетлистокнесколькораз.—Мынесможемзаплатить.—Наминенадо.—Сколькотудаехать?—Пятьчасовнапоезде.Билетужеоплачен.—Когда?—Черездвенедели.ФрауЕлена:мокрыеволосыприлипликщекам,подглазамибагровые

мешки, розовые ободки у ноздрей. Тонкий крестик на влажной шее.Гордитсялионаим?ФрауЕленатретглаза,рассеяннокиваетиговорит:

—Онибудутрады.Потом возвращает ему письмо и смотрит в проулок между тесными

рядамиверевоксбельемиугольнымиведрами.—Кто,фрау?— Все. Соседи. — Она смеется неожиданно резким смехом. —

Заместительминистра.Тот,чтозабралтвоюкнигу.—НонеЮтта.—Да.НеЮтта.Онмысленнорепетируетдоводы,которыеизложитсестре.Pflicht.Это

означает «долг». Обязательства. Каждый немец выполняет своепредназначение.Надевайбашмакииидиработать.EinVolk, einReich, einFührer[17]. У каждого из нас своя роль, сестренка. Однако еще довозвращения девочек известие, что его приняли в школу, облетает веськвартал. Соседи приходят один за другим, восклицают, трясутподбородками.Шахтерскиеженыприносятсвиныеножкиисыр,передаютиз рук в руки письмо, грамотные читают вслух неграмотным, и Ютта,вернувшись,застаетполнуюкомнатуликующихлюдей.БлизняшкиХаннаи Сусанна Герлиц упоенно носятся вокруг дивана, шестилетний РольфГупфауэр затягивает: «Вставай! Слава отечеству!» — несколько другихдетейподхватывают,иВернерневидит,какфрауЕленаговоритсЮттойвуголке,какЮттаубегаетнаверх.

Когда звонят к обеду, она не спускается. Фрау Елена просит ХаннуГерлицпрочестьмолитвуиговоритВернеру,чтопобеседуетсЮттой,аондолженоставатьсяздесь,ведьвсеэтилюдипришлирадинего.Вголовеунего то и дело искрами вспыхивают слова: «Ты призван». Каждая

ускользающаяминутасокращаетегосроквэтомдоме.Вэтойжизни.ПослеобедамаленькийЗигфридФишер,нестаршепятилет,обходит

стол, дергает Вернера за рукав и протягивает ему вырванную из газетыфотографию. На снимке шесть бомбардировщиков плывут над облачнойгрядой. На фюзеляжах застыли солнечные полосы, шарфы пилотовразвеваются.

—Тыведьимпокажешь,правда?—спрашиваетЗигфридФишер.Его лицо пылает верой. Оно словно обводит кружком все часы, что

Вернерпровелвсиротскомдоме,мечтаяочем-тобольшем.—Да,—говоритВернер;глазавсехдетейобращенынанего.—Да,

обязательно.

Occuper

[18]

Мари-Лорапросыпаетсяотбоячасовнацеркви:два,три,четыре,пять.Слабый запах плесени. Старые пуховые подушки, слежавшиеся отвремени.Шелковыеобоизапродавленнойкроватью,накоторойонасидит.Вытянувруки,Мари-Лорапочтиможеткоснутьсястенсобеихсторон.

Эхоколокольного звона затихает.Онапроспалапочтивесьдень.Чтоэтозаприглушенныйрокочущийгул?Толпа?Илипо-прежнемуморе?

Мари-Лора спускает ноги на пол. Кровавые мозоли на пяткахпульсируют.Гдетрость?Осторожно—чтобынеударитьсяобочто-нибудьщиколоткой— Мари-Лора возит ступнями по половицам. За занавескойокно—высоко,недотянуться.Напротив—комод.Ящикиизнегоможновыдвинутьтольконаполовину—дальшеониупираютсявкровать.

Погодаздесьтакая,чтоееможноощущатьпальцами.Мари-Лоранащупываетдвернойпроемивыходит—куда?Вкоридор?

Здесьгултише,почтикакшепот.—Естькто-нибудь?Тишина. Затем движение внизу, тяжелые башмаки мадам Манек

взбираются по узким винтовым ступеням, ее затрудненное прокуренноедыхание все ближе — третий этаж, четвертый — сколько же в домеэтажей?Наконецголосмадамзовет:«Мадемуазель?»Мари-Лоруберутзаруку и ведут назад в комнату, где она проснулась, усаживают на крайкровати.

—Тебенадовуборную?Наверняканадо, апотомвванну.Тыоченьхорошоспала,твойпапасейчасвгороде,хочетотправитьтелеграмму,хотяяегопредупредила,чтолегчевытаскиватьперьяизпатоки.Естьхочешь?

Мадам Манек взбивает подушки, встряхивает одеяло. Мари-Лорауговариваетсебясосредоточитьсяначем-нибудьмаленькомиконкретном.На макете в Париже. На одной-единственной ракушке в лабораториидоктораЖеффара.

— А что, весь этот дом принадлежит моему двоюродному дедушкеЭтьену?

—Каждаякомната.—Икакжеонзанегоплатит?МадамМанексмеется:—Сразу быка за рога! Твой двоюродный дедушка унаследовал этот

дом от отца, твоего прадедушки. Он был очень успешный и богатыйчеловек.

—Выегознали?— Я работаю здесь с тех пор, как мсье Этьен был маленьким

мальчиком.—Имойдедушкатоже?Выиегознали?—Да.—АясегодняпознакомлюсьсдядейЭтьеном?МадамМанекотвечаетнесразу:—Возможно,нет.—Ноонздесь?—Да,детка.Онвсегдаздесь.—Всегда?БольшиерукимадамМанекзаключаютеевобъятия.—Давайпоказаймемсяванной.Твойпапапридетивсетебеобъяснит.—Папа ничего не объясняет.Он сказал только, что его дядя былна

войневместесмоимдедушкой.—Так и было.И твой двоюродный дедушка вернулся с войны…—

мадамМанекищетслова,—несовсемтаким,какимнанееушел.—Выхотитесказать,сталвидетьто,чегонет.— Испуганным. Как мышь в мышеловке. Он видел, как мертвые

проходят сквозь стены.Ужасына перекрестках. Теперь он не выходит издому.

—Никогда?—Ужемноголет.НоЭтьен—чудо.Онзнаетвсенасвете.Мари-Лора слышит скрип деревянных стропил, крики чаек и тихий

рокотзаокном.—Мыоченьвысоко,мадам?—Нашестомэтаже.Удобнаякровать,правда?Янадеялась,чтовыс

папойхорошоотдохнете.—Окнооткрывается?— Да, милая. Хотя, наверное, пока лучше оставить ставни

закрытыми…Мари-Лораужестоитнакровати,ведетладонямипостене:—Отсюдавидноморе?— Нам велели держать окна и ставни закрытыми. Но разве что на

минутку…Мадам Манек поворачивает ручку, открывает створки внутрь,

распахиваетставни.Итутжевкомнатуврываетсяветер—яркий,свежий,

соленый,лучезарный.Рокотвздымаетсяиопадает.—Атутестьулитки,мадам?—Улитки?Вокеане?—Сновасмех.—Ихтамкаккапельвдожде.Ты

интересуешьсяулитками?—Да-да-да. Я находила древесных улиток и садовых, а морских—

никогда.—Тогдатыприехалакуданадо,—говоритмадамМанек.Онаналивает теплуюваннуна третьем этаже.Из ваннойМари-Лора

слышит,какмадам закрываетдверь.Втеснойваннойкомнатеполстонетподтяжестьюводы,стеныпотрескивают,какбудтоэтокаюта«Наутилуса».Боль в пятках слабеет. Мари-Лора погружается с головой. Никогда невыходитьиздому!Десятилетиямипрятатьсявэтомстранномузкомдоме!

К обеду ее наряжают в крахмальное платье, которому неизвестносколько десятилетий.Они сидят за квадратным кухонным столом, папа имадамМанекдругнапротивдруга,упираясьподстоломколенями.Окнаиставни плотно закрыты. Приемник отрывисто перечисляет именаминистров.ДеГолльвЛондоне,ПоляРейносменилПетен.Наобедрыба,тушенная с зелеными помидорами. Папа рассказывает, что письма неприходятинеотправляютсяужетридня.Телеграфныелиниинеработают.Самой свежей газете — шесть дней. По радио диктор читает частныеобъявления.

Мсье Шемину, бежавший в Оранж, ищет своих троих детей,оставленныхсбагажомвИври-сюр-Сен.

Франсис вЖеневе ищет информацию оМари-Жанне, последней развиденнойвЖантийи.

МамамолитсяоЛюкеиАльберте,гдебытенибыли.Л. Рабьер ищет сведения о своей жене, последней раз виденной на

вокзалеОрсе.А.Коттерсообщаетматери,чтоживинаходитсявЛавале.Мадам Мейзё разыскивает шесть своих дочерей, отправленных

поездомвРедон.—Всекого-нибудьпотеряли,—шепчетмадамМанек.Папа Мари-Лоры выключает приемник; пощелкивают, остывая,

лампы.Наверху тотже голос продолжает тихо читать имена. Или это ейкажется?Онаслышит,какмадамМанеквстаетисобираеттарелки,апапавыдыхаеттак,будтотабачныйдымдавитнаеголегкиеинужноихбыстрееосвободить.

Вечером они с папой поднимаются по винтовой лестнице и ложатсяспать бок о бок на той же продавленной кровати, в той же спальне со

старыми шелковыми обоями, на том же шестом этаже. Отец возится срюкзаком, с дверной задвижкой, со спичками. Вскоре в воздухе ужепривычныйзапахегосигарет,синих«Галуаз».Мари-Лораслышит,каксоскрипомищелчкомраскрываютсястворкиокна,исразу—долгожданныйшелестветраилиморяиветра—ееухонеможетихразделить.Вместесним в комнату врываются запахи соли, сена, рыбного рынка и далекихболот.Иничеготакого,чтопоходилобыназапахвойны.

—Амыможемпойтизавтракморю,папа?—Скореевсего,незавтра.—АгдедядяЭтьен?—Наверное,всвоейкомнатенапятомэтаже.—Ивидитто,чегонет?—Намоченьповезло,чтоонесть.—ИчтоестьмадамМанек.Оназамечательноготовит,правда?Может

быть,дажечутьлучшетебя?—Нуеслитолькочуть-чуть.Мари-Лорарада,чтовголосеотцанаконецпоявиласьулыбка.Однако

оначувствует,чтозаулыбкойегомыслибьются,какптицывклетке.—Чтозначит,папа,чтоонинасоккупируют?—Этозначит,ониразместятнанашихплощадяхсвоигрузовики.—Онизаставятнасговоритьнасвоемязыке?—Можетбыть,онизаставятнасперевестичасынаодинчас.Домскрипит.Чайкикричат.Папасновазакуривает.—Какможно«занятьстрану»?Этокакзанимаюткомнату?—Этовоенныйконтроль,Мари.Хватитвопросовнасегодня.Тишина.Двадцатьсердцебиений.Тридцать.—Какможет одна страна заставить другуюперевестичасы?А если

всеоткажутся?—Тогдамногиепридутнаработуслишкомрано.Илиопоздают.—Помнишьнашуквартиру,папа?Моикниги,инашмакет,ишишки

наподоконнике?—Конечно.—Ярасставлялашишкипоразмеру,отбольшихкмаленьким.—Онипо-прежнемутам.—Тытакдумаешь?—Язнаю.—Тынеможешьзнать.—Ладно,незнаю,ноуверен.—Апрямосейчаснемецкиесолдатыукладываютсянанашикровати,

папа?—Нет.Мари-Лора старается лежать очень тихо. Она почти слышит, как у

папывголовекрутятсяшестеренки.—Всебудетхорошо,—шепчетона;отецстискиваетейруку.—Мы

немногопобудемздесь,апотомвернемсявсвоюквартиру,ишишкибудуттам,гдемыихоставили,и«Двадцатьтысячльеподводой»будутлежатьвключной,иниктонебудетспатьнанашихкроватях.

Далекое торжественное пение моря. Стук чьих-то каблуков побулыжной мостовой внизу. Мари-Лоре очень хочется услышать: «Да,конечно,machérie»,нопапамолчит.

Нелги

Оннеможет сосредоточиться на уроках, на простых разговорах илидомашних поручениях. Стоит закрыть глаза, его захватывает видениешколы вШульпфорте: красныефлаги, мускулистые лошади, сверкающиелаборатории.ЛучшиемальчикиГермании.Иногдаонвидитвсебесимволновых возможностей, на который обращены все взгляды. А по временампередниммелькаетдеревенскийпареньсовступительныхэкзаменов,кактотпобледнелизашатался,нониктонепришелемунапомощь.

ПочемуЮттазанегонерада?Почемудажесейчас,когдаонвырвалсяотсюда,вглубинемозгазвучаткакие-тонепонятныепредостережения?

—Расскажинамсновапроручныегранаты!—проситМартинЗаксе.—Ипросоколинуюохоту!—подхватываетЗигфридФишер.Трижды Вернер готовит доводы, и триждыЮтта поворачивается на

каблуках и уходит прочь. Час за часом она возится с малышами, илиотправляется за покупками на рынок, или выискивает другие предлогипомочьфрауЕлене,найтисебеделовнедома.

—Онанехочетменяслушать,—говоритВернерфрауЕлене.—Атывсе-такипостарайся.Онсамнеуспелзаметить,какдоотъездаосталсяодиндень.Вернер

просыпаетсядо зарии заходитв спальнюдевочек.Ютталежит,обхвативголовуруками,одеялонамотанонатело,подушказаткнутавщельмеждуматрасомистеной:дажевосневсенетак,всепоперек.Надкроватьюеефантастические рисунки: родной поселок фрау Елены, Париж скружащимиптичьимистаяминадтысячьюбелыхбашен.

Вернерзоветеепоимени.Юттаплотнеезаворачиваетсяводеяло.—Тывыйдешьсомнойпройтись?К его удивлению, она садится на постели. Они выходят из спящего

дома.Вернеридетмолча.Ониперелезают через один забор, потомчерезвторой. У Ютты за ботинками тянутся незавязанные шнурки. Репейникцарапаетколени.Встающеесолнцепрожигаетдырочкувгоризонте.

Останавливаются на краю оросительного канала. В прошлые зимыВернердовозилЮттувтележкедоэтогосамогоместа,ионисмотрели,какконькобежцы соревнуются на замерзшем канале: крестьяне спривязанными к обуви лезвиями, с заиндевелой бородой, проносилисьмимо группами по пять-шесть человек на дистанции в десять или

пятнадцатькилометров.Глазаконькобежцевбыликакулошадейвдлинномзабеге.Вернерунравилосьсмотретьнаних,ощущатьподнятыйимиветер,слушать звон коньков — сперва рядом, потом затихающий вдали. Егонаполняло странное волнение, и казалось, сейчас душа вырвется изаговоритсними.Нокактолькоониисчезализаизлучинойреки,оставивтолько белые следы от коньков, волнение спадало, и он везЮтту назад,чувствуя себя одиноким, брошенным и запертым в своей безнадежнойжизни.

—Прошлойзимойконькобежцевнебыло,—говоритон.Сестрасмотритнаканал.Глазаунеелиловые.Волосывсклокоченные,

непослушные.Может,дажесветлее,чемунего.Schnee.—Вэтомгодутоженебудет,—отвечаетона.Шахтный комплекс — дымящийся горный хребет у нее за спиной.

Даже сейчасВернер слышит вдалимерныймеханический стук: утренняясмена спускается в клети, ночная поднимается — все эти мальчишки сусталыми глазами и черным от угольной пыли лицом выходят навстречусолнцу,— и на миг Вернер чувствует нечто огромное, черное, страшноегде-тосовсемблизко.

—Знаю,тызлишься…—Тыстанешь,какГансиГерриберт.—Нестану.—Поведешьсястакими,какони,истанешь.—Тыхочешь,чтобыянеехал?Пошелработатьнашахту?Онисмотрят,каквдалекеподорожкеедетвелосипедист.Юттапрячет

ладониподмышки.— Знаешь, что я слушала? По нашему приемнику? Пока ты его не

разбил?—Тише,Ютта.Пожалуйста.—ПередачиизПарижа.Тамговорилипрямопротивоположноетому,

чтонамрассказывалДойчландзендер.Говорили,чтомы—чудовища.Чтомысовершаемзверства.Тыпонимаешь,чтозначит«зверства»?

—Прошутебя,Ютта.—Правильнолиделатьчто-то толькопотому,чтовсеостальныетак

поступают?Сомнения пролезают, как угри. Вернер выталкивает их прочь.Ютте

всегодвенадцатьлет.Онаещесовсеммаленькая.— Я буду писать тебе каждую неделю. Два раза в неделю, если

получится.МожешьнепоказыватьписьмафрауЕлене,еслинехочешь.Юттазакрываетглаза.

—Этоненавсегда,Ютта.Может,надвагода.Половинапринятыхнедоходит до выпуска. А вдруг я все-таки чему-нибудь научусь? Стануинженером? Или летчиком, как говорит маленький Зигфрид. Ну что тымотаешь головой? Мы же всегда мечтали побывать внутри самолета,помнишь?Мы полетим на запад, ты, я и фрау Елена, если захочет. Илипоедемнапоезде.Черезлеса,черезvillagesdemontagnes[19], прокоторыерассказывалафрауЕлена,когдамыбылималенькими.Можетбыть,доедемдосамогоПарижа.

Быстро светает.Мягкошелестит трава.Ютта открывает глаза, но несмотритнабрата:

—Нелги.Себеможешьлгать,Вернер,амненелги.Десятьючасамипозжеонужевпоезде.

Этьен

Первые тридняМари-Лоране встречается с двоюроднымдедушкой.Затем,утромчетвертогодня,нащупываядорогувуборную,онанаступаетна что-то маленькое и твердое. Садится на корточки, находит это что-топальцами.

Оно гладкое и закрученное. Коническая спираль с рельефнымиребрами.Устьеширокоеовальное.

—Трубач,—шепчетМари-Лора.Вшагеотпервойракушкиобнаруживаетсявторая.Затем—третьяи

четвертая.Дорожкаизракушекогибаетуборнуюиспускаетсяповинтовойлестнице к закрытой двери пятого этажа, где, как уже знаетМари-Лора,живет дедушка Этьен. Оттуда слышны звуки фортепьянного концерта.«Входи»,—произноситголос.

Онаждетзатхлостиистарческойвони,однаковкомнатестоитлегкийзапах мыла, книг, сухих водорослей. Почти как в лаборатории доктораЖеффара.

—ДядяЭтьен?—Здравствуй,Мари-Лора.Голос густой и мягкий — кусок шелка, который можно держать в

комоде и вынимать лишь изредка, просто чтобы погладить. Мари-Лоратянется в пустоту, и ее ладонь оказывается в прохладной руке, худой ипочтиневесомой.Этьенговорит,чтосегоднячувствуетсебяполучше.

—Извини,чтонепознакомилсястобойраньше.Фортепьяно по-прежнему играют — впечатление, что их десятки и

музыкальетсясовсехсторон.—Сколькоутебяприемников,дядя?—Давайпокажу.—Онприкладываетеерукикполке.—Этотстерео.

Гетеродиновый.Ясобралегосам.Ей представляется крохотный пианист во фраке, который играет

внутриприемника.Потомдядякладетеерукинабольшоетумбовоерадио,затемнамаленькое—некрупнеетостера.Всегоиходиннадцать,говоритЭтьен,ивегоголосесквозитмальчишескаягордость.

— Я могу слушать корабли в море. Мадрид. Бразилию. Лондон.ОднаждыпоймалИндию.Здесь,накраюгорода,навысокомэтаже,оченьхорошопринимает.

Он дает ей порыться в коробке с предохранителями и в другой, с

переключателями. Затемподводит кшкафам: корешки сотен книг, птичьяклетка,жукивспичечныхкоробках,электрическаямышеловка,стеклянноепресс-папье (дядя говорит, что там внутри сушеный скорпион), банки сразными штепселями и еще сотня вещей, которые она не можетопределить.

Весь пятый этаж, за исключением лестничной площадки, — однабольшаядядинакомната.ТриокнавыходятнаулицуВоборель,ещетри—в проулок. Кровать маленькая, старинная, покрывало на ней гладкое иплотное.Аккуратноприбранныйписьменныйстол,кушетка.

—Вотивсяэкскурсия,—говоритЭтьенпочтишепотом.Мари-Лора чувствует, что он добрый, любопытный и нисколечки не

сумасшедший.И еще он словно застыл: как дерево в безветрие.Или какморгающаявтемнотемышь.

Мадам Манек приносит бутерброды. Этьен говорит, что у него нетЖюльВерна,затоестьДарвин,ичитаетейиз«Путешествияна„Бигле“»,переводяс английскогонафранцузский:«Разнообразие видовпрыгающихпауков чуть линебесконечно…»[20]Изприемниковструитсямузыка.Такхорошо задремывать на кушетке, в тепле и сытости, и чувствовать, чтофразыподхватываюттебяипереносяткуда-тодалеко.

***

Вшестикварталахотсюда,втелеграфномотделении,отецМари-Лорыприжимается лицом к окну и смотрит, как через Сен-Венсанские воротавъезжаютдванемецкихсолдатанамотоциклахсколясками.Всеставнивгороде закрыты, но вщелки глядят тысячи глаз. Замотоциклистами едутдвагрузовика,азаними—черный«мерседес-бенц».Эмблеманакапотеихромированные детали сверкают на солнце. Процессия останавливаетсяперед высокими замшелыми стенами Шато-де-Сен-Мало. У входа ждетпожилой,неестественнозагорелыйчеловек(мэр,объясняеткто-то)сбелымплатком в большихматросских руках. Руки эти дрожат, но только самуюмалость.

Из машин вылезают немцы, больше десяти человек. Их сапогисверкают,мундиры—какновенькие.Удвоихвпетлицахгвоздики.Одинведетнаповодкебигля.Некоторыеошарашенноглазеютнафасадшато.

Низенький человек в полевой капитанской форме выбирается сзаднего сиденья «мерседеса» и стряхивает с рукава невидимую пылинку.Он говорит несколько слов тощему адъютанту, тот переводит мэру. Мэр

кивает. Коротышка проходит в большие двери. Через несколько минутадъютантраспахиваетставнинаокневерхнегоэтажаимгновениесмотритна крыши домов внизу, затем разворачивает красный флаг с чернойсвастикойпосрединеизакрепляетегонаподоконнике.

Юнгманы

Школа—сказочный замок: восемьилидевять каменных зданийподхолмом, бурыекрыши, узкиеокна,шпилиибашенки,междучерепицамипробивается трава. Спортивные площадки в излучинах очаровательнойречки.Всамыйясныйчас самогоясногоцольферайнскогодняВернернедышалвоздухом,вкоторомбынастольконебылопыли.

Однорукийвоспитательбыстрымзлымголосомперечисляетправила:— Вот ваша парадная форма, вот ваша полевая форма, вот ваша

спортивная форма. Подтяжки сзади скрещены, спереди параллельны.Рукавазакатаныдолоктя.Каждыйдолженноситьножвножнахсправанаремне.Когдахотите,чтобывасвызвали,поднимайтеправуюруку.Всегдастройтесь в шеренги по десять. Запрещено держать в шкафчиках книги,сигареты,едуиличныевещи.Тамдолжнанаходитьсятольковашаформа,ботинки, нож, вакса. Разговоры после отбоя запрещены. Письма домойбудут отправляться по средам. Вы отбросите слабости, малодушие,нерешительность.Выстанетекакводопад,какзалппуль—будетемчатьводном направлении, с одной скоростью, к одной цели. Вы забудете проудобство и станете жить исключительно ради долга, питаться страной идышатьнародом.Всепоняли?

Мальчишки хором кричат, что да. Их четыре сотни плюс тридцатьпреподавателей и еще пятьдесят человек персонала, воспитателей иповаров, конюхов и егерей. Младшим кадетам всего по девять лет.Старшим — по семнадцать. Готические лица, прямые носы, острыеподбородки.Голубыеглаза—увсехбезисключения.

Вернер спит в крохотной спальне вместе с семью другимичетырнадцатилетками. Его койка нижняя, верхнюю занимает Фредерик,тоненький,кактравинка,соченьбелойкожей.Фредериктоженовичок.ОнизБерлина.Егоотец—помощникпосла.ВразговореФредерикпоминутноотводитглазавдаль,словновысматриваетчто-товнебе.

Они с Вернером впервые едят в столовой, сидя в новыхнакрахмаленных рубашках за длинным деревянным столом. Некоторыемальчикипереговариваютсяшепотом,другиесидятпоодиночке,некоторыенаворачивают так, будто не ели много дней. Сквозь три сводчатых окнапробиваетсязолотистыйрассвет.

Фредерикшевелитввоздухепальцамииспрашивает:—Тылюбишьптиц?

—Конечно.—Знаешьпросерыхворон?Вернермотаетголовой.— Серые вороны умнее многих млекопитающих. Даже обезьян. Я

видел,каконикладуторехи,которыенемогутрасколоть,надорогуиждут,пока машины их не раздавят, а потом выклевывают мякоть. Вернер, яуверен,мыстобоюкрепкоподружимся.

Вкаждойкласснойкомнате со стенысурово глядитпортретфюрера.Ученики сидят на скамьях без спинок, за деревянными столами,изрезанными от скуки бесчисленными поколениями мальчиков:послушников,рекрутов,кадетов.ВпервыйжеденьВернерпроходитмимополуоткрытойдверинаучно-техническойлабораторииивидитпомещение,большое, как цольферайнская аптека, с новехонькими мойками истеклянными шкафами, в которых ждут сверкающие мензурки, весы игорелки.Онзамирает,иФредериквынужденегопоторопить.

На второй день старенький френолог читает общую лекцию. Встоловойпочтитемно,жужжитпроектор,надальнейстеневозникаетсхемас множеством кружков. Старик стоит перед экраном и бильярдным киемпоказываетразныечастисхемы:

—Белыекружкиозначаютчистуюнемецкуюкровь.Кругисчернымозначают долю чуждой крови. Обратите внимание на группу два, номерпять.—Онстучиткончикомкия, экранидет складками.—Бракимеждучистыми немцами и евреями на одну четверть по-прежнему разрешены,видите?

Получасом позже Вернер и Фредерик на уроке литературы читаютГёте.Затемнапрактикуменамагничиваютиголки.Воспитательзачитываетрасписание.Понедельник—механика,историяГермании,расовыенауки.Вторник — верховая езда, ориентирование, военная история. Все, дажедевятилетние, будут учиться чистить и разбиратьмаузеровскую винтовку.Стрелятьтожебудутвсе.

Вовторойполовинедняонинадеваютпатронташиибегают.Бегомсхолма, бегом к флагу, бегом на холм. Бег с товарищем на спине, бег споднятой над головой винтовкой. Бег, ползанье по-пластунски, плаванье.Затемсновабег.

Звездные ночи, росистые зори, тихие внутренние галереи,вынужденный аскетизм — никогда еще Вернер не ощущал такогоединодушия с другими, никогда не испытывал такой потребности статьсвоим.Здесьестькадеты,которыепередотбоемобсуждаютгорныелыжи,дуэли, джаз-клубы, гувернанток, охоту и марки сигарет, названные по

фамилиям кинозвезд; виртуозно ругаются грязными словами. Естьмальчики, которые небрежно упоминают «телефонный звонокполковнику»,имальчики,укоторыхматери—баронессы.Естьмальчики,которых взяли не за способности, а потому, что их отцы работают вминистерствах. А как они разговаривают! «Не родится на терновникевиноград».«Эхты,нюня,ябыейсразувдул».«Давай,ребята,матьвашувдушу!»Некоторыекадетывседелаютобразцово:настрельбахонивсегдапопадаютвцель,унихидеальнаявыправка,аботинкиначищенытак,чтоотражают небо с облаками. Есть кадеты, у которых кожа как сливочноемасло, глаза как сапфиры и тончайшая сеть голубых жилок на тыльнойсторонеладони.Однакосейчас,вежовыхрукавицахдисциплины,онивсе«юнгманы» — воспитанники. Они вместе входят в столовую, вместезаглатывают яичницу, вместе строятся на перекличку, салютуют флагу,стреляютизвинтовок,бегаютимоютсявместе.Имвсемодинаковотяжело.Каждыйизних—комокглины,игоршечник—толстыйкомендантшколыслоснящимсялицом—лепитизнихчетыресотниодинаковыхгоршков.

«Мы молоды, — поют они, — мы упорны, мы никогда не шли накомпромисс, у нас впереди столько крепостей, которые нам предстоитштурмовать».

Вернеракидаетизкрайностивкрайность:тоонобессиленирастерян,то упоен восторгом. Не верится, что его жизнь так круто переменилась.Чтобы не поддаваться сомнениям, он учит наизусть стихи или стараетсяудержать перед глазами образ научно-технической лаборатории: девятьстолов, тридцать табуретов, катушки, переменные конденсаторы,усилители,батареи,паяльники,запертыевстеклянныхшкафах.

Надним,наверхнейкойке,Фредерикстоитнаколенях,смотритчерезоткрытое окно в старый полевой бинокль и отмечает на бортике кроватиувиденныхптиц.Подсловами«серощекаяпоганка»—одначерточка.Подсловами «обычный соловей» — шесть. Внизу отряд десятилетокмарширует к реке, несет факелы и знамена со свастикой. Процессияостанавливается (порыв ветра наклонил пламя факелов), затем идетдальше.Песняярким,пульсирующимоблакомврываетсявокно:

Меня,менявозьмитевсвоиряды!Янехочувничтожествежизньвлачить.Чемждатьбесславнойсмерти,лучшеМертвымнажертвенныйлечькурган[21].

Вена

ФельдфебелюРейнгольдуфонРумпелюсорокодингод—ещевполнеможно надеяться на повышение.У него влажные красные губы, бледныещеки,почтипрозрачные,как сыроефилекамбалы,иумениедержатьносповетру,котороередкоегоподводит.Женамужественнопереноситразлукусним,расставляяфарфоровыхкошечекпоцвету—оттемныхксветлым— на двух полках в штутгартской гостиной. Еще у него две дочери,которыхонневиделдевятьмесяцев.Старшая,Вероника,оченьидейная.Ееписьма к нему пестрят такими выражениями, как «святая решимость»,«невиданныесвершения»и«впервыевистории».

УфонРумпеляестьособыйталант,иэтотталант—алмазы.ВогранкеишлифовкеоннеуступаетлучшимарийскимювелирамЕвропыичастонаглазможетопределитьподделку.ОнизучалкристаллографиювМюнхене,стажировался у шлифовальщика в Антверпене и однажды —незабываемый день! — побывал в алмазном магазине без вывески наЧартерхауз-стрит в Лондоне, где его заставили вывернуть карманы,провели по трем лестничным пролетам, через три запертые двери иусадили за стол, а там человек с острыми нафабренными усами показалему необработанный алмаз из Южной Африки весом в девяносто двакарата.

ДовойныРейнгольдуфонРумпелюжилосьвполненеплохо.Онбылоценщиком в магазине на втором этаже, позади Старого штутгартскогозамка.Клиентыприносиликамнииспрашивали,сколькотестоят.Иногдаон брался за переогранку алмазов или консультировал проекты подобавлениюфацет,аеслииногдаобманывалклиента,тоговорилсебе,чтоэтовходитвигру.

Войнарасшириласферуегодеятельности.ФельдфебельфонРумпельполучил возможность делать то, чего не делал никто со времен ВеликихМоголов, а может, и за всю историю человечества. Франциякапитулировалавсегонескольконедельназад,аонужеповидалтакое,чегоненадеялсяувидетьизашестьжизней.Глобуссемнадцатоговекаразмеромс небольшой автомобиль, вулканы отмечены рубинами, полюса —сапфирами,амировыестолицы—алмазами.Держал—держал!—рукоятькинжалапоменьшеймеречетырехвековойдавности,избелогонефритасизумрудами. Только вчера, по пути в Вену, он оприходовал фарфоровыйсервизвпятьсотсемьдесятпредметов,сбриллиантомогранки«маркиза»в

ободе каждой тарелки. Где изъяты сокровища и у кого, фон Румпель неспрашивает.Онужеупаковалвсевокованныйжелезомящик,запер,белойкраской написал сверху номер и лично проследил, как ящик грузят вкруглосуточноохраняемыйвагон.

Теперь вагон дожидается отправки верховному командованию.Дожидается,когдавнегопогрузятдругиеящики.

Сегодняшним летним вечером, в пыльной геологической библиотекеВены, фельдфебель фон Румпель вместе с пигалицей-секретаршейперебирает стопки старых журналов. На секретарше коричневые туфли,коричневыечулки,коричневаяюбкаикоричневаяблузка.Онаподставляетскамеечку,снимаетсполоккниги.

Тавернье.«ПутешествиявИндию».1676.П. С. Паллас. «Путешествие по южным провинциям Российского

государства».1793.Стритер.«Драгоценныекамнииминералы».1898.По слухам, фюрер составляет список предметов, которые хочет

получитьизЕвропыиРоссии.Говорят,онрешилпревратитьавстрийскийЛинц в город-сказку, культурную столицу мира. Широкий променад,мавзолей, акрополь, планетарий, библиотека, оперный театр — все измрамора и гранита, все безукоризненно чистое. А в центре —километровой длины музей, вместилище величайших достиженийчеловеческойкультуры.

Фон Румпелю говорили, что документ существует на самом деле.Четырестастраниц.

Онсидит застолом.Пытается закинутьногунаногу,однакосегодняего беспокоит припухлость в паху — странная, но не болезненная.Пигалица-секретарша приносит книги. Фон Румпель листает Тавернье,Стритера, «Очерки Персии» Мюррея. Читает о трехсоткаратовомбриллианте«Орлов»вМоскве,о«Нур-уль-Айне»,оДрезденскомзеленомбриллиантевесомсорокцелыхвосемьдесятыхкарат.Квечеруоннаходитто,чтоищет.Историюобессмертномцаревиче,ожреце,рассказавшемпрогнев богини, о французском священнике, якобы купившем каменьнесколькостолетийспустя.

Море огня. Серовато-голубой с красным нутром. По утверждениюисточников,веситстотридцатьтрикарата.Толиутрачен,толизавещанв1738годукоролюФранциисусловием,чтодвестилетбудетоставатьсяподзамком.

Фон Румпель поднимает голову. Зеленые лампы, ряды золотистыхпыльныхкорешков.ВсяЕвропа—аемупредстоитотыскатьвеескладках

один-единственныйкамешек.

Боши

Папаговорит,ихоружиеблестит,словноизнегоникогданестреляли.Говорит, сапоги начищены, форма без единого пятнышка. Говорит, онивыглядяттак,будтотолькочтосошлискомфортабельногопоезда.

Соседки, которые останавливаются посудачить с мадам Манек удверейкухни,говорят,чтонемцы(ониназываютих«боши»)скупиливсеоткрытки. Говорят, что боши вымели подчистую соломенных куколок,засахаренныеабрикосыичерствыебулочкисвитриныкондитерской.Бошипокупают сорочки умсьеВердье иженское белье умсьеМорвэна; бошиедятневероятноеколичествомаслаисыра;онивылакаливсешампанское,котороепродалимcaviste[22].

Гитлер,шепчутсяженщины,объезжаетПарижнаавтомобиле.Объявлен комендантский час. Запрещена всякая музыка, которую

можно услышать на улице. Запрещены общественные танцы. «Страна втрауре, и мы должны вести себя подобающе»,— объявляет мэр, хотя непонятно,какаяунеговласть.

КогдаМари-Лорарядомсотцом,онатоиделослышит,какончиркаетспичкой,закуриваяновуюсигарету.ПоутрамонтовкухнеумадамМанек,то в табачной лавке, то на почте — стоит в бесконечной очереди ктелефону. По вечерам папа что-нибудь чинит у Этьена в доме —болтающуюсядверцушкафа,скрипучуюполовицу.ОнспрашиваетумадамМанек, кому из соседейможно доверять.Щелкает задвижкой на ящике синструментамисноваиснова,покамадамМанекнепроситегоперестать.

В один день Этьен сидит с Мари-Лорой и читает ей вслух своимшелковистым голосом, в другой — запирается у себя в комнате из-за«мигрени». Мадам Манек угощает Мари-Лору шоколадками, кускамиторта; сегодня утром они выжимали лимоны в подслащенную воду, имадамМанекразрешилаМари-Лорепитьлимонадсколькохочется.

—Аподолгуонвоттаксидитусебя,мадам?—Иногдавсеголишьдень-два.Иногдабольше.НеделявСен-Малопревратиласьвдвенедели.Мари-Лорачувствует,

что еежизнь, как«Двадцать тысячльеподводой»,делитсянадвечасти.Том I: Мари-Лора с папой жили в Париже и ходили на работу. ТеперьначалсятомII,вкоторомнемцыездятнамотоциклахпоузкимулочкам,адядюшкаЭтьенпрячетсявсобственномдоме.

—Папа,когдамыуедем?

—КактолькояполучуизвестияизПарижа.—Почемумыдолжныспатьвэтоймаленькойспальне?—Еслихочешь,можемпопроситькомнатувнизу.—Ачтостойкомнатой,котораянапротивнашей?—МысЭтьеномсогласились,чтотамниктожитьнебудет.—Почему?—Этобылакомнататвоегодеда.—Когдамнеможнобудетпойтинаморе?—Несегодня,Мари.—Может,хотябыпрогуляемсяпоближайшейулице?—Этослишкомопасно.Ей хочется съежиться. Что за опасности такие? Открывая окно

спальни,Мари-Лоранеслышитникриков,нивзрывов,толькоголосаптиц,которых дядя Этьен называет бакланами, да иногда рокот пролетающегосамолета.

Оначасамиизучаетдом.ПервыйэтажпринадлежитмадамМанек.Тутчисто, легко найти дорогу и всегда много гостей — они заходят черезчернуюдверьподелиться городскимисплетнями.Вот столовая, вотфойе,вотбуфетсостарымитарелками,которыезвенятвсякийраз,каккто-нибудьпроходит мимо. Рядом с кухней дверь в комнату мадам. Там кровать,раковина,ночнойгоршок.

Одиннадцать винтовых ступеней ведут на второй этаж, где пахнетувядшимвеличием.Бывшаяшвейнаякомната,бывшаякомнатагорничной.Прямо здесь на площадке, рассказывает мадам Манек, носильщикиуронили гроб с двоюродной бабкой Этьена. «Гроб перевернулся, ипокойница пролетела целый пролет. Все были в ужасе, а ей— хоть быхны!»

Натретьемэтажевсезагромождено:ящикисбанками,металлическиедиски, ржавые пилы, ведра с какими-то электрическими деталями,инженерныеучебникистопкамивокругунитаза.Начетвертомэтажевещиуже навалены повсюду: в комнатах, в коридорах, вдоль лестницы, —корзины с запчастями, обувные коробки со сверлами, кукольные домики,сделанные прадедушкой. Огромная комната Этьена занимает весь пятыйэтаж. Там то совершенно тихо, то звучит музыка или треск израдиоприемников.

Дальшешестой этаж: аккуратная спальня деда слева, прямо впереди—уборная,справа—комнатка,гдеживутМари-Лораспапой.Когдадуетветер (то есть почти всегда) и ставни гремят, а стены стонут, дом с егозахламленными комнатами и туго закрученной лестницей в середине

кажетсяматериальным воплощением дядюшкиного внутреннегомира: онтак же замкнут в себе, но в нем можно отыскать затянутые паутинойсокровища.

В кухне подруги мадам Манек восхищаются, какие у Мари-Лорыволосыивеснушки.ВПариже,говорятстарухи,людистоятвочередяхзахлебом по пять часов. Едят собак и кошек, убивают камнями голубей иварят из них суп.Нет ни свинины, ни крольчатины, ни цветной капусты.Фарымашинзакрашенысинейкраской,аповечерамвгородетихо,какнакладбище: ни автобусов, ни трамваев. Бензин достать практическиневозможно. Мари-Лора сидит за квадратным кухонным столом передтарелкой с печеньем и воображает этих старух: морщинистые руки совздутыми венами, мутные глаза, огромные уши. Сквозь раскрытое окнодоносится щебетание ласточек, шаги по городской стене, стук тросов омачты,скрипцепейиблоковвпорту.Призраки.Немцы.Улитки.

Гауптман

Щуплый преподаватель технических наук доктор Гауптман снимаеткитель с медными пуговицами и вешает на спинку стула. Потом велиткадетамвзятьметаллическиекоробкииззапертогошкафавдальнемконцелаборатории.

Вкаждойкоробкешестерни,линзы,предохранители,пружины,скобы,резисторы. Вот толстая катушка медной проволоки, вот молоточек, вотаккумуляторная батарея размером с ботинок— никогда еще Вернеру неприходилось держать в руках такие качественные детали. Коротышка-преподавательрисуетнадоскесхемупростейшегоустройствадляизученияазбуки Морзе. Откладывает мел, сводит тонкие пальцы и велит кадетамсобратьэтотконтуриздеталейвнаборе.

—Увасодинчас.Многие мальчики бледнеют. Высыпают все на стол и осторожно

трогаютпальцем,словноневедомыеподаркиизбудущего.Фредерикоднузадругойвынимаетдеталиизкоробкииподноситксвету.

На миг Вернер снова на чердаке сиротского дома, в голове у негороятся вопросы.Чтотакоемолния?Как высокоможно подпрыгнуть наМарсе?Какая разницамежду дваждыдвадцать пять и дваждыпять идвадцать? Затем он берет из коробки батарею, две металлическиепластины,гвоздики,молоток.Черезминутуунегоужеготовосцилляторпосхеме.

Маленькийпреподавательхмурится.Проверяетконтур—работает.— Хорошо. — Он стоит перед столом Вернера, сцепив руки за

спиной.—Теперьвозьмитеизкоробкидисковыймагнит,проволоку,винтибатарею.—Хотяинструкцияобращенаковсемуклассу,смотритонтольконаВернера.—Вотвсе,чтовыможетеиспользовать.Ктосделаетпростоймотор?

Некоторыебезэнтузиазмаперебираютдетали.Другиепростосидятисмотрят.

Вернер ощущает внимание доктора Гауптмана, как луч прожектора.Он прикладывает винт головкой к магниту, а острым концом — кположительнойклеммебатареи.Затемподводитпроволокуоднимконцомкотрицательной клемме батареи, другим — к магниту; магнит и винтначинаютсявращаться.Всясборканезанимаетипятнадцатисекунд.

ДокторГауптманприоткрываетрот.Лицоунегокрасноеотволнения.

—Каквашафамилия,кадет?—Пфенниг,геррдоктор.—Чтоещевыможетесделать?Вернерразглядываетдеталинастоле:—Двернойзвонок,геррдоктор?Радиомаяк,геррдоктор?Омметр?Другиемальчишкитянутшею.УдоктораГауптманарозовыегубыина

удивление тонкие веки. Как будто он следит за Вернером, даже когдаприкрываетглаза.

—Собериэтовсе,—говоритон.

Летающийдиван

На рынке, на стволах деревьев на площади Шатобриана появляетсяобъявление. Добровольная сдача огнестрельного оружия. За отказ —расстрел.Кполуднюследующегодняпоявляютсябретонцысоружием—из дальних деревень едут крестьяне на телегах, запряженных мулами,приходят, еле переставляя ноги, старые моряки с допотопнымипистолетами; несколько охотников сдают винтовки, с обидой ивозмущениемглядявпол.

Витогенабираетсяжалкаякучка—отсилытристастволов,половинаиз них ржавые.Двамолодыхжандарма грузят их в грузовик и увозят поузкойулочкекдамбе.Ниречей,ниобъяснений.

—Папа,аможномневыйтипогулять,пожалуйста?—Потерпи,ласточка.Однакоондумает о чем-то другом, курит такмного, словно задумал

обратить себя в пепел. Вечерами засиживается допоздна, лихорадочномастеря макет Сен-Мало, добавляя по несколько домов каждый день,выстраивая укрепления, прокладывая улицы, чтобы Мари-Лора изучилагород, как когда-тоихпарижскийрайон.Дерево, клей, гвозди, наждачнаябумага—звукиизапахиэтойманиакальнойработынеуспокаиваютее,а,наоборот, пугают. Зачем ей изучать улицыСен-Мало? Сколько они здесьпробудут?

ВбольшойкомнатенапятомэтажедядюшкаЭтьенчитаетМари-Лоре«Путешествие натуралиста». Дарвин охотился на страусов нанду вПатагонии, наблюдал сов в окрестностях Буэнос-Айреса, на Таитивзбирался по водопаду. Он обращает внимание на рабов, камни, молнии,вьюрков,нацеремониюприжиманияносамивНовойЗеландии.Мари-Лореособенно нравится слушать про темное побережье Южной Америки:непроходимая стена деревьев, вонь гниющих водорослей, мычаниетюленей. Ей нравится воображать Дарвина ночью, когда тот, опершись оборт корабля, смотрит на фосфорическую воду, расчерченную огненно-зеленымиследамипингвинов.

—Bonsoir[23],—говоритонаЭтьену,стоянакушеткевегокомнате.—Мневсегодвенадцатьлет,нояотважнаяфранцузскаяпутешественницаиприехалапомогатьвамвприключениях.

Этьенотвечаетсбританскимакцентом:—Добрыйвечер,мадемуазель,почемубывамнеотправитьсясомной

в джунгли и не угоститься бабочками? Они размером с тарелку и,возможно,даженевсеядовиты.

—Яохотносъелабыбабочку,мсьеДарвин,нопреждеясъемвотэтопеченье.

Иногда по вечерам они играют в «Летающий диван»: усаживаютсярядышкомнакушетку,иЭтьенспрашивает:

—Кудасегодня,мадемуазель?—Вджунгли!—Или:—НаТаити!—Или:—ВМозамбик!—О,насейразнампредстоитдолгоепутешествие,—говоритЭтьен

совсем другим голосом, вкрадчивым, бархатистым, медленным, как упроводникавпоезде.—СейчасподнамиАтлантическийокеан,онмерцаетв свете луны. Чувствуешь его запах? Чувствуешь, как тут холодно? Какветертреплетволосы?

—Гдемысейчас,дядя?—МынадБорнео,разветыещенепоняла?Скользимнадверхушками

деревьев, под нами поблескивают огромные листья, а вот кофейныедеревья—чувствуешьзапах?

Мари-Лора и впрямь чувствует. Ей не хочется решать: то ли Этьенпровелунееподносомчашкойсостаткамикофейной гущи, толиониивпрямьлетятнадБорнео.

Они посещают Шотландию, Нью-Йорк, Сантьяго. Несколько разнадеваютзимниепальтоиотправляютсянаЛуну.

— Чувствуешь, Мари, какие мы легкие? Чуть толкнешься — ивзмоешьнаогромнуювысоту.

Онусаживаетеевкреслонаколесикахи,пыхтя,возиткругами,покаунееотхохотаненачинаетболетьподложечкой.

—Вот, попробуйкусочек свежейЛуны.—ИЭтьен вкладывает ей вротчто-тооченьпохожееповкусунасыр.

Заканчиваются все путешествия одинаково: они сидят рядышком накушетке, молотят по подушкам, а комната мало-помалу материализуетсявокругних.

— Ах, — говорит Этьен уже почти обычным голосом, в которомсвозитчутьзаметнаяноткастраха,—вотмыинаместе.Дома.

Суммауглов

Вернера вызывают в кабинет преподавателя технических наук. Онвходит.Уегоногвьютсятридлинноногиегончие.Комнатуосвещаютдвенастольные лампы под зелеными стеклянными абажурами. В темноте постенам — шкафы с энциклопедиями, моделями ветряных мельниц,подзорными трубами, призмами. Доктор Гауптман, в кителе с меднымипуговицами,стоитзабольшимписьменнымстолом,какбудтотожетольковошел. Бледный лоб обрамляют тугие светлые кудри; доктор медленностягиваеткожаныеперчатки,каждыйпалецпоотдельности.

—Подбросьте,пожалуйста,дроввкамин.Вернерпроходитчерез комнату, ворошитуглии только тут замечает,

что в комнате есть третий: здоровущий верзила прикорнул в кресле,рассчитанном на куда болеещуплого человека. ЭтоФранкФолькхаймер,старшеклассник, семнадцатилетний исполин из какой-то севернойдеревушки.Младшиекадетырассказываютонемлегенды:Фолькхаймердеперенес через реку трех первогодков, держа их над головой. Приподнялкомендантский автомобиль, так что под заднюю ось смогли вставитьдомкрат. Еще говорят, будто он голыми руками задушил коммуниста.Выколол глаза бродячему псу, чтобы приучить себя к зрелищу чужихстраданий. У него прозвище Великан. Даже в мерцающем свете каминавидно,каквенысинейвинограднойлозойвьютсяпоегорукам.

— Еще ни один учащийся не сумел построить мотор, — говоритГауптман,неглядянаФолькхаймера.—Покрайнеймере,безподсказки.

Вернернезнает,чтоответить,поэтомумолчитисноватычеткочергойвкамин.Искрылетятвтрубу.

—Вызнаететригонометрию,кадет?—Толькото,чтовыучилсам.Гауптмандостаетизящикалистбумаги,что-топишет:—Вызнаете,чтоэто?Вернерщурится.

—Формула,геррдоктор.—Вызнаете,длячегоонанужна?—Чтобыподвумизвестнымточкамнайтитретью,неизвестную.Голубые глаза учителя блестят, словно он внезапно заметил под

ногаминечточрезвычайноценное.—Еслиядамвамдвеизвестныеточкиирасстояниемеждуними,вы

сможетерешитьзадачу,кадет?Построитьтреугольник?—Думаю,да.—Садитесьзамойстол,Пфенниг.Сюда,намойстул.Воткарандаш.Вернерсадится.Ногиунегонедостаютдопола.Откаминавкомнате

жарко. Забыть про Фолькхаймера с его колоссальными ботинками иквадратнойчелюстью.Забытьпромаленькоголощеногоучителя,которыйрасхаживает перед камином, про поздний час, про собак, про шкафы,заставленныеинтереснейшимипредметами.Естьтолькоэто:

tgα=sinα/cosα

иsin(α+β)=sinαcosβ+cosαsinβ

Теперьdможноперенестивлевуючастьуравнения:

Вернерподставляетчисла,которыедалГауптман.Воображает,какдванаблюдателяизмеряютшагамирасстояниемеждусвоимипозициями,затемберутазимутынадалекийориентир:корабльилифабричнуютрубу.Когдаон просит логарифмическую линейку, учитель сразу кладет ее на стол,словнотолькоиждалэтойпросьбы.Вернерберетее,неглядя,иначинаетвычислятьсинусы.

Фолькхаймер наблюдает. Маленький учитель ходит из угла в угол,сцепив руки за спиной. Огонь в камине потрескивает. Слышно лишьдыханиесобакдащелканьебегунканалогарифмическойлинейке.

НаконецВернерговорит:—Шестнадцатьзапятаясороктри,геррдоктор.

Он чертит треугольник, подписывает расстояния и отдает листокучителю. Тот что-то смотрит в кожаной записной книжке. Фолькхаймершевелится в кресле; его глаза поблескивают ленивым любопытством.Гауптман, упершись ладонью в стол, глядит в записную книжку, словнододумывая какую-то мысль. На Вернера накатывает безотчетное дурноепредчувствие,нотутучительвновьсмотритнанего,истрахпроходит.

— При поступлении вы написали, что после школы хотите изучатьэлектротехникувБерлине.Ичтовысирота.Этотак?

ВернеркоситсянаФолькхаймера,кивает:—Моясестра…— Работу ученого, кадет, определяют два фактора. Его интересы и

требованиявремени.Вампонятно?—Да.—Мыживемвисключительноевремя,кадет.Волнениераспираетгрудь.Озаренныйпламенемкабинетскнижными

шкафами—втакихместахивершатсявеликиедела.— После обеда вы будете работать в лаборатории. Каждый вечер.

Включаявоскресенье.—Да,геррдоктор.—Приступитезавтра.—Да,геррдоктор.— Фолькхаймер будет за вами приглядывать. Возьмите печенье. —

Учительдостаетперевязаннуюленточкойжестянуюкоробку.—Идышите,кадетПфенниг.Вынесможетезадерживатьдыханиенавсетовремя,чтонаходитесьвмоейлаборатории.

—Да,геррдоктор.По коридорам гуляет холодный ветер. Воздух такой чистый, что у

Вернера кружится голова. Под потолком спальни вьются три ночныебабочки. Вернер в темноте снимает ботинки, складывает брюки, ставитсверхужестянкуспеченьем.СверхнейкойкисвешиваетсяФредерик:

—Тыгдебыл?—Мнедалипеченье,—говоритВернер.—Ясегодняслышалфилина.—Тсс!—шикаетмальчикчерездвекойкиотних.Вернерпротягиваетнаверхпеченье.—Знаешь их?—шепчетФредерик.—Они очень редкие. Большие,

какпланер.Этот,наверное,былмолодойсамец,искалновуютерриторию.Онсиделнатополезаплацем.

—Ой,—говоритВернер.Передзакрытымиглазамиплывутгреческие

буквы: равнобедренные треугольники, беты, синусоиды.Он видит себя вбеломхалатесредимеханизмов.

Когда-нибудьонвыиграетбольшуюпремию.Шифрование,реактивныедвигатели,всесамоесовременное.Мыживемвисключительноевремя,кадет.Вкоридореслышенстукподкованныхкаблуков—идетвоспитатель.

Фредерикныряетобратновкойку.—Яневидел,—шепчетон,—нослышалсовершенноотчетливо.—Заткнипасть!— говорит другоймальчик.—Из-за тебя нам всем

влетит!Фредерик умолкает. Вернер перестает жевать. Шагов больше не

слышно:воспитательтолиушел,толистоитподдверью.Снаружикто-токолет дрова. Слышен звон кувалды по колуну и частое, испуганноедыханиемальчиковвокруг.

Профессор

Этьен читает Мари-Лоре Дарвина и вдруг останавливается наполуслове.

—Дядя?Оннервнодышит,выпятивгубы,словнодуетнагорячийсуп.Говорит

шепотом:—Здеськто-тоесть.Мари-Лора ничего не слышала. Ни шагов, ни стука. Этажом выше

мадамМанекшаркаетпополущеткой.Этьенпротягиваетвнучкекнигуивыключаетрадиоизрозетки.Судяпозвукам,онзапуталсявпроводах.

—Дядя?—повторяетона.НоЭтьенужевыходитизкомнаты,бежитполестнице—неужтоонив

опасности?— иМари-Лора спешит за ним в кухню, где слышит, как онсдвигаеткухонныйстол.

Этьентянетзажелезноекольцопосредипола.Подкрышкойлюка—квадратнаядыра,изкоторойпугающетянетсыростью.

—Вниз,давайскорее!Это погреб? Что увидел дядя? Мари-Лора уже стоит на верхней

перекладине лестницы, когда в кухне раздается тяжелая поступь мадамМанек.

—МсьеЭтьен!Умоляювас,прекратите!—Ячто-тослышал.Кого-то,—доноситсяснизуголосЭтьена.—Выеепугаете.Всехорошо,Мари-Лора.Вылезай.Мари-Лора выбирается обратно. Внизу дядюшка шепчет себе

колыбельную.—Ямогунемногоснимпосидеть,мадам.Может,тыещепочитаешь

мнеэтукнигу,дядя?Насколько она может понять, погреб — просто сырая яма. Они

некоторое время сидят на свернутом ковре под открытым люком ислушают, как мадам Манек, напевая себе под нос, заваривает чай исобираетнастол.Этьендрожит.

— А ты знаешь, — говорит Мари-Лора, — что шанс погибнуть отударамолнииодиннамиллион?МнедокторЖеффарсказал.

—Загодилизавсюжизнь?—Незнаю.—Надобылоспросить.

Снова частые короткие выдохи. Словно каждая клеточка в его телетребуетбежатьпрочь.

—Чтобудет,еслитывыйдешьнаружу?—Мнестанетбеспокойно.Егоголоседваслышен.—Отчего?—Оттого,чтояснаружи.—Ачтовэтомплохого?—Большиепространства.—Невсепространствабольшие.Ведьулица,накоторойстоитдом,не

большая?—Нетакаябольшая,какте,ккоторымпривыклаты.— Ты любишь инжир и яйца. И помидоры. Они были сегодня на

второйзавтрак.Ионирастутснаружи.Онтихонькосмеется:—Разумеется.—Тынескучаешьпомиру,дядя?Этьен молчит, поэтому молчит и она. Обоих затягивает воронка

воспоминаний.—Уменяцелыймирздесь,—говоритон,похлопываяпокниге.—И

вмоихрадиоприемниках.Толькорукупротянуть.Дядюшканемногопохожнаребенка;онпо-монашескинеприхотливи

свободен от любых временных обязательств. И все же Мари-Лорачувствует:егопосещаюттакиекошмары,давтакоммножестве,чтопочтиощущаешьпульсирующийвнемстрах.Какбудтокакой-тозверьдышитнастеклаегосознания.

—Почитаймнееще,пожалуйста,—проситона.Этьенраскрываеткнигуишепчет:—«Деньпрошелвосхитительно.Ноиэтословосамопосебеслишком

слабо, чтобы выразить чувства натуралиста, впервые бродящего водиночествевбразильскомлесу…»

Мари-Лора выслушивает несколько абзацев, затем без всякихвступленийпросит:

—Расскажипрокомнатунаверху.Напротивтой,вкоторойживуя.Онумолкает.Вновьтожебыстроедыхание.—Там,вдальнейстене,дверь,—продолжаетМари-Лора,—ноона

заперта.Чтозаней?Этьен молчит так долго, что Мари-Лора успевает пожалеть о своем

вопросе,нотутдядявстает.Колениунегохрустят,каксухиесучья.

—Утебясновамигрень,дядюшка?—Идемсомной.Они поднимаются по лестнице. На площадке шестого этажа

поворачивают влево, и Этьен открывает дверь в комнату дедушкиМари-Лоры.Здесьонаужедавновсеощупала:прибитоекстеневесло,длинныешторынаокнах.Узкуюкровать.Моделькораблянаполке.Удальнейстеныстоит платяной шкаф, такой огромный, что Мари-Лора не можетдотянутьсядоверхаилиодновременнокоснутьсябоковыхстенок.

—Этоеговещи?Этьеноткрываетзадвижкунадверирядомсошкафом:—Идем.Мари-Лора на ощупь входит в замкнутое сухое помещение. Мыши

разбегаются из-под ног. Она натыкается руками на деревяннуюперекладину.

—Этолестницавмансарду.Тутневысоко.Семь перекладин. Мари-Лора выпрямляется. По ощущению она в

длинномпространствеподконькомкрыши.Даже в самомвысокомместепотолоксовсемнизконадееголовой.

Этьенвыбираетсяследомиберетеезаруку.Онаступаетпопроводам.Они тянутся между пыльными ящиками, взбираются на козлы. Дядюшкаведетеечерезиххитросплетениеиусаживаетнамягкуюбанкетку.

—Мыначердаке.Переднамипечнаятруба.Положирукинастол.Воттак.

Столзаставленметаллическимиящиками.Здесьестьлампы,катушки,переключатели, шкалы, по меньшей мере один патефон. Мари-Лорапонимает, что вся эта часть мансарды — какой-то большой механизм.Черепичнаякрышаунихнадголовойраскаленаотсолнца.Этьеннадеваетна Мари-Лору наушники. Через них она слышит, как он поворачиваеткакую-торучку,итутжераздаетсяпростаяприятнаямелодия.Ощущениетакое,будтопианистиграетунеевголове.

Музыка мало-помалу становится тише, и вступает голос:«Представьтесебекусокугляввашейсемейнойпечке.Видитеего,дети?Когда-тоонбылзеленымрастением,папоротникомилихвощом,которыйрос миллион лет назад. А может, не миллион, а два или даже стомиллионовлетназад».

Некоторое время спустя голос вновь сменяется мелодией. ДядяснимаетсМари-Лорынаушники.

—Вдетстве,— говорит он,—мойбрат был талантлив во всем, ноособенно люди восхищались его голосом. Монахини в школе Святого

Викентияхотелисоздатьхор,чтобыбратбылвнемсолистом.МысАнримечтализаписыватьипродаватьгрампластинки.Унегобылголос,уменязнания,атогдаграмзаписибыливмоде.Ипочтиниктонеделалдетскихпрограмм.Мыобратилисьвпарижскуюзвукозаписывающуюстудию,тамзаинтересовались. Я написал десять сценариев о науке, Анри ихотрепетировал, и мы наконец приступили к записи. Твой отец был тогдаещемаленький,ноонприходилислушал.Никогдавжизниянебылтаксчастлив.

—Апотомначаласьвойна.— Мы стали связистами. Наша работа, моя и твоего дедушки,

заключалась в том, чтобы тянуть телеграфные провода от командныхпостоввтылукофицерамнапередовой.Поночампротивниквыпускалнадокопами снаряды, называемые «сигнальные ракеты Вери»:короткоживущие звезды на парашютах, которые освещали цель дляснайперов. Пока они горели, каждый солдат в радиусе их действиязамирал. Иногда за час противник мог выпустить восемьдесят-девяностотаких ракет, одну за другой, и ночь обращалась в странный черно-белыйдень, как от фотовспышки. Тихо-тихо, только трещат ракеты, а потомслышишь,каксвиститснайперскаяпуляипопадаетв землюпозадитебя.Мы старались держаться какможно ближе друг к другу.Однако наменяиногданападалкакой-топаралич:янемогшевельнутьнеточторукойилиногой,дажепальцем.Немоготкрытьглаза.Анрилежалрядомсомнойинашептывал эти сценарии, те самые, что мы записали. Иногда всю ночь.Снова и снова. Как будто плел вокруг нас какую-то защитную сеть. Досамогоутра.

—Ноонпогиб.—Аянет.Мари-Лорапонимает:вототкудаидетегострах,всестрахи.Чтосвет,

который ты бессилен остановить, зависнет над тобой и направит в тебяпулю.

—Ктопостроилэтовсе,дядюшка?Этотмеханизм?—Я.Послевойны.Строилмноголет.—Икаконработает?—Эторадиопередатчик.Вотэтоттумблер,—дядюшкакладетееруку

нато,очемрассказывает,—включаетмикрофон,аэтот—фонограф.Вотусилитель с предварительной модуляцией, вот лампы, вот катушки.Антенна выдвигается в печную трубу. Двенадцать метров. Вот рычаг,чувствуешь?Представь,чтоэнергия—этоволныипередатчикшлетвовсестороныровныекруги.Твойголосихдеформирует…

Мари-Лорауженеслушает.Пахнетпылью,всевокругнепонятноеивто же время завораживает. Сколько лет этому передатчику? Десять?Двадцать?

—Чтотыпередаешь?—Записимоегобрата.Парижскаястудияихнекупила,ноякаждую

ночь проигрывал все десять наших записей, пока они почти совсем нестерлись.Имузыку.

—Фортепьяно?— «Лунный свет» Дебюсси.—Он трогает металлическую трубку с

шарикомнаконце.—Простовставляюмикрофонвпатефоннуютрубу,ивуаля!

Мари-Лора наклоняется над микрофоном и говорит: «Здравствуйте!»Дядюшкасмеетсясвоимлегкимсмехом.

—Акто-нибудьиздетейслышалтвоюпередачу?—спрашиваетона.—Незнаю.—Адалекоонадоходит,дядюшка?—Далеко.—ДоАнглии?—Запросто.—ДоПарижа?—Да.Однакоянестремилсяктому,чтобыуслышаливАнглии.Илив

Париже.Ядумал,еслисигналбудетдостаточномощный,можетбыть,братменя услышит. И тогда я немного успокою его, защищу, как он всегдазащищалменя.

—Тыпроигрывалбратуегособственныйголос?Послеегосмерти?—ИДебюсси.—Аонкогда-нибудьотзывался?Чердак поскрипывает. Что за привидения пробираются бочком вдоль

стен, подслушивая разговор? Мари-Лора почти ощущает в воздухе вкусдядюшкиногостраха.

—Нет,—говоритон.—Ниразу.

***

ДорогаяЮтта!Мальчишкишепчутся,чтодокторГауптмансвязансочень

влиятельными министрами. Он не говорит▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅

Но он хочет, чтобы я все время ему помогал! Я каждый вечерхожу в его лабораторию, и доктор поручает мне собиратьконтуры для радио, которое он испытывает. И еще я решаютригонометрическиезадачки.Онговоритмневключитьвсемоитворческиеспособности;онговорит,творчество—топливодлярейха. Поручает одному большому старшекласснику, егопрозвали Великаном, стоять надо мной с секундомером ипроверять, как быстро я считаю. Треугольники, треугольники,треугольники.Ярешаюзавечер,наверное,попятьдесятзадач.Зачем— мне не объясняют. Ты не поверишь, какая у них тутмедная проволока— ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅КогдаВеликанидет,всеуступаютемудорогу.

ДокторГауптманговорит,мыможемсделатьчтоугодно,построить что угодно. Говорит, фюрер пригласил ученых,чтобы те помогли ему управлять погодой. Говорит, фюрерможет построить ракету, которая долетит до Японии. ЧтофюрерможетпостроитьгороднаЛуне.

ДорогаяЮтта!Сегодня на полевых учениях комендант рассказал нам про

Райнера Шикера. Он был молодым капралом, а его командирунадо было заслать кого-нибудь во вражеский тыл, чтобысоставить карту оборонительных сооружений. Командирспросил,естьлидобровольцы,ивызвалсяодинРайнерШикер.Нона следующий же день его поймали. На следующий же день!Поляки схватили его и стали пытать током. Они включалитакой сильный ток, что уШикера расплавились мозги, сказалкомендант, но он все равно ничего не выдал. Он сказал: «Яжалею лишь о том, что могу отдать за Родину только однужизнь».

Все говорят, у нас будет очень важный экзамен. Гораздотруднеевсехостальных.

Фредерик говорит, история про Райнера Шикера▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅Из-за того, что я провожу вечера с Великаном — его зовутФранк Фолькхаймер, — другие ребята обходятся со мноюуважительно. Я едва дохожу ему до пояса. Он выглядит немальчиком,авзрослымдядей.Он,какРайнерШикер,честныйи

преданныйдо самой глубины сердца.Пожалуйста, скажифрауЕлене, что еды здесь дают много, но никто не умеет печьлепешки, как она. Скажи маленькому Зигфриду, чтобы неленился.Думаюотебекаждыйдень.

Зигхайль.

ДорогаяЮтта!Вчера было воскресенье, и мы ходили на полевые учения в

лес.Почтивсеохотникинафронте,такчтовлесуполнокунициоленей.Другиемальчикисиделивзасидкахиговорилиославныхпобедах и как скоро мы переправимся через Ла-Манш иуничтожим▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅собаки доктора Гауптмана принесли по кролику. Фредериквернулсястысячейягодвподолерубашкиипорвалвсерукаваоколючки,ичехолдлябиноклятожебылпорван.Ясказал,чтоемуздорововлетит,аонглянулнасвоюодеждутак,будтовпервыеее видит. Фредерик может узнать любую птицу просто поголосу.Уозерамыслышалиласточек,чибисов,ржанок,полевоголуняиещесдесятокптиц,чьиназванияязабыл.Яуверен,чтотебе бы Фредерик понравился. Он видит то, чего не видятдругие.Надеюсь,кашельутебяпрошелиуфрауЕленытоже.

Зигхайль.

Парфюмер

ЕгозовутКлодЛевитт,новсеназываютегоБольшимКлодом.УжелетдесятьондержитпарфюмернуюлавочкунаулицеВоборель.Торговляидетплохоиоживляетсятольконатовремя,когдасоляттрескуидажекамнивгороденачинаютвонятьрыбой.

Однакосейчасподвернулисьновыевозможности,аКлоднеизтех,ктоих упускает. Он покупает у крестьян в Канкале барашков и кроликов,укладывает мясо в два одинаковых виниловых чемодана жены и везетпоездомвПариж.Внекоторыенеделионзарабатываетдопятисотфранков.Спросипредложение.Разумеется,нужновыправлять всебумаги; бывает,кто-тоизчиновниковчует,чтоделонечисто,итребуетсвоюдолю.ОднакоКлод,сегоизворотливостью,обходитлюбыепрепоны.

Сегодня он весь взмок: пот течет по спине и по бокам. ВСен-Малопекло. Уже октябрь, пора задуть холодным океанским ветрам, и тогда сдеревьевполетятлистья.Однаковетерзаглянулвгородненадолгоиумчалпрочь,какбудтонеодобрилздешниеперемены.

ВесьденьКлодкараулитвлавкезасотнямиразноцветныхбаночекифлаконов с ароматами розы, лаванды и муската, но никто не заходит.Лопасти электрического вентилятора медленно проплывают перед лицом.Клоднечитаетипочтинешевелится,толькорегулярнозапускаетрукуподтабурет, достает пригоршню печенья из круглой жестяной коробки иотправляетврот.

Примерно в четыре по улице Воборель проходят немецкие солдаты.Они стройные и розовощекие, глаза горят рвением, винтовки дулом вниззаброшенызаплечо,каккларнеты.

Солдаты пересмеиваются; от касок на лицах нежные золотистыеотсветы.

Клод понимает, что должен их ненавидеть, но его восхищает ихвыправка,целеустремленность,увереннаяпоходка.Онивсегдазнают,кудаидут, и не сомневаются, что именно туда им и надо. Качества, которыхвсегданедоставалоегосоотечественникам.

Солдаты сворачивают на рю-Сен-Филип и пропадают из виду. Клодпальцамичертитнаприлавкеовалы.Наверхуегоженапылесосит:слышно,каконавозитщеткойпополукругзакругом.Егоклонитвсон,ионужепочти дремлет, когда из дома Этьена Леблана, чуть дальше по улице,выходитгостящийтампарижанин.Худойгорбоносыйчеловек,которыйвсе

времятолчетсяпередтелеграфнымотделениемивыстругиваетдеревянныекоробочки.

Парижанинкрохотнымишажками,ставяоднуногупереддругой,идетвтужесторону,чтоисолдаты.Доходитдоконцаулицы,записываетчто-тов книжечку, поворачивает на сто восемьдесят градусов, идет в обратнуюсторону.ВконцекварталасмотритнадомРибоисновачто-тоотмечаетвкнижечке.Смотритвверх-вниз—прикидываетвысоту.Покусываетластиккарандаша,какбудтонервничает.

Большой Клод подходит к окну. Вот еще возможность.Оккупационным властям наверняка интересно будет узнать о приезжем,которыймеритшагамирасстоянияизаписываетвысотудомов.Онизахотятвыяснить,ктоемуплатит.Иестьлиунегоразрешение.

Этохорошо.Простозамечательно.

Времястраусов

Они по-прежнему не возвращаются в Париж. Ее по-прежнему невыпускают на улицу. Мари-Лора считает каждый день, проведенныйвзаперти. Сто двадцать. Сто двадцать один. Она думает о передатчикенаверху, как он рассылал дедушкин голос за море: «Представьте себекусокугляввашейсемейнойпечке»,ионплыл,какДарвин,отПлимутакЗеленому Мысу, к Патагонии, к Фолклендским островам, над волнами,черезграницы.

— Когда ты закончишь макет, — спрашивает она папу, — я смогунаконецвыйтинаулицу?

Онпродолжаетмолчашкуритьдеревяшку.ПриятельницымадамМанекприносятнакухнювсеболеестрашные,

всеболееневероятныеистории.Чей-топарижскийродственник,окоторомтридцать лет не было ни слуху ни духу, теперь пишет слезные письма,умоляет прислать каплунов, ветчину, кур. Зубной врач торгует вином попочте.ПарфюмерпоездомвозитвПарижмясоипродает сбаснословнойвыгодой.

ВСен-Маложителейштрафуютзато,чтоонизапираютдвери,держатголубей или запасают мясо впрок. Трюфели исчезли. Игристые винаисчезли. Не смотреть в глаза. Не болтать у входа в дом. Не загорать, непеть, не гулять парочками по городским стенам в вечерние часы. Такихписаных правил нет, но все их соблюдают. Налетают ледяные ветры сАтлантики, Этьен баррикадируется в комнате брата. Мари-Лора, чтобывыдержатьмедленныйливеньминутичасов,водитпальцамипораковинамвегокомнате,раскладываетихпоразмеру,повидам,поморфологии,вновьи вновь проверяет порядок, убеждаясь, что не пропустила ни однойракушки.

Ведьможножеейвыйтинаполчаса?Подрукусотцом?Однакопапавсякийразговорит«нет»,аиззакутковеепамятизвучатголоса:

—Слепыхдевчонокзаберутещераньше,чемкалек.—Заставятихделатьвсякое.За городскими стенами курсируют несколько военных судов; лен

вяжут в снопы, грузят, вьют из него веревки, канаты или парашютныестропы;чайкивполетероняютустрицилимидий,иотвнезапногостукапокрыше Мари-Лора резко садится на кровати. Мэр объявляет, что введенновыйналог.ПриятельницымадамМанекворчат,чтоонихпродал,чтона

этом месте нужен un homme à poigne[24], другие спрашивают, а куда жемэрудеваться.Появилосьдажевыражение:«времястраусов».

—Актоспряталголовувпесок,мадам,мыилиони?—Да,наверное,все,—тихоотвечаетмадамМанек.Впоследнеевремяоначастенькозадремываетзастолом,сидярядомс

Мари-Лорой, а когда несет еду Этьену на пятый этаж, идет медленно,пыхтя. Почти каждое утро, пока все еще спят, мадам что-нибудь печет,затем,ссигаретойвзубах,уходитвгород—отнестипирогиилисудкисрагу бедствующим и больным. Наверху отец Мари-Лоры трудится надмакетом: шкурит, прибивает, пилит, измеряет — с каждым днем вселихорадочнее,будтоторопитсяуспетьккакому-тоизвестномуемуодномусроку.

Слабейший

Полевой тренировкой руководит комендант школы по фамилииБастиан, исполняющий свои обязанности с исключительным рвением. Унегоширокая походка, круглыйживот, а на груди звенят боевые медали.ЛицоБастианарябоеотоспы,плечисловновылепленыизмягкойглины.Онсутрадовечераходитвкованыхсапогах,икадетышутят,чтоонимивыбивалсяизматеринскойутробы.

Бастиан требует, чтобы они запоминали наизусть карты, определяливысотусолнца,самивырезалисеберемниизтелячьейкожи.Каждыйвечер,в любую погоду, он стоит перед ними на плацу и выкрикиваетидеологические изречения: «Благополучие зависит от свирепости. Если уваших разлюбезных бабулечек есть чай с печеньем, то лишь благодарявашимкулакам!»

Напоясеунеговиситстарыйпистолет.Самыерьяныекадетысмотрятна Бастиана с блеском в глазах. Вернеру думается, что Бастиан человекжестокийизлопамятный.

—Армия—этотело,—говориткомендант,крутяврукерезиновыйшланг, так что кончик проносится в сантиметрах от лица одного измальчишек в строю. — Такое же, как человеческое. И как вы должныизгнать всякую слабость из собственного тела, так же следует учитьсяизгонятьвсякуюслабостьизармии.

Как-товоктябреБастианвызываетизстроякосолапогомальчика:—Тыбудешьпервым.Кактвояфамилия?—Бекер,господинкомендант.—Бекер.Скажинам,Бекер,ктовэтойгруппеслабейший?Вернера начинает бить дрожь. Он самый маленький среди своих

ровесников.Онвыпрямляетсянасколькоможетипытаетсяраздуть грудь.ВзглядБекераскользитвдольстроя.

—Он,господинкомендант?Вернер выдыхает. Бекер выбрал мальчика довольно далеко от него,

одного из немногих брюнетов в школе. Эрнста Как-его-там. Выборпонятен:Эрнстивпрямьбегаетмедленноинеуклюже.

БастианвелитЭрнстувыйтииз строяиповернутьсяк товарищам.Утогодрожитнижняягуба.

— Без толку распускать нюни. — Бастиан машет рукой в дальнийконецполя,туда,гдепоперекбурьянатянетсяцепочкадеревьев.—Утебя

будет десять секунд форы. Добеги до меня раньше, чем тебя догонят.Понял?

Эрнст не мотает головой и не кивает. Бастиан демонстративнокривится:

— Когда я подниму левую руку— беги. Когда подниму правую—бежитевывсе,дурачье.

И вразвалку уходит прочь: резиновый шланг на шее, пистолетболтаетсянабоку.

Шестьдесятмальчишекждут,тяжелодыша.ВернервспоминаетЮтту,ее прозрачные волосы, быстрые глаза и резкие манеры. Сестру никто инигдененазвалбы слабейшей.ЭрнстКак-его-тамдрожит всем телом, отзапястийдощиколоток.Отойдяметровнадвести,Бастианповорачиваетсяиподнимаетлевуюруку.

Эрнст бежит. Руки у него почти прямые, ноги вихляются. Бастианведетобратныйотсчетотдесяти.

—Три!—доноситсяиздалекаегоголос.—Два!Один!Наслове«ноль»онвскидываетправуюруку,имальчишкисрываются

с места. Темноволосый Эрнст успел оторваться метров на сорок, норасстояниесразуначинаетсокращаться.

Пятьдесятдевятьчетырнадцатилетнихребятстаейпреследуютодного.Кто-товырываетсявперед,кто-тоужеотстал.Вернерстараетсядержатьсявсередине.Сердцестучит,вголовечерныйвихрьрастерянности.Онгадает,гдеФредерик,зачемонидогоняютэтогомальчикаичтобудутделать,еслиегонастигнут?

Однако какая-то атавистическая часть мозга отлично понимает, чтóонибудутделать.

Самые быстроногие уже почти нагнали одинокую фигурку. Эрнстлихорадочно работает ногами, но ему явно не хватает дыхалки. Траваколышется на ветру, солнечный свет бьет сквозь ветви деревьев, стая всеближе, и Вернер чувствует злость: почему Эрнст так медленно бегает?Почемунетренировался?Каконвообщепрошелвступительныеэкзамены?

Самый быстрый кадет почти хватает Эрнста за рубашку. Сейчасчерноволосого мальчика поймают, и Вернеру отчасти хочется, чтобы этослучилось.ОднакоЭрнст добегает до Бастиана на долю секунды раньшеостальных.

Надлежитсдать

Мари-Лоре приходится трижды просить отца, прежде чем тотсоглашаетсяпрочестьдокументвслух:

— «Жителям надлежит сдать все находящиеся в их распоряжениирадиоприемники. Радиоприемники следует доставить по адресу: рю-де-Шартр, двадцать семь, не позднее завтрашнего полудня. Неисполнениеэтого приказа будет рассматриваться как саботаж и повлечет за собойарест».

Некоторое время все молчат. Внутри Мари-Лоры просыпаетсязастарелаятревога.

—Аонсейчас…—Вбывшейкомнатетвоегодедушки,—отвечаетмадамМанек.Завтрашний полдень. Полдома, думает Мари-Лора, занимают

радиоприемникиидеталикним.МадамМанекстучитвкомнатуАнри—никакогоответа.Вечеромони

упаковывают все радиооборудование из комнаты Этьена. Папа и мадамМанеквыключаютприемникиизсетиискладываютвящики.Мари-Лорасидитнакушеткеислушает,какониумолкаютодинзадругим:старенькая«Радиола-V», «Титан» фирмы «Жорж,Монтастье, Руж», их же «Орфей».Тридцатидвухвольтный портативный «Делко», который Этьен в двадцатьвторомгодувыписализдалека—изсамойАмерики.

Самыебольшиеприемникипапаупаковываетвкартонинастаренькойручнойтележкесвозитихполестнице.Мари-Лорасидит,положиврукинаколени,ичувствует,какунеенемеютпальцы.Онадумаетпромеханизмначердаке, про его провода и переключатели. Передатчик, выстроенный,чтобыговоритьспризраками.Считаетсялионрадиоприемником?Надолио нем упоминать? Знают ли папа и мадам Манек? Похоже, не знают.Вечером на город наползает холодный, пахнущий рыбой туман. Они накухне ужинают картошкой иморковкой.МадамМанек оставляет тарелкуперед дверью в комнату Анри и стучит, но дверь не открывается и едаостаетсянетронутой.

—Чтоонисделаютсприемниками?—спрашиваетМари-Лора.—ОтправятвГерманию,—отвечаетпапа.—Иливыбросятвморе,—говоритмадамМанек.—Давай,золотко,

пейсвойчай.Этоещенеконецсвета.Сегодняяпринесутебеещеодеяло.УтромЭтьенпо-прежнемувкомнатебрата.Неизвестно,вкурселион,

чтопроисходитвегодоме.Вдесятьутрапапаначинаетвозитьприемникинарю-де-Шартр.Однаходка,вторая,третья.Наконецонставитнатележкупоследнее радио. Этьен за все это время так и не появился. Мари-Лорадержит мадамМанек за руку и слушает, как хлопает дверь, как скрипитнагруженная тележка по улице Воборель и как вновь наступает полнаятишина.

Музей

Фельдфебель Рейнгольд фон Румпель просыпается спозаранку.Натягивает форму, убирает в карманы пинцет и лупу, надевает белыеперчатки.Кшестичасамонужевфойегостиницы,полностьюготовыйквыходу: ботинки начищены, кобура застегнута. Хозяин приносит хлеб исырвтемнойплетенойкорзинке,сверхуполотнянаясалфетка—всекаквлучшихдомах.

Приятновыйтивгороддовосходасолнца,когдаещегорятфонари,агул парижского дня только-только пробуждается. Когда фон Румпельсворачивает с улицыКювье в ботанический сад, его встречаютмглистыеторжественныедеревья—зонты,раскрытыеспециальнодлянего.

Онлюбитвставатьрано.У входа в Большую галерею два ночных сторожа замирают, как в

столбняке.Смотрятнаегонашивки,ижилыунихна горленапрягаются.По лестнице сходит человечек в черном костюме, по-немецки просит егоизвинить. Представляется заместителем директора и говорит, что ожидалмсьефельдфебелятолькочерезчас.

—Мыможембеседоватьпо-французски,—отвечаетфонРумпель.Заспинойузаместителядиректора—второйсотрудник.Унегоочень

тонкаясухаякожа,ионявнобоитсясмотретьпосетителювглаза.—Мыпочтемзачестьпоказатьвамсобраниемузея,фельдфебель,—

чуть слышно говорит замдиректора. — Это наш минералог профессорЮблэн.

Юблэнморгаетдваразаподряд.Онпохожнапойманногозверя.Обасторожасмотрятнанихизкоридора.

—Позвольтевзятьвашукорзинку?—Мненетяжело.Минералогическая галереятакаядлинная,чтофонРумпельпочтине

видит другой ее конец. Впереди— ряды опустелых витрин, по темнымпятнамнавыцветшембархатеможноугадать,гдележалиэкспонаты.ФонРумпель идет, неся корзинку на локте, забыв обо всем на свете. Сколькосокровищ осталось! Великолепная друза желтого топаза на серомсубстрате. Огромная щетка розового берилла, похожая накристаллизованные мозги. Фиолетовая колонна мадагаскарскоготурмалина, такогогустогооттенка,чтофонРумпельнеотказываетсебевудовольствии еепогладить.Бурнонит, апатитнамусковите, переливчатый

циркон и еще десятки минералов с незнакомыми ему названиями. «Этилюди, — думает он, — за неделю держат в руках больше драгоценныхкамней,чемя—завсюжизнь».

Каждыйэкспонатвнесенвогромныйкаталожныйфолиант.Томаописизаполнялись столетиями. Бледный Юблэн показывает фон Румпелюстраницы:

— Начало собранию положил Людовик Тринадцатый, учредивМедицинскийкабинет,кудакамнипомещалисьпосвоимякобылечебнымсвойствам: нефрит от почечных болей, глина от несварения желудка. Ктысячавосемьсотпятидесятому годувколлекциибылоужедвести тысячобразцов,бесценноеминералогическоенаследие…

Время от времени фон Румпель достает из кармана записнуюкнижечку и делает в ней пометки. Ему некуда спешить. В конце залазамдиректораостанавливаетсяисцепляетпальцынаживоте:

—Надеюсь,фельдфебель,выдовольны?Вампонравиласьэкскурсия?—Очень.Электрические лампы на потолке далеко одна от другой, тишина в

огромномпространствеподавляет.— Однако, — продолжает фон Румпель медленно, подчеркивая

каждый слог, — как насчет экспонатов, не выставленных на публичноеобозрение?

Замдиректораиминералогобмениваютсявзглядами.—Вывиделивсе,чтомымогливампоказать,фельдфебель.ФонРумпельговоритвежливо.Культурно.Вконцеконцов,Париж—

не Польша. Действовать следует аккуратно. Нельзя просто изъять всеценности. Как там говорил его отец? «Смотри на препятствия как наступенькикпобеде,Рейнгольд.Черпайвнихвдохновение».

—Естьздесьместо,гдемыможемпоговорить?—спрашиваетон.Кабинет замдиректора расположен в пыльном углу третьего этажа и

выходит окнами на сад. В помещении жарко натоплено. Стены обшитыореховым деревом и украшены жуками и бабочками в черных и белыхрамкахподстеклом.Записьменнымстоломвесомвполтоннывиситодин-единственный рисунок: угольный портрет французского биолога Жан-БатистаЛамарка.

Замдиректора садится за стол, фон Румпель — напротив, поставивкорзину между ногами. Минералог стоит. Длинношеяя секретаршаприноситчай.

Юблэнговорит:— Мы постоянно пополняем коллекцию. По всему миру

промышленное развитие ведет к уничтожению уникальныхместорождений.Мыстараемсясобратьвсесуществующиеминералы.Длякуратораонивсеравноценны.

ФонРумпельсмеется.Да,оноценилигру.Норазвеонинепонимают,чтоегопобедапредрешена?Онставитчашкунастолиговорит:

— Я хотел бы видеть ваши особо охраняемые экспонаты. Особенноменя интересует один, который, насколько мне известно, лишь недавнодосталииззапертогохранилища.

Замдиректора проводит рукой по волосам, на воротник сыплетсяперхоть.

— Фельдфебель, минералы, которые вы сейчас видели, помоглисделать открытия в электрохимии, установить фундаментальные законыматематической кристаллографии. Национальный музей обязан стоятьвышеприхотейотдельныхколлекционеров,беречьсвойфонддлябудущихпоколений…

—Яподожду,—улыбаетсяфонРумпель.—Вынепонялинас,мсье.Мыпоказаливамвсе,чтомогли.—Яподожду,покавынепокажетето,чегонеможете.Замдиректорасмотритвчашкусчаем.Минералогпереступаетсноги

наногу—видимо,силитсясдержатьклокочущийвнемгнев.—Яоченьхорошоумеюждать,—продолжаетфонРумпель.—Это

мойглавныйталант.Явсегдабылслабвспортеивматематике,носсамогодетства одарен исключительным терпением. Я ждал в парикмахерской,пока маме делали прическу. Сидел часами на стуле, без журналов, безигрушек, даже ногами не болтал. На других мамаш это производилобольшоевпечатление.

Замдиректора ерзает в кресле, Юблэн нервно поводит плечами.Интересно,ктоподслушиваетподдверью?

— Пожалуйста, сядьте, если хотите, — обращается фон Румпель кминералогуипохлопываетпососеднемустулу.

Юблэн не садится. Время идет. Фон Румпель допивает последнийглотокчаяиоченьаккуратноставитчашкунакрайзамдиректорскогостола.Где-товключаетсявентилятор,несколькоминутжужжит,потомумолкает.

Юблэнговорит:—Несовсемпонятно,чеговыждете,фельдфебель.—Яждуотвасоткровенности.—Свашегопозволения…—Оставайтесь здесь,— говоритфонРумпель.—Сядьте.Я уверен,

чтоесливамнадоотдатькакие-нибудьуказания,довольноихпроизнести,и

похожаянажирафамадемуазельуслышит.Нетакли?Замдиректоравозитподстоломногами.Времяужезаполдень.—Нехотителиосмотретьскелеты?—спрашиваетзамдиректора.—

Залчеловекавеликолепен.Анашазоологическаяколлекцияпревосходит…— Я хотел бы посмотреть минералы, которые вы не выставляете в

галерее.Особенноодин.У минералога горло идет красными пятнами. Он по-прежнему не

садится.Замдиректора,видимо,смирилсястем,чтоситуацияпатовая.Ондостаетизстолатолстуюпачкусшитыхлистовиначинаетчитать.Юблэнделаетшагкдвери,нофонРумпельговоритпросто:

—Оставайтесьздесь,покамынерешимвопрос.Ожидание, думает он, своего рода война. Надо всего лишь сказать

себе: ты не вправе проиграть. На столе звонит телефон, замдиректоратянетсяктрубке,нофонРумпельподнимаетруку,ителефончерездесятьилиодиннадцатьгудковумолкает.Проходит,возможно,целыйчас.Юблэнсмотрит на свои ботинки, замдиректора что-то помечает в рукописисеребристой авторучкой. Фон Румпель сидит совершенно неподвижно. Вдверьтихонькостучат.

—Господа?—спрашиваетголос.—Спасибо,намничегоненужно,—отвечаетфонРумпель.—Уменяестьдругиедела,фельдфебель,—говоритзамдиректора.— Вы будете ждать здесь, — произносит фон Румпель все тем же

ровнымголосом.—Выоба.Будетеждатьсомной,покаянеувижуто,зачемпришел.Потоммывсесможемвернутьсякнашейважнойработе.

У минералога дрожит подбородок. Вентилятор опять включается,гудит, умолкает. Пятиминутный таймер, догадывается фон Румпель. Онждет,покавентиляторвновьневключитсяиневыключится.Потомставиткорзинунаколени.Указываетнастул,говоритмягко:

—Садитесь,профессор.Вамбудетудобнее.Юблэн не садится. Два часа, в городе звонят сотни церковных

колоколов.Гуляющиенадорожках.Сдеревьевпадаютпоследниеосенниелистья.

Фон Румпель кладет на колени салфетку. Медленно ломает хлеб,засыпая себя крошками. Жуя, он почти слышит, как у обоих французовурчитвжелудке.Угоститьсянепредлагает.Закончив,промакиваетуглыртасалфеткой.

—Вынеправильноменяпоняли,господа.Янезверь.Янесобираюсьграбить вашу коллекцию. Она принадлежит всей Европе, всемучеловечеству,нетакли?Мненужнотольконечтооченьмаленькое.Меньше

вашейколеннойчашечки.Говоря,онсмотритнаминералога.Тотбагровеетиотводитвзгляд.—Этонелепость,фельдфебель!—взрываетсязамдиректора.Фон Румпель складывает салфетку, убирает ее в корзину, ставит

корзину на пол. Слюнявит палец и одну за другой снимает с мундиракрошки.Потомсмотритпрямоназамдиректора:

—ЛицейКарлаВеликого,нетакли?Нарю-Шарлемань?Глаза у замдиректора раскрываются так, что кожа вокруг них

натягивается.— Ведь туда ходит ваша дочь? — Фон Румпель поворачивается на

стуле.—ИколлежСвятогоСтанислава,верно,докторЮблэн?Тамучатсявашисыновья-близнецы?Нарю-Нотр-Дам-де-Шам?Еслиянеошибаюсь,сейчасэтиочаровательныемальчикисобираютсяидтидомой?

Юблэн хватается за спинку пустого стула. Костяшки пальцев у негобелеют.

— Один со скрипкой, другой с альтом, если я ничего не путаю?Переходят столько улиц с оживленным движением. Долгая дорога длядесятилетнихмальчиков.

Замдиректорасидиточеньпрямо.ФонРумпельпродолжает:— Я знаю, господа, что его здесь нет. Даже последний уборщик

сообразилбы,чтоалмазнадоперепрятать.Однакояхотелбыпосмотреть,где вы его держали. Узнать, какое хранилище вы сочли достаточнонадежным.

Оба француза молчат. Замдиректора смотрит в рукопись, хотяочевидно, что он уже не читает. В четыре секретарша стучит в дверь, ивновь фон Румпель отсылает ее прочь. Он старается сосредоточитьсятолько на моргании. На биении жилки на шее. Тук-тук-тук-тук. Другие,думает он, действовали бы более грубо.Пустили бы в ход детектор лжи,взрывчатку, пистолетные дула, кулаки. Фон Румпель использует лишьсамыйдешевыйматериал:толькоминуты,толькочасы.

Бьетпять.Садзаокномпогружаетсявтень.— Прошу вас, фельдфебель, — говорит замдиректора, положив обе

ладони на стол. Поднимает голову. — Уже очень поздно. Мне надо вуборную.

— Не стесняйтесь. — Фон Румпель указывает на металлическоемусорноеведроподстолом.

Минералог морщится. Снова звонит телефон. Юблэн грызет ногти.Лицо замдиректора болезненно кривится.Вентиляторжужжит.Деревья всадутемнеют,афонРумпельпо-прежнемуждет.

— Ваш коллега, — говорит он минералогу, — человек логическогосклада,верно?Онневеритвлегенды.Новытемпераментнее.Вынехотитеверить,убеждаетесебя,чтоневерите.Однаконасамомделевыверите.—Онкачаетголовой.—Выдержалиалмазвруках.Ощутилиегосилу.

—Этонелепость,—отвечаетЮблэн.Глазаунегозакатываются,какуперепуганнойлошади.—Цивилизованныелюди так себяне ведут.Что снашимидетьми,фельдфебель?Ятребую,чтобывыдалинамвозможностьузнать,чтоснашимидетьми.

— Вы ученый, и все равно верите мифам. Верите в мощь разума иодновременновсказки.Вбогиньипроклятия.

Замдиректорарезковыдыхает.—Все.Хватит,—говоритон.УфонРумпеляубыстряетсяпульс.Неужтоуже?Такбыстро?Онготов

былждатьещедвадня,три,покавражескиерядынедрогнут.—Нашимдетямничтонеугрожает,фельдфебель?—Этозависитотвас.—Можномнепозвонить?ФонРумпелькивает.Замдиректорабереттрубку,говорит:«Сильвия»,

некотороевремяслушает,затемвешаеттрубку.Входитженщинасосвязкойключей. Извлекает из ящика замдиректорского стола еще один ключ.Простой,изящный,длинный.

Маленькая запертая дверь в конце коридора первого этажа. Онаоткрывается двумя ключами; судя по всему, для замдиректора замокнепривычный. Фон Румпеля ведут вниз по винтовой лестнице, потомзамдиректора открывает вторую дверь. Они проходят лабиринтомкоридоров,мимосторожа,которыйроняетгазетуирезковыпрямляетсянастуле. В подсобке, наполненной ящиками и кусками холста длязавешивания экспонатов, минералог убирает лист фанеры. За ней —простой сейфовый замок, замдиректора открывает его без особыхзатруднений.

Никакойсигнализации.Толькоодинсторож.Внутрисейфаящик,ужеболееинтересный.Ондовольнотяжелый—

минералогуизамдиректораприходитсявыниматьеговдвоем.Изящно сделано. Стыков не видно. Ни марки изготовителя, ни

кодового замка. Надо полагать, внутри пустое пространство, но нет нипетель, ни гвоздей, ни креплений. С виду сплошной кусок тщательноотполированногодерева.Штучнаяработа.

Минералог вставляет ключ в крохотное, почти невидимое отверстиеснизу и поворачивает. Открываются еще две миниатюрные замочные

скважины на противоположной стороне. Замдиректора вставляет в нихпарныеключи.Судяповсему,тамнеменьшепятисувальд.

Тривзаимосвязанныхцилиндровыхзамка.—Умно,—шепчетфонРумпель.Весьящикплавнораспадаетсяначасти.Внутрималенькийфетровыймешочек.—Откройте,—говоритфонРумпель.Минералогсмотритназамдиректора.Тотберетмешочек,растягивает

завязки и вытряхивает себе в руку что-то завернутое в лоскут ткани.Пальцем раздвигает складки. На ладони у него камень размером сголубиноеяйцо.

Платянойшкаф

Горожан,которыезажигаютсветвовремязатемнения,штрафуютилизабирают, хотя мадамМанек рассказывает, что в «Отель-Дьё» свет горитвсюночьивлюбойчасможновидетьнемецкихофицеров,которыезаходяттуда или выходят наружу, заправляя рубашки и одергивая брюки. Мари-Лорастараетсянеуснуть,ждет,неуслышитлидядюшку.Наконецдверьподругую сторону лестничной клетки открывается, ноги шаркают пополовицам. Мари-Лоре представляется, что сказочный мышоноквыглядываетизнорки.

Она спрыгивает с кровати, стараясь не разбудить отца, и выходит наплощадку:

—Дядя,небойся.—Мари-Лора?Отнегопахнетприближающейся зимой,могилой, тяжелойинерцией

времени.—Кактысебячувствуешь?—Чутьполучше.Онисадятсянаступени.— Тут было одно объявление, — говорит Мари-Лора. — Мадам

положилаеготебенастол.—Чтозаобъявление?—Твоирадиоприемники.Ониспускаютсянапятыйэтаж.Этьенчто-тоневнятнобубнит.Водит

пальцами по опустевшим полкам. Старых друзей нет. Мари-Лора ждетгневных возгласов, но вместо этогоЭтьен, задыхаясь, лепечет строчкииздетскогостишка:

—…àlasaladejesuismaladeaucélerijesuisguéri…[25]

Мари-Лора берет его за локоть и усаживает на кушетку.Он все ещебормочет, пытаясь от чего-то отгородиться, и она чувствует, как от негопышет страхом, заразным и ядовитым, похожим на клубы испарений отбаноксформалиномвотделезоологии.

Дождьстучитвокна.ГолосЭтьенадоноситсясловноиздалека:—Вседоодного?—Кромерадионачердаке.Яонемнесказала.МадамМанекпронего

знает?—Мыникогдаегонеобсуждали.

— Оно хорошо спрятано, дядя? Его могут найти, если дом будутобыскивать?

—Ктостанетобыскиватьнашдом?Молчание.—Мы еще можем его сдать,— говорит Этьен.— Сказать, что мы

простоонемзабыли.—Последнийсрокбылвчеравполдень.—Может,ониповерят?—Дядя,тыправдадумаешь,будтоониповерят,чтоможнослучайно

забытьпропередатчик,которыйслышновАнглии?Вновьиспуганноедыхание.Ночькатитсявпереднасвоихбесшумных

колесах.—Помогимне,—говоритЭтьен.Он приносит из комнаты на третьем этаже автомобильный домкрат,

затемвместесМари-Лоройподнимаетсянашестойэтаж,закрываетдверьвкомнату ее дедушки и, не зажигая даже свечу, встает на колени рядом согромным платяным шкафом. Он вставляет домкрат под шкаф иприподнимаетлевуюсторону.Подсовываетподножкисложенныетряпки,затемподнимаетдругуюсторонуиделаеттожесамое.

—Атеперь,Мари-Лора,уприсьрукамивотздесь.Итолкай.С дрожью волнения она осознает, что они сейчас задвинут шкафом

маленькуюдверьначердак.—Изовсехсил.Готова?Раз,два,три…Огромный шкаф сдвигается на дюйм. Тяжелые зеркальные створки

легонькохлопают.УМари-Лорытакоечувство,будтоонитолкаютпольдуцелыйдом.

—Отец,—произноситЭтьен,отдуваясь,—говорил,чтосамХристосне занесбы этотшкафполестнице.Наверное, спервапоставилишкаф, апотомуженачалистроитьздание.Ну,поднажмемещераз?Готова?

Они толкают, отдыхают, снова толкают, снова отдыхают. Наконецшкаф встает перед дверью: вход на чердак перекрыт. Этьен вновьпоочередно поднимает его домкратом с боков, вытаскивает тряпки и,тяжелодыша,опускаетсянапол.Мари-Лорасадитсярядом.Ещедотого,какпогородупрокатываетсярассвет,обаужеспят.

Черныедрозды

Утренняя перекличка. Френология, учебные стрельбы, строеваяподготовка. Черноволосый Эрнст ушел из школы через пять дней послетого,какназанятияхБастианаеговыбралислабейшим.Двоедругих—наследующей неделе. Из шестидесяти учеников осталось пятьдесят семь.Каждый вечер Вернер работает в лаборатории, то подставляя числа втригонометрические формулы, то совершенствуя приемопередатчик,которыйконструируетГауптман.Маленькийдокторобъяснил,чтоприбордолжен быстро переходить к передаче на разных частотах, а такжеизмерятьпеленгпринимаемогосигнала.МожетВернерэтосделать?

Онпочтиполностьюпеределываетсхему.ИногдаповечерамГауптманобщителен,подробноразъясняетрольсоленоидаирезистора,можетвдругсообщить, как называется паук, спускающийся на ниточке с потолка, илипуститься в рассказ о научной конференции в Берлине, где почти любойразговор, по его словам, открывает новые горизонты. Относительность,квантовая механика — в такие вечера он охотно говорит на любыеинтересующиеВернератемы.

Однако порой — иногда на следующий же вечер — Гауптманзамыкаетсявсебе.ВтакиеднионмолчанаблюдаетзаработойВернера,аВернернезадаетемувопросов.То,чтоудоктораГауптманатакиесвязи—что телефон на столе соединяет его с людьми за сотню километров, слюдьми, которые одним движением пальца отправляют десятки«мессершмиттов» бомбить какой-нибудь город,—пьянит и завораживаетВернера.

Мыживемвисключительноевремя.Вернергадает,простилалиегоЮтта.Ееписьмасостоятпобольшей

частиизничегонезначащихпустяков(«унастутмногодел»,«фрауЕленапередаеттебепривет»)либотакисчерканыцензором,чтовнихничегонепонять. Горюет ли она о его отъезде? Или заставила свои чувстваокостенеть,защищаясебя,какучитсясейчасделатьон?

Фолькхаймер, как и Гауптман, натура противоречивая. Для другихмальчишек Великан — громила, орудие грубой силы, и все же, когдаГауптман в Берлине, Фолькхаймер приносит из его кабинета ламповыйрадиоприемник «Грюндиг», вставляет коротковолновую антенну инаполняетлабораториюмузыкой.Моцарт,Бах,дажеитальянецВивальди.Чемсентиментальнее,темлучше.Великаноткидываетсявкресле,которое

протестующестонетподеговесом,иполуприкрываетвеки.Почему всегда треугольники? Для чего нужен прибор, который он

собирает? Какие две точки Гауптман знает и для чего ему нужно знатьтретью?

— Это всего лишь числа, — произносит Гауптман свою любимуюмаксиму. — Чистая математика, кадет. Привыкайте мыслить в такихкатегориях.

Вернер строит гипотезы и делится ими с Фредериком, но Фредерикходит как во сне, штаны слишком широки ему в талии, рубашка вечновылезает наружу. Глаза одновременно напряжены и рассеянны; он незамечает, когдапромахиваетсяпомишени.Почти каждыйвечер, засыпая,Фредерикчто-нибудьбормочетсебеподнос:читаетстихи,рассказываетоповадкахгусей,олетучихмышахзаокном.

Птицы,всегдаптицы.—…Полярныекрачки,Вернер,летятотСеверногополюсакЮжному.

Они настоящие кругосветные путешественники. Никто, наверное, за всюисториюживотногомиранемигрировалтакдалеко—насемьдесяттысячкилометроввгод…

На конюшнях, винограднике и стрельбище лежит металлическийзимний свет. Небо над холмами исчеркано птичьими строчками— путимиграции воробьиных проходят прямо над шпилями школы. Иногда всястаясадитсянаогромнуюлипузаплацемимельтешитсредилистьев.

Мальчишкишестнадцати-семнадцати лет, старшеклассники, которымсвободно выдают патроны, придумали забаву: палить по деревьям исчитать, кто сколько птиц убил. Дерево кажется пустым, нежилым.Выстрел — и крона разлетается во все стороны, в полсекунды воздухнаполняется отчаянно гомонящими птицами, словно взорвалось самодерево.

Как-товечеромвспальнеФредерик,упершисьлбомвоконноестекло,шепчет:

—Яихненавижу.Ненавижуихвсех.Когда звонят к обеду и все мчатся в столовую, Фредерик всегда

приходит последним. Глаза под желтой челкой страдальческие, шнуркиволочатся по полу. Вернер моет за Фредериком миску, делится с нимответами к домашним заданиям, гуталином, конфетами от доктораГауптмана;вовремяполевыхученийонивсегдабегутрядом.Укаждогоналацкане — легкий бронзовый значок; сто четырнадцать подкованныхподметок выбивают искры из щебнистой дороги. Замок с башенками ибастионами высится мглистым видением былой славы. У Вернера кровь

вскачь несется по жилам; он думает о приемопередатчике Гауптмана, оприпое, предохранителях, аккумуляторах, антеннах; их с Фредерикомподошвыударяютпоземлеточновтакт.

SSG35ANA513NLWUXКОПИЯТЕЛЕФОНОГРАММЫ

10ДЕКАБРЯ1940

МСЬЕДАНИЭЛЮЛЕБЛАНУСЕНМАЛОФРАНЦИЯ

= ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ПАРИЖ КОНЦЕ МЕСЯЦА ТЧКСОБЛЮДАЙТЕОСТОРОЖНОСТЬ=

Ванна

Последниечасылихорадочнойработы,имакетСен-Малодошкуренидоклеен.Оннепокрашен,собранизполудюжиныразныхсортовдерева,внемнедостаетподробностей.Однакотеперьдочьсможетучитьсяпонему,если до такого дойдет: все восемьсотшестьдесят пять зданийнаместе изаключенывнеправильныймногоугольникукреплений.

Мастер чувствует себя выжатым. Камень, который ему поручилисберечь, не настоящий— иначе директор давно прислал бы кого-нибудьзабрать такую ценность. Тогда почему, когда смотришь на него в лупу,внутри видны крохотные кинжалы пламени? Почему за спиной слышнышаги, хотя точно знаешь, что там никого нет? И почему его преследуетидиотскаямысль,будтокаменьвкарманепринесемунесчастье,навлекнаМари-Лоруопасностиивообщевызвалнемецкуюоккупацию?

Бред.Нелепость.Он проверял камень всеми способами, какие мог измыслить. Всеми,

которыенетребуютучастиядругихлюдей.Положил между двумя кусочками фетра и ударил молотком — не

колется.Царапалрасколотойкварцевойгалькой—нецарапается.Подносилкпламенисвечи,погружалвводу,кипятил.Пряталкамень

под матрасом, в ящике с инструментами, в ботинке. Как-то ночью нанесколькочасовзакопалподгеранямимадамМанеквцветочномящикезаокном,потомубедилсебя,чтогеранивянут,ивытащилобратно.

Сегоднянавокзалевочередизабилетами,человекзапятьдальшеего,мелькнулознакомоелицо.Где-тоонвиделэтоговечнопотноготолстякасмножествомподбородков.Ихвзглядывстретились.Толстякотвелглаза.

СоседЭтьена.Парфюмер.Недели четыре назад, измеряя расстояния для макета, мастер видел,

как парфюмер стоит на укреплениях и фотографирует море. Скверныйчеловечишко, сказала мадам Манек, от него хорошего не жди. Но этопросточеловеквочередизабилетами.

Логика.Принципдостоверности.Ккаждомузамкуестьключ.Ужеболеедвухнедельтелеграммадиректораэхомотдаетсявголове.

Двусмысленностьпоследнегоуказания—«соблюдайтеосторожность»—сводитсума.Этозначитвезтикаменьссобойилиоставитьздесь?Ехатьпоездом?Иликаким-тодругим,теоретическиболеенадежнымспособом?

Ачто,если,думаетмастер,телеграммуотправилвовсенедиректор?Вопросы ходят кругами. Отстояв очередь, он покупает билет на

утренний поезд до Ренна и оттуда до Парижа, потом узкими темнымиулочками возвращается на рю-Воборель. Покончить с этим, и все будетпозади. Снова за работу, в ключную, мастерить замки. Через неделю онналегкесъездитвБретаньизаберетМари-Лору.

НаужинмадамМанекподаетовощноерагуибагеты.Затеммастерпокрутой лестнице ведетМари-Лору в ванную на третьем этаже. Наливаетбольшуючугуннуюваннуи,отвернувшись,ждет,когдадочьразденется.

— Мылься сколько хочешь, — говорит он. — Я купил еще брусокмыла.

Билетвкармане—какуликапредательства.Он моет ей голову. Мари-Лора вновь и вновь водит пальцами по

мыльнымхлопьямнаводе,словнопытаетсяопределитьихвес.Втом,чтокасается дочери, мастер живет в постоянной легкой панике — его неотпускаетподспудныйстрах,чтоонплохойотецивседелаетнетак.Чтонесовсем понимает правила. Все эти парижские мамаши, которые катятколяскипоботаническомусадуиливыбираюткофтывмагазинах,—емувсегда казалось, что, видя их с Мари-Лорой, эти женщины понимающепереглядываются, словно обладают неким тайным знанием, для негонедоступным.Каквообщеможнопроверить,правильноливседелаешь?

Впрочем, есть и гордость— гордость, что он все сделал сам. Что удочери столько упорства и любопытства. Быть отцом такого сильногосущества— значит учиться смирению.Как будто ты— лишь тоненькийпроводок для чего-то куда более значительного. Так он и ощущает себясейчас, стоя на коленях рядом с ванной и ополаскивая дочери волосы:словно любовь к ней рвется за пределы его тела. Стены могут рухнуть,дажецелыйгород,аяркостьэтогочувстванепомеркнет.

Рычитслив,тесностоящиезданияобступаютдом.Мариподнимаетмокроелицо:—Тыведьуезжаешь,да?Вэтусекундуонрад,чтоонаегоневидит.—Мадамсказаламнепротелеграмму.—Яненадолго,Мари.Нанеделю.Самоебольшее—надесятьдней.—Когда?—Завтра.Тыещебудешьспать.Мари-Лора нагибает голову над коленями. Волосы у нее длинные,

светлыеирасходятсянавыступахпозвонков.Когда-тооназасыпала,зажаввкулачке егоуказательныйпалец.Астав старше,ложилась с книгойпод

верстакомвключной,иеерукибегалипостраницам,какпаучки.—Аяостанусьздесь?—Смадам.ИсЭтьеном.Ондает ейполотенце,помогаетвыбратьсянакафельныйполиждет

снаружи, пока она надевает ночную рубашку. Потом ведет ее на шестойэтаж,вихкомнатку,хотяизнает,чтодочьдошлабысама.Сидитнакраюкроватиисмотрит,какона,вставнаколенипередмакетом,беретсятремяпальцамизаколокольнюсобора.

Невключаялампу,оннаходитеещеткудляволос.—Десятьдней,папа?—Самоебольшее.Стеныскрипят.Окновпросветемежзанавесокчерно:городготовится

ко сну. Где-то там скользят над подводными каньонами немецкиеподводныелодки,идесятиметровыеспрутытаращатсяогромнымиглазамивхолодныймрак.

—Мыхотьоднуночьпровелиневместе?—Нет.Еговзглядскользитпонеосвещеннойкомнате.Каменьвкарманекак

будтопульсирует.Чтоонувидитсегоднявосне,еслисможетуснуть?—Покатебянебудет,можномневыйтипогулять?—Кактолькоявернусь.Обещаю.Он, как может бережно, водитщеткой по ее мокрым волосам. Окна

дребезжатнаморскомветру.ПальцыМари-Лорытихошуршатподомикам.Онаповторяетназвания

улиц:—Рю-де-Кордьер,рю-Жак-Картье,рю-Воборель.—Тывыучишьихзанеделю,—говоритотец.Мари-Лора взбирается пальцами на внешние укрепления.Дальше—

море.—Задесятьдней,—говоритона.—Самоебольшее.

Слабейший(№2)

Декабрь высасывает из замка весь свет. Солнце, не успев толкомвыглянутьиз-загоризонта,прячетсяснова.Снегидет,тает,идетснова.Натретийразонужеложитсяокончательно.Вернерникогданевиделснежнойцелины, не испачканной копотью и угольной пылью. Единственныепосланцывнешнегомира—редкиептицы,садящиесяналипызаплацем(ихсбилиспутиштормовыеветрыилисражения,аможет,итоито),идвагладковыбритых ефрейтора, которые заходят в столовую примерно раз внеделю — всегда сразу после молитвы, когда мальчики только-толькоподносят ко рту первую ложку. Они проходят под геральдическимиукрашениями, останавливаются за спиной у очередного кадета и шепчуттомунаухо,чтоегоотецпалвбою.

А бывает, что староста кричит: «Ахтунг!» — кадеты встают, и встоловуюнеспешнойпоходкойвходиткомендантБастиан.Мальчикимолчаглядят на еду, покуда Бастиан идет вдоль ряда, ведя по их спинамуказательнымпальцем.

—Скучаетеподому?Нечегоскучать!Фюрер—нашотчийдом.Чтовсравнениисэтимвсеостальное?

—Ничто!—кричатмальчики.Каждый день, в любую погоду, комендант свистит в свисток, и

четырнадцатилетки выбегаютнаулицу.Онвыситсянадними:мундирнаживотенатянут,медалипозвякивают,резиновыйшлангкрутитсявруке.

— Есть два вида смерти, — говорит комендант, и его дыханиеклубитсяморознымоблачком.—Кто-тодеретсякаклев.Акого-тоубитьпроще,чемвытащитьволосизчашкисмолоком.—Онобводитвзглядомшеренги,помахиваетшлангом,драматическитаращитглаза.—Какумретевы,ребята?

Как-товетренымднемонвызываетизстрояГельмутаРёделя.Гельмут—низкорослыйюжанин,учитсясредне,арукиунегопостоянносжатывкулаки.

— И кто это, Рёдель? По. Твоему. Мнению. Кто слабейший членданногоподразделения?

Комендантпомахиваетшлангом.Рёдельотвечаетбеззапинки:—Он,господинкомендант.УВернеравнутриобрываетсячто-тотяжелое:Рёдельуказалпрямона

Фредерика.Бастиан вызываетФредерика вперед. Если другу и страшно, Вернер

этого не видит. Фредерик выглядит рассеянным. Почти философичным.Бастиан вешает шланг на шею и неторопливо трусит по полю, увязая вснегу.Вотужеоннеболеечемтемноепятнышкоудальнейограды.Вернертщетно пытается поймать взгляд Фредерика — тот смотрит куда-то загоризонт.

Комендантподнимаетлевуюрукуикричит:«Десять!»Ветердоноситтолько обрывок слова. Фредерик несколько раз моргает, как обычно науроке,когдакнемуобращаетсяучитель.Ждет,когдаеговнутренняяжизньдогонитвнешнюю.

—Девять!—Беги!—громкошепчетВернер.Фредерик хороший бегун, лучше Вернера, но сегодня комендант

считает быстрее обычного. Фредерик получил меньшую фору, и емумешает снег. Он все еще в двадцати метрах от остальных ребят, когдаБастиан поднимает правую руку. Ребята срываются с места. Вернерстарается держаться в задних рядах. Винтовки ритмично хлопают их поспине.Самые резвые уже бегут быстрее обычного, как будто им надоелопроигрывать.

Фредерик выкладывается изо всех сил. Однако самые резвыемальчишки—гончие,отобранныесовсейстранызаскоростьиготовностьповиноваться. У Вернера такое чувство, что они бегут яростнее,целеустремленнеепрежнего.Имнетерпитсяузнать,чтобудет,когдакого-нибудьдогонят.

ФредерикнедобегаетдоБастианапятнадцатишагов—его валятназемлю.Получаетсякуча-мала.

Толпа сгущается вокруг нее.Фредерик и его преследователи встают.Онивсев снегу.ПодходитБастиан.Кадетыокружаютсвоегонаставника:все они тяжело дышат, многие упираются руками в колени. Морозныеоблачкапарасливаютсяводноитутжерастворяютсянаветру.Фредерикстоитвсерединекругаихлопаетдлиннымиресницами.

—Обычноэтослучаетсябыстрее,—говоритБастианласково,словнообращаяськсамомусебе.—Обычнопервоголовятраньше.

Фредерикщуритсянанебо.Бастианспрашивает:—Кадет,тыслабейший?—Незнаю,господинкомендант.— Не знаешь? — Пауза. В лице Бастиана мелькает неприязнь. —

Глядинаменя,когдаотвечаешь.— Одни люди слабы в одном, господин комендант. Другие — в

другом.У Бастиана сжимаются губы и суживаются глаза, лицо наливается

медленной концентрированной злостью. Как будто ветер на миг развеялоблако — и проступила истинная, изувеченная сущность Бастиана. ОнснимаетсшеишлангивручаетРёделю.

Тотморгает.—Давай,—говоритБастиан,словнопонукаетробкогоученикавойти

вхолоднуюводу.—Поучиегоуму-разуму.Рёдель смотрит на шланг — черный, метровый, затвердевший от

холода.Проходитнесколькоминут—Вернеруоникажутсячасами.Ветергонит по мерзлой траве султанчики и струйки поземки. Внезапно наВернера накатывает тоска по Цольферайну, по детским дням, когда ончерными от копоти задворками катал сестренку в тележке. Грязь подногами, хриплые голоса рабочих,мальчишки спятна составленных в рядкроватях,ихштаныикурткивисятнакрюкахпостене.ФрауЕленаидетвдолькроватей,какангел,шепчет:«Знаю,холодно,новедьяздесь,рядом,видите?»

Ютта,закройглаза.Рёдель делает шаг вперед и, взмахнув шлангом, бьет Фредерика по

плечу.Тототшатывается.Ветерсвиститвтраве.—Ещераз,—говоритБастиан.Всестраннозамедлено.Рёдельразмахиваетсяибьет.Ударприходится

Фредерику по скуле. Вернер старается удержать перед глазами образыдома:комнатудлястирки,розовыенатруженныепальцыфрауЕлены,собакв проулке, дым из фабричных труб. Каждая клеточка его тела хочетзавопить:«Ведьэтоженеправильно!»

Однакоздесьэтоправильно.Всё никак не заканчивается. Фредерик выдерживает третий удар.

«Еще!» — командует Бастиан. На четвертый раз Фредерик вскидываетруки, ударприходится емуполоктю, оноступается.Рёдель замахиваетсяснова, Бастиан восклицает: «Нас веди своим примером за собою, оХристос!»—ивесьзимнийденьперекашиваетсявбок,лопаетсястреском.Происходящее отдаляется, Вернер наблюдает за сценой словно с другогоконца длинного тоннеля: маленькое белое поле, кучка мальчиков, голыедеревья,игрушечныйзамок.Всетакженесвязаносявью,какисториипроэльзасскоедетствофрауЕленыилисказочныйПарижЮттиныхрисунков.Еще шесть раз Вернер слышит свист рассекаемого воздуха и странно

глухойхлопокрезиныоруки,плечи,лицоФредерика.Фредерик может часами бродить по лесу, за пятьдесят метров

различать певчихптах по голосам.Фредерик почтине думает о себе.ОнсильнееВернерапочтивовсем.Вернероткрываетротитутжезакрываетснова.Закрываетглаза,мозг.

Ударовбольшенеслышно.Фредериклежитничкомнаснегу.—Господинкомендант?—спрашиваетРёдель,тяжелодыша.Бастиан забирает у него шланг, вешает себе на шею и поддергивает

ремень,поправляябрюкинакругломживоте.Вернеропускаетсянаколенирядом сФредериком и поворачивает того на бок.Из носа— аможет, изглазаилииз уха—течет кровь.Аможет, отовсюду сразу.Один глаз ужезаплыл, другой открыт и смотрит в небо. Следит за чем-то в серойголубизне.

Вернер отваживается поднять голову: над ними парит одинокийястреб.

—Встать!—говоритБастиан.Вернервстает.Фредерикнешевелится.—Встать,—повторяетБастиантише.Фредерик поднимается на одно колено. Встает, шатается. Щека

рассечена, из нее тонкими струйками сочится кровь. Снег, попавший зашиворот,таетнарубашке.Вернерподаетемуруку.

—Кадет,тыслабейший?ФредерикнесмотритнаБастиана:—Нет,господинкомендант.Ястреб по-прежнему парит в небе. Толстый комендант мгновение

думает, двигая челюстями. В следующий миг звучит его зычный голос:«Бегом!» Пятьдесят семь кадетов пересекают поле и по заснеженнойдороге трусят через лес. Фредерик на своем всегдашнем месте, рядом сВернером. Левый глаз распух,щеки в кровавых разводах, ворот бурый имокрый.

Веткикачаютсяискрипят.Пятьдесятсемьмальчишекпоютвунисон:

Нетцелисветлейижеланнее!Мывдребезгимирразобьем!СегоднямывзялиГерманию,Азавтра—всюЗемлювозьмем![26]

Зима в лесах старой Саксонии. Вернер не отваживается еще раз

взглянуть на друга.Он трусит поморозу, с незаряженной пятипатроннойвинтовкойчерезплечо.Емупочтипятнадцать.

Арестмастера

Егоберутна станциирядомсВитре, внесколькихчасахотПарижа.Двое полицейских в штатском выводят его из поезда под взглядаминемногочисленных пассажиров. Допрашивают в полицейском фургоне,потом еще раз в ледяном помещении, украшенном плохими акварелямиокеанскихлайнеров.Спервадопрашиваютфранцузы,черезчасихсменяютнемцы. Мастеру демонстрируют его записную книжку и ящичек синструментами. Берут его кольцо с ключамии насчитывают семь разныхотмычек.Зачемонинужны?Длячеговамэтинадфилиипилки?Какнасчетзаписнойкнижкисархитектурнымизамерами?

Макетдлямоейдочери.Ключидлямузея,гдеяработаю.Богаради.Его заталкивают в камеру. Замок на двери и петли огромные и

старинные—неиначекаквременЛюдовикаXIV.ИлиНаполеона.Вот-вотподъедетдиректориликто-нибудьизмузеяивсеобъяснит.Недоразумениеобязательноразрешится.

Наутро немцы проводят второй, более лаконичный допрос. В углустучит машинистка. Кажется, его обвиняют в том, что он хотел взорватьШато-де-Сен-Мало, хотя неясно, с чего они это взяли. Допрашивающиееле-елепонимаютпо-французскииявнобольшезанятысвоимивопросами,чем его ответами. На просьбу дать бумагу, сменное белье, позвонить потелефону—отказ.Егофотографируют.

Отчаяннохочетсякурить.Онлежитничкомнаполуивоображает,какцелуетспящуюМари-Лорусперваводинглаз,потомвдругой.Черездвадня после ареста его отвозят в загон для скота под Страсбургом. Черезщельвзабореоннаблюдает,какшкольницывформешагаютподзимнимсолнцемколоннойподве.

Охранники приносят бутерброды, твердый сыр, достаточно воды. Взагоне еще человек тридцать. Спят на соломе, брошенной на мерзлуюгрязь.Восновномэтофранцузы,ноестьбельгийцы,четверофламандцев,два валлона.Никто толкомне отвечает, за что его задержали; все боятся,что вопросы — хитро расставленная ловушка. По ночам шепотомобмениваютсяслухами.

—МыпробудемвГерманиилишьнесколькомесяцев,—говориткто-то.

Другиеподхватываютегословаипередают,меняяихпоходу:— Только помочь с весенними полевыми работами, пока все их

мужчинынафронте.—Потомнасотпустятдомой.Сперваниктоневерит,потомкаждыйдумаетпросебя:нет,наверное,

правда.Всегонесколькомесяцев.Потомдомой.Ни официально назначенного адвоката, ни военного трибунала. Трое

суток отец Мари-Лоры дрожит от холода в загоне. Из музея никто неприезжает, директорскоголимузинанадорогеневидать.Когдаонпроситразрешения позвонить, охранники даже не смеются. «Знаете, когда мысами последний раз говорили по телефону?» Каждый час — молитва оМари-Лоре.Каждыйвдохивыдох.

Начетвертыйденьарестантовзагружаютвфургондляскотаивезутнавосток.

—МыблизкокГермании,—шепчеткто-то.Из кузова виден другой берег реки: невысокие рощицы между

заснеженными полями. Черные ряды виноградников. Четыре отдельныхстолбадыматаютвбелесомнебе.

Мастер щурится. Германия? На вид ничем не отличается от этогоберега.

Стемжеуспехомэтомогбытькрайобрыва.

4.8августа1944г.

ФортСите

Фельдфебель фон Румпель взбирается по металлической лестнице,чувствуя, как лимфоузлы сдавливают дыхательное горло и пищевод. Онвиснетнаперекладинах,какмокраятряпка.

Дваартиллериставперископнойбашнесмотрятнанегоиз-подкасок.Непредлагаютпомощьинесалютуют.БашнястоитнаукрепленияхфортаСите; она накрыта стальным колпаком и служит главным образом длянаведения расположенных ниже больших орудий. Из нее видно море кзападу,обрывывнизу,сплошьзатянутыепроволочнымзаграждением,изаширокимводнымпространством—горящийгородСен-Мало.

Обстрел на время прекратился. Дорассветный пожар в стенахувереннонабираетсилу.Западныйкрайгорода—ало-малиновыйхолокост,изкотороговстаютбесчисленныестолбыдыма.Самыйбольшойпохожнаоблако пепла, пара и тефры над жерлом вулкана. Издали он кажетсясплошным, как будто вырезан из светящегося дерева. По всему егопериметру вспыхивают искры, сыпется зола, порхают административныедокументы:ведомости,планыкоммуникаций,налоговыекарточки.

Фон Румпель в бинокль наблюдает как что-то— возможно, летучиемыши—вспыхиваетипроноситсянад укреплениями.Водномиз домоввзрывается гейзер искр — трансформатор, бочка с бензином или бомбазамедленного действия. Впечатление такое, будто молния бьет из земливверх.

Один из артиллеристов буднично комментирует все, что видит: дым,мертвуюлошадьподстеной,интенсивностьогнявтомилииномсекторе.Какбудтоони—аристократы,наблюдающиесхолмазаштурмомкрепостивэпохуКрестовыхпоходов.ФонРумпельоттягиваетворотник,давящийнавспухшиежелезы,силитсясглотнуть.

Луназашла,небонавостокесветлеет,покровночисползает,увлекаязасобойзвезды,заисключениемодной-двух:толиВеги,толиВенеры.ФонРумпельтакиненаучилсяихразличать.

—Ашпиль-торухнул,—замечаетвторойартиллерист.Вчерацерковныйшпиль торчал высоконад зигзагамикрыш, сегодня

его нет. Вскоре солнце уже над горизонтом, оранжевое пламя блекнет.Черныйдымстелетсянадгородом,каксорочка.

На несколько секунд он расходится, и фон Румпель обнаруживает визрезанномлабиринтеулочекто,чтоискал:верхниеэтажидомасширокой

печнойтрубой.Видныдваокна,одновыбито.Одинставеньвисит,тринаместе.

Дом номер четыре по улице Воборель. Все еще стоит. Проходятсекунды,дымзатягиваетсяснова.

Одинокий самолет проносится в синеющем небе, на удивлениевысоко.ФонРумпельспускаетсяподлиннойлестницеобратновтоннелифорта.Идет, стараясьнехромать,недуматьодавящейопухоливпаху.Вподземелье солдаты сидят, привалившись к стене, и ложками хлебают изперевернутых касок овсяную кашу. Электрические лампы под потолкомотбрасываюткругисвета,разделенныеглубокойтьмой.

Фон Румпель садится на снарядный ящик и достает тюбик с сыром.Полковник, отвечающий за оборону Сен-Мало, произнес не одну речь омужестве, о том, что дивизия «Герман Геринг» вот-вот прорветамериканский фронт у Авранша, что не сегодня завтра из Италии или,можетбыть,Бельгиипридетподкрепление—танки,«Штуки»,грузовикиспятидесятимиллиметровыми минометами, что берлинцы верят в них, какмонахини в Бога, что никто не бросит свой пост, а если бросит, егорасстреляюткакдезертира.ОднакофонРумпельдумаеточернойползучейплетивнутрисебя,охищномвьющемсястебле,которыйпустилпобегивего живот, руки и ноги. Здесь, в полуостровной крепости, отрезанной отбыстро отступающей армии, невозможноне думать, что рано или поздноостроглазые британцы, канадцы и американцы из Восемьдесят третьейдивизии начнут прочесывать город, ища немцев-мародеров, а уж как онипоступаютспленными,каждомунемецкомусолдатудавнообъяснили.

Рано или поздно черный ползучий стебель внутри его сожмет изадушитсердце.

—Что?—спрашиваетсидящийрядомсолдат.—Яничегонеговорил,—буркаетфонРумпель.Солдатутыкаетсявсвоюовсянку.ФонРумпельвыдавливаетвротостаткипрогорклогосоленогосыраи

бросает мятый тюбик на пол. Дом по-прежнему стоит. Армия все ещеудерживаетгород.Несколькочасовпожарбудетполыхать,азатемнемцы,какмуравьи,вернутсянапозиции.

Он подождет. Он будет ждать, ждать, ждать, а когда дым рассеется,придетеговремя.

AtelierdeRéparation

[27]

Инженер Бернд корчится от боли, возя лицом по золотистой обивкекресла.Унегочто-тонетаксногойиещехужесгрудью.

Станция выглядит безнадежно. Шнур питания перебит, контакт снаружной антенной утрачен, панель настройки вдребезги. В слабеющемянтарномсветефонаряВернероглядываетодинсмятыйразъемзадругим.

Левое ухо после бомбежки не слышит совсем, правому вроде быпонемногувозвращаетсяслух.ЗанеумолкающимзвономВернерначинаетразличатьидругиезвуки.

Потрескиваниедогорающегопожара.Скрипзданиянаверху.Какая-токапельсразныхсторон.И грохот, с которым Фолькхаймер остервенело крушит завал на

лестнице.Стратегия,насколькоВернерможетсудить,такая:Фолькхаймерстоит, тяжело дыша, пригнувшись под нависшим потолком, в руке кусокгнутой арматуры. Включает фонарь, водит лучом по завалу, выискиваетчто-нибудь, что можно вытащить, запоминает. Выключает фонарь, чтобыпоберечь батарею, и некоторое время орудует в темноте. Когда светзагорается снова, плотная масса кирпича, металла и досок выглядит по-прежнему.Ееидвадцатичеловекамнеразобрать.

«Бога ради!»— говорит Фолькхаймер. Громко или тихо, Вернер незнает,новегоправомухеэтисловазвучаткакдалекаямолитва.Богаради!КакбудтовсеостальноенавойнедвадцатиоднолетнийФранкФолькхаймервынестимог,нотольконеэтупоследнююнесправедливость.

Пожарнаверхуужедолженбылвытянутьизихдырывеськислород.Они должны были задохнуться. Вернуть долги, закрыть счет. А они по-прежнему дышат. Три надломленных потолочных бруса удерживают богвесть какую тяжесть: обгорелое здание, трупы восьми артиллеристов,неведомоеколичествонеразорвавшихсябоеприпасов.Можетбыть,Вернер,десятью тысячами мелких предательств, Бернд, бесчисленнымипреступлениями, иФолькхаймер— тем, что был орудием, исполнителемприказов,разящимклинкомрейха,—заслужилиболеестрашноенаказаниеисейчасвершитсянекийпоследнийприговор?

Корсарский подвал, где эксцентричный приватир хранил оружие,золото и пчеловодческий инвентарь. Затем— винный погреб. Позже—

уголокремесленника.«AtelierdeRéparation»,—думаетВернер.Репарации.Возмещение ущерба. Искупление вины. Вполне подходящее место, чтобискупитьвину.Нехужелюбогодругого.Безусловно,многиевмирескажут,чтоимтроиместьчтоискупать.

Двебанки

Мари-Лора просыпается: игрушечный домик прижат к груди,дядюшкинопальтовзмоклоотпота.

Уже рассвело?Она взбирается по лестнице, приникает ухом к люку.Воздушной тревоги уже не слышно. Может быть, пока она спала, домсгорелдооснования.Илионапроспалапоследниечасывойныигородужеосвобожден. Наверняка на улицах люди. Добровольцы, пожарные,жандармы. Американцы. Надо всего лишь открыть люк и выйти черезпараднуюдверьнаулицуВоборель.

Но что, если в городе по-прежнему немцы? Что, если они прямосейчасидутотдомакдому,расстреливаявсехподряд?

Надо ждать. Может быть, Этьен уже бежит, запыхавшись, к ней навыручку.

Илисъежилсягде-нибудь,обхвативрукамиголову.Видитдемонов.Илипогиб.Мари-Лора убеждает себя поберечь хлеб, но он и так уже немного

зачерствел,аестьхочетсяужасно,ивотужеонасаманеуспелазаметить,какприкончилабатон.

Изачемтолькоонаневзялассобойкнигу!Мари-Лора обходит подвал, чувствуя сквозь чулки неровности пола.

Вотсвернутыйвтрубкуковер,изнегопахнетопилкамиимышами.Ящиксо старыми документами. Керосиновая лампа. Закатывательная машинкамадамМанек.Авот, в дальнемконцеполкипод самымпотолком,—двамаленьких чуда. Полные жестяные банки! В кухне съестного почти неосталось—толькокрупа,пучоклавандыидве-трибутылкииспорченногобожоле,—атут,вподвале,такоесокровище.

Горошек? Фасоль? Сладкая кукуруза? Только бы не растительноемасло!Вродебыбанкисмасломменьше?Мари-Лоратрясетих,нонаслухничегонеопределить.Интересно,могутлитамоказатьсяперсики—белыелангедокскиеперсики,которыемадамМанекпокупалаящиками,чистила,резала на четвертинки и варила в сиропе. Вся кухня ими благоухала, уМари-Лорыпальцыбылилипкиеотсока.Упоительныйпраздник.

Двебанки,которыхнезаметилЭтьен.Ненадослишкомуноситьсявмечтах—обиднейбудетразочарование.

Горошек.Илифасоль.Итоидругое—замечательно.Онаубираетпобанкев карманы дядюшкиного пальто, еще раз убеждается, что макет по-

прежнемувкармашкеплатья,садитсянасундук,сжимаетврукахтростьистараетсянедуматьпромочевойпузырь.

Когда-тодавно—ейбылотогдалетвосемьилидесять—папаводилее в Пантеон, где показывают маятник Фуко. На проволоке длинойшестьдесят семь метров, объяснял папа, качается медный шар с острымкончикомвнизу, какудетскойюлы,и то, что его траекторияменяется современем, безусловно доказывает вращение Земли. Однако тогда, стоя уограждения, под свист летящего маятника,Мари-Лора из всех отцовскихобъясненийтвердоусвоилаодно:маятникФукобудеткачатьсявечно.Дажепослетого,каконауйдетотсюдаизаснетвсвоейкроватке.Послетого,какзабудетонем,проживетцелуюжизньиумрет.

Теперьейкажется,будтопереднеюсвиститэтотмаятник:огромныйзолотой шар, диаметром с бочку, безостановочно качается взад-вперед.Вновьивновьпрочерчиваянаполусвоюнечеловеческуюистину.

Дом№4поулицеВоборель

Пепел,пепел:снегвавгусте.Утромбомбардировкавозобновилась,носейчас, вшесть вечера, уже не бомбят. Где-то строчат пулеметы, звук—словно между пальцами пропускают нитку бус. У фельдфебеля фонРумпеля с собой фляжка, несколько ампул морфия и пистолет. Понабережной. По дамбе к дымящимся стенам Сен-Мало. Мимо разбитогопирса,рядомскоторымдрейфуеткормойвпередполузатопленноерыбачьесуденышко.

УлицаДинанвСтаромгороде:грудыкамнявперемешкусоставнями,ветками, мешками, чугунными решетками и колпаками дымовых труб.Расколотые ящики для цветов, обгорелые оконные рамы и битое стекло.Многие здания еще дымятся, и фон Румпель уже несколько разостанавливалсяипереводилдух—даженесмотрянато,чтодержитулицамокрыйносовойплаток.

Раздувшийся труп лошади. Кресло, обитое полосатым зеленымбархатом.Обрывки тента с надписью «Кондитерская». Из разбитых оконплещут занавески, в странноммерцающемсвете этонеприятнодействуетна нервы. Ласточки носятся туда-сюда, ища гнезда, которых нет; вдалекекто-то кричит, хотя, может быть, это просто ветер. Многие вывескисорвало,ихоборванныецеписиротливокачаютсяввоздухе.

Сзади, поскуливая, трусит шнауцер. Никто не кричит из окон, непредупреждает, что тут заминировано. За четыре квартала фельдфебельвстречает лишь одного человека — женщину перед тем, что еще вчерабыло кинотеатром. В руке у нее совок для мусора, щетки не видать. Воткрытой двери за ее спиной — ряды кресел, смятые обвалившимсяпотолком.Дальшеэкран,совершенноцелый,даженезакопченный.

—Первыйсеанстольковвосемь,—говоритженщина,ошалелоглядянафонРумпеля.

Тоткиваети,хромая,проходитмимо.УлицаВоборельзасыпанабитойчерепицей.Надголовойпорхаютобгорелыеклочьябумаги.Чаекнет.Дажееслидомсгорел,думаетфонРумпель,алмазпо-прежнемутам.Явыкопаюегоиззолы,кактеплоеяйцо.

Однаковысокийдомстоитидаженесильнопострадал.Одиннадцатьоконнафасаде, почти все выбиты.Синиеоконныерамы, буровато-серыйгранит. Четыре из шести цветочных ящиков на месте. К двери прибитобязательныйсписокжильцов:

М.ЭтьенЛеблан,63годаМ-льМари-ЛораЛеблан,16лет

ФонРумпельготовналюбыеопасности.Радирейха.Радисебя.Никтонепрепятствуетемувойти.Ввоздухенесвистятпули.Иногда

самоебезопасноеместо—вцентрециклона.

Чтоунихесть

Когдаденьикогданочь?Единственныйотсчетвремени—пофонарю.Включился.Выключился.

В отраженном свете видно, как припорошенное пылью лицоФолькхаймера склоняется над Берндом. «Пей», — произносят губы.Фолькхаймер прикладывает фляжку ко рту Бернда, и тени скачут понависшемупотолку,словнохороводголодныхпривидений.

Берндотворачивается.Вглазахпаника.Онпытаетсявзглянуть,чтоунегосногой.

Фонарьгаснет.Вновьпадаеттьма.ВвещмешкеуВернератетрадьсдетскимизаписями,одеялоисухие

носки. Три пайка. Весь их провиант.УФолькхаймера еды нет.У Берндатоже. У них только две фляжки с водой, обе наполовину пустые.Фолькхаймернашелвуглуведро,гдезамоченымалярныекисти,тамнаднеплещется немного жидкости, однако до чего надо дойти, чтобы к нейпритронуться?

У Фолькхаймера в обоих карманах по ручной гранате модели М24.Длиннаядеревяннаярукояткаинаполненныйвзрывчатойсмесьюстальнойцилиндр на конце. В Шульпфорте мальчики называли их колотушками.Бернд уже дважды уговаривалФолькхаймера бросить гранату в завал—может, удастся расчистить выход. Однако взрывать гранату в тесномподвале, под обломками дома, среди которых наверняка осталисьнеразорвавшиеся88-миллиметровыеснаряды,—самоубийство.

У Фолькхаймера карабин «Маузер 98к» с полным магазином. Пятьпатронов. Больше чем достаточно, думает Вернер. Им хватит трех— поодномунакаждого.

ИногдапривыключенномфонареВернеручудитсядругойсвет,оченьслабый. Возможно, он идет из-за обломков. Определенно в подвалестановится чуть краснее по мере того, как наверху наступает закат. Анепроглядная тьма — не такая уж непроглядная: Вернер проводитрастопыреннойладоньюпередлицомипочтиуверен,чтоможетразличитьпальцы.

Ондумаетосвоемдетстве,обугольнойпыли,котораявиситввоздухе,ложитсянаподоконники,забиваетсядетямвушиивлегкие;толькоздесь,вэтойдыре,пыль,наоборот,белая.Какбудтоонзаваленвглубокойшахте— в каком-то смысле это та же шахта, в которой погиб отец, и

одновременно—еепротивоположность.Снова темнота. Снова свет. Перед Вернером материализуется

припорошенное белым лицо Фолькхаймера. Погон на одном плечеболтается.ЛучомфонаряФолькхаймерпоказываетВернерунадвегнутыхотверткиикоробкупредохранителей.

—Радио,—говоритонВернерувздоровоеухо.—Тыхотьсколько-нибудьспал?Фолькхаймернаправляетфонарьсебеналицо.«Поканеселабатарея»,—говорятегогубы.Вернер мотает головой. Рацию не починить. Хочется закрыть глаза,

забыть обо всем, сдаться и ждать, когда дуло карабина коснется виска.ОднакоФолькхаймернамеренубедитьего,чтозажизньстоитпобороться.

Нить лампочки в фонаре горит желтоватым светом, уже слабее, чемраньше.ОзаренныйротФолькхаймера—красныйнафонечерноты.«Унасмало времени», — говорят его губы. Здание наверху скрипит и стонет.Вернер видит зеленую траву, мотыльков, солнечный свет.Ворота летнегопоместьяраспахиваютсяшире.КогдасмертьпридетзаБерндом,чтобыейнеприхватитьзаодноиВернера?Чемходитьдваразатуда-сюда.

«Твоясестра,—говоритФолькхаймер.—Думайпросвоюсестру».

Проволокаиколокольчик

В уборную хочется нестерпимо. Мари-Лора влезает по лестнице изадерживает дыхание, но слышит лишь тридцать ударов своего сердца.Сорок.Онаподнимаеткрышкулюка.

Никтовнеенестреляет.Взрывовнеслышно.Мари-Лора перебирается через упавшие кухонные полки в комнатку

мадам Манек. Полные банки тяжело раскачиваются в карманахдядюшкиногопальто.Вгорлепершит,вносущиплет.Впрочем,здесьдымнетакойгустой.

Рядом с кроватью ночной горшок. Наконец-то! Затем Мари-Лорапоправляетчулкиивновьзастегиваетдядюшкинопальто.Сейчасдень?Втысячныйразонадумает,какбыхотеласейчаспоговоритьспапой.Можетбыть,самоеправильное—выйтивгород,особенноеслитамещесветло,иккому-нибудьобратиться?

Любой солдат ей поможет. Любой человек. Хотя, не успев додуматьэтумысль,Мари-Лораужесомневается.

Слабость в ногах от голода, это она знает точно. В разгромленнойкухненеудаетсянайтиоткрывашку,затоМари-Лоранаходитразделочныйножв ящике столаи большой грубыйкирпич, которыммадамподпиралакаминнуюрешетку.

Она съест то, что в банках. Потом еще подождет на случай, есливернетсядядюшкаилионауслышиткого-нибудьнаулицерядомсдомом:городского глашатая, пожарного, рыцарственного американского солдата.Еслиничегоэтогонеслучитсяктомувремени,какейсновазахочетсяесть,онавыйдетнаулицуибудьчтобудет.

ДляначалаМари-Лораподнимаетсянатретийэтажипьетизванны—тянет один большой глоток за другим, приникнув губами к воде. Этотфокус они с Этьеном усвоили за сотни скудных трапез: когда еды мало,надовыпитьскольковлезет,тогдабыстреенаешься.

—Покрайнеймере,папа,—говоритонавслух,—насчетводыявсесделалаправильно.

Потом садится на площадке третьего этажа, спиной к телефонномустолику. Зажимает банку между колен, приставляет нож к крышке иподнимает кирпич, чтобы ударить по ручке. И тут проволока позади неедергается,звенитколокольчик.Кто-товошелвдом.

5.Январь1941г.

Зимниеканикулы

Комендант произносит речь о семейных ценностях и символическомогне, который учащиеся Шульпфорты должны нести повсюду, о чашечистогопламени,откоторогоярчеразгорятсясердцанации,офюререиовсемпрочем.ЕготрескотняпривычнымпотокомльетсявушиВернера, аодин из самых дерзких мальчишек позже замечает: «Ох и жжет же менясимволическийогоньводномместе».

ВспальнеФредерикперевешиваетсячерезкрайкойки.Лицовжелтыхилиловыхсиняках,какбудтораскрашенное.

—Не хочешь поехать со мной в Берлин?Папа в отъезде по работе,затопознакомишьсясмамой.

Две прошлые недели Фредерик ходил медленно, прихрамывая, сопухшимлицом,нониразувеготонеВернернеуслышалничего,кромевсегдашней рассеянной доброты. Ни разу Фредерик не обвинил его впредательстве,хотяВернермолчасмотрел,какФредерикабили,иничегоне сделал потом: не отлупил Рёделя, не навел винтовку на Бастиана, незаколотил в дверь к доктору Гауптману, возмущенно требуясправедливости.КакбудтоФредерикужепонял, что каждыйизнихидетсвоимназначеннымпутем,скоторогоневозможносвернуть.

—Уменянет…—начинаетВернер.— Мама купит тебе билет. — Фредерик откидывается на койку и

смотритвпотолок.—Этопустяки.Шесть часов сонной тряски в стареньком поезде, который то и дело

отгоняютназапасныепути,чтобыпропуститьмчащиенафронтэшелоныссолдатами. Наконец Вернер и Фредерик высаживаются на полутемномзакопченном вокзале и по лестнице, где на каждой ступеньке краскойнаписан один и тот же лозунг: «Берлин курит „Юно“!» — выходят наулицу. Вернер и представить себе не мог, что города бывают такимиогромными.

Берлин! Само название звенит победным колоколом. Столица науки,город, гдеживетиработаетфюрер, колыбельЭйнштейна,Штаундингера,Байера. Где-то на этих улицах придумали пластмассу, открылирентгеновские лучи, создали теорию дрейфа материков. Какие чудесараститтутнаукасегодня?Солдат-сверхчеловеков,машиныдляизмененияпогоды, о которых говорил доктор Гауптман, ракеты, управляемыедистанционнозатысячикилометров.

Небо роняет серебристые нитки мокрого снега. Серые домасходящимилиниямитянутсявгоризонту,тесноприжавшисьдругкдружке,словно для тепла. Вернер и Фредерик проходят мимо мясных лавок, вкоторыхвисяттуши,мимопьяногососломанноймандолинойнаколенях,мимо трех проституток, которые укрылись под навесом и при видемальчиковвшкольнойформевыкрикиваютимчто-тоехидное.

Они минуют красивую улицу под названием Кнесебекштрассе. Вквартале от нее Фредерик останавливается перед пятиэтажным домом извонит в квартиру номер два. Внутри эхом прокатывается звонок, дверьоткрывается. Мальчики входят в полутемный вестибюль. Перед нимидвустворчатаядверь.Фредерикнажимаеткнопку,высоковнутридомачто-толязгает,иВернершепчет:

—Увасестьлифт?Фредерикулыбается.Лифт с грохотом ползет вниз и останавливается. Фредерик толкает

деревянные двери, мальчики входят. Вернер зачарованно наблюдает, какмимопроплываетэтаж.Когдакабинаостанавливается,онспрашивает:

—Аможнопоехатьещераз?Фредерик смеется. Они едут вниз. Вверх. Вниз, вверх и снова вниз.

Вернерстоитснаружи,изучаеттросыипротивовесы,пытаясьразобраться,как работает механизм, и тут в подъезд входит маленькая старушка сбумажнымпакетомводнойрукеизонтикомвдругой.Стряхиваязонт,онабыстро оглядывает мальчиков, отмечает их школьную форму,удивительную белизну Вернеровых волос, синяки под глазами уФредерика. На груди у нее аккуратно пришита желтая звезда. Идеальноровно:одинлучвниз,другойвверх.Каплисыплютсяскончиказонта,какзерна.

—Добрыйдень,фрауШварценбергер.—Фредерикотступаеткстенекабиныижестомприглашаетеевойти.

Онавтискиваетсявлифт,Вернервходитследом.Избумажногопакетаторчитпучокувядшейзелени.Воротникпальтоеледержится—некоторыенитки уже порвались. Если бы старуха обернулась, их с Вернером глазаоказалисьбынарасстояниивладонь.

Фредерик нажимает кнопку «2», потом «5». Старуха дрожащимуказательным пальцем трет бровь. Лифт с лязгом проезжает этаж.Фредерик открывает двери, имальчики выходят.Серые старухины туфлипроплывают у Вернера перед носом. Дверь квартиры номер два ужеотворена.Выбегаетженщинавфартуке;унеепухлоелицоидряблыеруки.ОнахватаетФредерикавобъятия.Целуетеговобещеки,потомаккуратно

трогаетсиняки.—Пустяки,Фанни.Возилисьсребятами.Квартира лоснится и сверкает, всюду глубокие ковры, поглощающие

звук.В огромные окна глядят стволычетырех облетевших лип.На улицепо-прежнемуидетснегсдождем.

— Мама еще не пришла, — говорит Фанни, обеими рукамиразглаживаяфартук.Онапо-прежнемунеотрывноглядитнаФредерика.—Аточноутебявсевпорядке?

—Конечно,—отвечаетФредерик,ионивместесВернеромвходятвтеплую,пахнущуючистотойспальню.Фредериквыдвигаетящикстола, акогда оборачивается, на нем очки в черной оправе. Он робко смотрит наВернера.—Брось,неужелитыраньшенезнал?

В очках у него выражение более спокойное, более естественное.Вернер понимает, что это и есть настоящий Фредерик — тонкокожиймальчиксжелтымиволосамииедвазаметнымпушкомнадверхнейгубой.Любительптиц.Близорукийсынбогатыхродителей.

— Я почти никогда не попадал по мишени. Ты и правда недогадывался?

—Можетбыть,—отвечаетВернер.—Можетбыть,догадывался.Кактыпрошелмедосмотр?

—Выучилтаблицу.—Ихжевроденесколько?—Я выучил все четыре.Папа раздобыл их заранее, а мама помогла

мневыучить.—Акакжебинокль?—Онсдиоптриями.Поотдельномузаказу.Стоилкучуденег.Онисидятвкухнезадеревяннымстоломсмраморнойстолешницей.

ГорничнаяпоимениФанниприноситбуханкучерногохлебаикругсыра.Кладя их на стол, она улыбаетсяФредерику. Говорят о Рождестве, о том,как Фредерик жалеет, что пропустил праздник. Горничная уходит завращающуюся дверь и приносит две тончайшие белые тарелки, которыемелодичнозвенят,когдаонаставитихнамрамор.

УВернераголоваидеткругом.Лифт!Еврейка!Горничная!ПослеедыонивозвращаютсявкомнатуФредерикаколовяннымсолдатикам,моделямсамолетовицелымящикамкомиксов.Лежатнаживоте,листаюткомиксы,наслаждаясь тем, что они не в школе, и по временам переглядываются,словногадая:выдержитлиихдружбапеременуместа.

Фанни кричит: «Я ухожу!» Как только дверь за ней закрывается,Фредерик под руку ведет Вернера в гостиную, взбирается на стремянку,

приставленнуюквысокомукнижномушкафу,отодвигаетбольшуюкорзинуи вытаскивает из-за нее два огромных тома в золоченых коробках —каждыйразмеромсматрасдлядетскойкроватки.

—Вот.—Глазаунеготеплеют,голостеплеет.—Вотчтояхотелтебепоказать.

Внутри — цветные изображения птиц. Два белых кречета сраскрытыми клювами, один пикирует на другого. Малиново-красныйфламинго склоняет желтый с черным кончиком клюв над неподвижнойводой.Гусь в великолепномоперении стоитнамысуи смотрит в хмуроенебо. Фредерик обеими руками переворачивает страницы. Пипровыймухолов. Длиннохвостый крохаль. Кокардовый дятел. Многие птицы вкнигенарисованыкрупнее,чемвнатуральнуювеличину.

—Одюбонбыламериканцем,—говоритФредерик.—Годамибродилполесамиболотам,когдатамещеинебылоничего,кромелесовиболот.Целый день наблюдал за одной птицей, потом убивал ее, устанавливал спомощьюпалочекипроволокиизарисовывал.Наверное,онзналбольше,чем любой орнитолог до или после него. Он съедал почти всех птиц,которых зарисовал. Можешь себе представить? — Голос у Фредерикадрожитотволнения.—Яркиетуманы,ружьенаплече,зоркийитвердыйвзгляд.

Фредерик смотрит вверх, и Вернер пытается представить, что видитего друг. Эпоха до фотоаппаратов, до биноклей. И находится человек,готовый уйти в дикую глушь, полную неизведанного, и принести оттударисунки. Эта книга запечатлела не столько птиц, сколько мимолетность,синеперыетрубогласныетайнынепроходимыхлесовиболот.

Вернер думает о французской радиопередаче, о «Принципахмеханики»Герца.Да,емуисамомузнакомэтоттрепет.Онговорит:

—Моейсестребыпонравилось.—Папа говорит, нам нельзя держать эту книгу дома. Что ее нужно

прятать за корзиной, потому что она американская и напечатана вШотландии.Аведьвнейвсеголишьптицы!

Входная дверь открывается, в прихожей слышны шаги. Фредерикубирает книги в коробки, кричит: «Мама?» — и женщина в зеленомлыжном костюме с белыми лампасами вбегает с криком: «Фредде!Фредде!»Онаобнимаетсына,потомотстраняетсяипроводитпальцемпосамойзажившейссадине.Фредериксмотритчерезееплечо,налицечто-товродепаники.Чегоонбоится?Чтоматьувидитегосзапрещеннойкнигой?Илирассердитсяиз-засиняков?Онаничегонеговорит,толькосмотритнасына, погруженная в неведомые Вернеру мысли. Потом вдруг

спохватывается:—Аты,должнобыть,Вернер?—Улыбкавозвращаетсянаеелицо.—

Фредде столько про тебя писал! Ах, какие волосы! Мы очень любимгостей.

Она взбирается на стремянку и по одному убирает тяжелые томаОдюбона на прежнее место, словно избавляется от чего-то неприятного.Всетроесадятсязабольшойдубовойстол.Вернерблагодаритеезабилет,аонарассказывает,что«вотпрямосейчасстолкнуласьнаулице»скаким-точеловеком, видимо знаменитым теннисистом, и при этом поминутностискивает сыну локоть. «Вы бы тоже не могли прийти в себя!» —повторяет она несколько раз, а Вернер изучает лицо друга, пытаясьопределить, вправду ли встреча произвела бы на него такое впечатление.Фанни приносит вино и еще раухкезе[28], и на час Вернер забывает проШульпфорту, про Бастиана с черным резиновым шлангом, про еврейкунаверху.Чеготолькоуэтихлюдейнет!Скрипканаподставкевуглу,мебельиз хромированной стали, бронзовый телескоп, шахматные фигурки изнастоящего серебра за стеклом в серванте и этот удивительный сыр совкусомдыма,вмешанноговмасло.

Винодремотнорастекаетсявжелудке, заокноммерностучитдождь.Мама Фредерика объявляет, что они сейчас «выйдут в свет». «Ну что,мальчики,надоприхорошиться?»ОнапудритФредерикусиняки,ивсетроеидутвбистро.Вернеридуматьнемог,чтокогда-нибудьокажетсявтакомзаведении.Парнишка в беломфраке, немногим старше их сФредериком,приноситещевина.

Другиепосетителиодинзадругимподходяткихстолику,пожимаютмальчикам руку, льстивыми голосами спрашивают маму Фредерика опоследних успехах ее супруга. В углу девушка танцует сама с собой,закрыв глаза и запрокинув счастливое лицо к потолку. Еда замечательновкусная, мама Фредерика все время смеется и говорит каждомуподходящему, что «у Фредде замечательная школа, самая лучшая», аФредерик рассеянно теребит напудренное лицо. Каждую минуту кто-нибудь новый целует ее в обещеки и что-тошепчет ей в ухо.Когда онаговорит какой-то женщине: «К концу годаШварценбергерши тут уже небудет,имызаймемверхнийэтаж,duwirstschonsehen»[29],Вернербыстросмотритнадруга.Очкиутогозахватаныпальцамиитусклопоблескиваютприсвечах,пудраподглазамивыглядитнепристойноикакбудтонепрячет,атолькоподчеркиваетсиняки.Вернерустановитсянепосебе.Онслышитсвист шланга, звонкие удары резины по вскинутым ладоням Фредерика.

Голоса мальчишек из цольферайнской дружины поют: «Живи верно,сражайся храбро, умри смеясь». В бистро чересчур тесно, все чересчурбыстро двигают губами, женщина, говорящая с матерью Фредерика,чересчурсильнонадушена,ивневерномсветешарфутанцовщицынашеевнезапнокажетсяудавкой.

—Тебенехорошо?—спрашиваетФредерик.—Всечудесно,—отвечаетВернер,новнутриегочто-то сжимается

всетужеитуже.ПопутидомойФредериксматерьюидутвпереди.Онадержитегопод

рукуичто-тотихоговорит.Фреддето,Фреддесе.Улицапуста,окнатемны,электрические вывески не горят. Бесчисленные магазины, миллионыспящихвсвоихпостелях—гдеонивсе?Неподалекуотдомаженщинавплатье,согнувшись,блюетнатротуар.

У себя в спальне Фредерик надевает леденцово-зеленую шелковуюпижаму,кладеточкинаночнойстоликизабираетсянабронзовуюдетскуюкровать.МатьФредерикатриждыизвиниласьзато,чтоВернерупридетсялечьнараскладушку,хотянепонятно,из-зачегоонапереживает:натакоммягкомматрасеемуещеспатьнедоводилось.

Здание затихает. На полках поблескивают игрушечные машинкиФредерика.

— А ты не мечтаешь, чтобы можно было не возвращаться вШульпфорту?—шепчетВернер.

— Папе нужно, чтобы я учился там. Маме тоже. Что хочу я —совершенноневажно.

—Какэто—неважно?Яхочустатьинженером,ты—изучатьптиц.Бродить по болотам, как тот американский художник. Зачем вообще все,еслинедлятого,чтобыстатькемхочется?

Тишина.НадеревьяхзаокномФредерикависитнездешнийфонарь.— Твоя беда, Вернер, — говорит Фредерик, — что ты до сих пор

веришь,будтосамраспоряжаешьсясвоейжизнью.Вернер просыпается поздно. Голова болит, глаза тяжелые.Фредерик,

ужеодетый—вбрюкахиотглаженнойрубашкесгалстуком,—стоитнаколеняхпередокном,прижавшисьносомкстеклу.

—Горнаятрясогузка,—указываетон.Вернерсмотритнаголыелипы.— С виду невзрачная, да? — шепчет Фредерик. — Каких-нибудь

пятьдесятграммовкостейиперьев.НоонаспособнадолететьдоАфрикииобратно.Нажучках,червячкахисилежелания.

Трясогузка скачет с ветки на ветку. Вернер трет тяжелые глаза. Это

всеголишьптичка.— Десять тысяч лет назад,— шепчет Фредерик,— они прилетали

сюда миллионами. Когда здесь был сад, один сплошной сад без конца икраю.

Онневернется

Мари-Лора просыпается — как ей кажется, от папиных шагов налестнице, от звона его ключей.Четвертый этаж, пятый этаж,шестой.Онберетсязадвернуюручку.Отеготелавкреслеисходитслабое,новполнеощутимое тепло. Его инструменты тихонько шуршат по дереву. От негопахнетстолярнымклеем,шкуркойисиними«Голуаз».

Но это всего лишь поскрипывает дом.Море бросает пену на скалы.Обманчувств.

НадвенадцатыйденьбезвсякихизвестийМари-Лораневстаетутромс кровати. Ей уже все равно, что дедушка надел старинный галстук идваждыподходилкпараднойдвери,бормочасебеподносглупыестишки:«От картошки наземь плюх, от фасоли в речку бух», пытаясь набратьсямужестваивыйтинаружу.ОнауженеуговариваетмадамМанекотвестиеена вокзал, написать еще письмо, потратить еще вечер в префектуре,убеждаяоккупационныевластиначатьрозыск.Ееневозможновызватьнаразговор.Онанемоется,несидитуогнянакухне,непроситразрешениявыйтинаулицу.Почтинеест.

—Вмузеесказали,чтоищут,—шепчетмадамМанек,но,когдаонапытаетсяпоцеловатьМари-Лорувлоб,таотшатываетсякакошпаренная.

ВмузееназапросЭтьенаотвечают,чтоотецМари-Лорынеприезжал.—Как—неприезжал?—переспрашиваетЭтьен.ВотэтивопросыигрызутМари-Лору.Каквышло,чтопапанедоехал

доПарижа?ИпочемувтакомслучаеневернулсявСен-Мало?Яникогда-никогдатебянеоставлю,дажеичерезмиллионлет.Ей хочется одного — очутиться дома, в их четырехкомнатной

квартире, слышать, как шумит за окном каштан, а продавец сыровподнимает навес над лавкой, и чувствовать у себя на плечах отцовскиеруки.

Еслибытолькоонауговорилаегоостаться!Теперьвсевдомееепугает:скрипучаялестница,дребезжащиеставни,

пустые комнаты. Громоздкие ненужные вещи и тишина. Этьен пытаетсяразвлечьееглупымиэкспериментами:вулканизуксуса,торнадовбутылке.«Слышишь, Мари? Слышишь, как оно там крутится?» Она даже непритворяется, будто ей интересно. Мадам Манек готовит ей омлеты,крокеты,рыбныеброшеты,творитчудесаизтого,чтовыдаютпоталонам,иизсвоихпоследнихзапасов,ноМари-Лораотказываетсяесть.

— Как улитка, — слышит она слова Этьена у себя под дверью.—Забиласьвраковину.

Онасердита.НаЭтьеназато,чтоделаетслишкоммало,намадамзато,чтоделаетслишкоммного,наотцазато,чтоегонетрядом.Инасвоиглаза, которые ничего не видят. На всех и вся. Кто знал, что любовьубивает?Часамионастоитнаколеняхвсвоейкомнате,уоткрытогоокна,вкоторое с моря дует ледяной ветер, и водит немеющими пальцами помакетуСен-Мало.Наюг—кДинанскимворотам.Назапад—кПляж-дю-Моль.Назад—кулицеВоборель.Домскаждойсекундойвсехолоднее,иуМари-Лоры такое чувство, будто отец с каждой секундой все большеудаляетсяотнее.

Заключенный

Как-то в феврале кадетов поднимают среди ночи и гонят назаснеженныйплац.Тамгорятфакелы.ВразвалкуподходитБастиан,из-подшинеливидныголыеноги.

Из темноты появляется Франк Фолькхаймер. Он тащит какого-тооборванца,страшнохудого,вразныхботинках.Рядомскомендантомвснегвбит деревянный столб. Фолькхаймер начинает методично привязыватьхудогочеловекакстолбу.

Черное небо над головой усыпано звездами; морозное дыханиекадетовмедленноплыветнадплацем.

Фолькхаймер отходит. Комендант, расхаживая взад-вперед, начинаетвещать:

—Вынеповерите,ктоэто.Гнусноеживотное,кентавр,унтерменш.Все тянут шеи, чтобы лучше видеть. У заключенного ноги скованы,

руки связаны от запястий до локтей. Тонкая рубашка лопнула по швам,взглядбезвольный—можетбыть,отпереохлаждения.Повидуполяк.Илирусский.Дажепривязанныйкстолбу,онвсеравношатаетсяизсторонывсторону.

—Этотчеловекбежализтрудовоголагеря.Влезвкрестьянскийдомиукраллитрсвежегомолока.Егопоймали,преждечемонуспелсовершитьчто-нибудьещеболеенепотребное.—Бастианнеопределенноуказываетзастену. — Если бы мы отпустили этого дикаря, он бы в ту же секундуперегрызвамгорло.

СвизитавБерлинуВернеравгрудикопитсястрах.Онроспостоянно,незаметно, но постепенно Вернер обнаружил, что в письмах к Юттевынужденобходитьправду,ограничиватьсяобщимисловами:«уменявсехорошо», хотя на самом деле все плохо. Ему снятся кошмары, в которыхматьФредерикаоборачиваетсяхохочущимузкогубымдемономинадеваетемунаголовутреугольникидоктораГауптмана.

Тысячи заледенелых звезд сияют над плацем. Холод пронизываетнасквозь,отнимаетспособностьмыслить.

—Видите,каковон?—Бастианвзмахиваетпухлойрукой.—Дочегодошел? Немецкий солдат никогда так не опустится. Это называется«издыхающийпес».

Мальчишки стараются не дрожать. Заключенный смотрит на них,моргая, словнооткуда-то с большойвысоты.ВозвращаетсяФолькхаймер,

гремя ведрами; два других старшеклассника разматываютшланг. Бастианобъясняет:спервапреподаватели.Потомстаршеклассники.Каждыйвыльетназаключенноговедроводы.Все,ктоестьвшколе.

Преподаватели один за другим берут у Фолькхаймера ведра и срасстояния в несколько шагов выплескивают воду на заключенного. Вмерзлойночизвучаткрики«ура!».

После двух или трех ведер заключенный выходит из летаргии иначинает раскачиваться. Между бровями появляются вертикальныескладки:онкакбудтосилитсявспомнитьчто-товажное.

Последним из преподавателей подходит Гауптман, рукой в перчаткепридерживая воротник. Он берет ведро, выплескивает на заключенноговодуипроходитдальше,неглядянарезультат.

Старшеклассникипо-прежнемунаполняютведра.Заключенныйобвиснаверевках.Фолькхаймер,ещеогромнееобычного,тоиделовыступаетизтемноты,заставляятоговстатьпрямее.

Старшеклассники ушли в замок. Наполняемые ведра глухо клацаютдруг о друга.Шестнадцатилетки закончили. Пятнадцатилетки закончили.Крики«ура!»звучатбезпрежнегозадора.БольшевсегонасветеВернерухочетсяубежать.Убежатькудаглазаглядят.

Тримальчикадонего.Два.Вернерпытаетсявызватьобразыдома,нонасейразонистрашны:копернадДевятойшахтой,шахтеры,ссутуленныетак, будто тащат за собой тяжелые цепи. Мальчишка на вступительныхэкзаменах,дрожащийподпотолком,преждечемупасть.Каждыйприкованк своей роли: сироты, кадеты, Фредерик, Фолькхаймер, старая еврейка сверхнегоэтажа.ДажеЮтта.

Когда приходит его черед, Вернер, как все, выплескивает водузаключенномуна грудь, слышитжидкие «ура!» и пристраивается в хвостребятам, ждущим, когда можно будет идти в замок. Мокрые ботинки,мокрыеманжеты.Рукитаконемели,чтокажутсячужими.

Через пять мальчиков от него стоит Фредерик. Фредерик, которыйплоховидитбезочков.Которыйнекричал«ура!»вместесовсеми.Которыйвглядывалсявзаключенного,словноразличилчто-тознакомое.

ИВернерпонимает,кактотсейчаспоступит.Стоящий сзади выталкивает Фредерика вперед. Старшеклассник

подаетемуведро,иФредериквыливаетводуназемлю.ПодходитБастиан.Еголицораскраснелосьотмороза.—Дайтеемуещеведро.И вновь Фредерик выплескивает воду себе под ноги. Говорит тихо,

тоненько:

—Онужеитакполумертвый,господинкомендант.Старшеклассникпротягиваеттретьеведро.—Вылейнанего!—приказываеткомендант.Ночь клубится морозным паром, звезды горят, заключенный

раскачивается, мальчики наблюдают, комендант склонил голову набок.Фредериквыливаетводуназемлю:

—Небуду.

Пляж-дю-Моль

Ужедвадцатьдевятьдней,какотецМари-Лорыпропалбезвести.Онапросыпается оттого, что тяжелые туфли мадам Манек взбираются натретийэтаж,начетвертый,напятый.

ГолосЭтьенаналестничнойплощадкепередегокомнатой:—Ненадо.—Оннеузнает.—Теперьзанееотвечаюя.Вголосемадампрорезаетсянеожиданнаясталь:—Янестанутерпетьисекундойдольше!Мадампреодолеваетпоследнийлестничныйпролет.Скрипитдверная

ручка.СтарухапроходитчерезкомнатуикладеттяжелуюрукуМари-Лореналоб:

—Неспишь?Мари-Лораоткатываетсякстенеиотвечаетиз-пододеяла:—Несплю,мадам.—Яповедутебянапрогулку.Возьмисвоютрость.Мари-Лораодевается.Мадамужеждет ее внизу, с горбушкойбелого

хлеба.ПовязываетМари-Лоренаголовуплаток,застегиваетпальтонавсепуговицы и открывает парадную дверь. Конец февраля, раннеебезветренноеутро,воздухпахнетдождем.

Мари-Лора прислушивается, не смея сделать шаг. Сердце громкостучит:два,четыре,шесть,восемь.

— На улицах еще почти никого нет, золотко, — шепчет мадамМанек.—Имыничегодурногонеделаем.

Скрипятворота.—Ступенька,дальшепрямо.Под ногами неровная мостовая. Кончик трости застревает между

камнями, дрожит, снова застревает. Слабый дождик стучит по крышам,журчит по водосточным желобам, покрывает платок мелкими бусинамикапель.Звукиэхомотдаютсяотвысокихдомов;уМари-Лоры,каквпервыечасыздесь,такоечувство,будтоонавлабиринте.

Высоконадними кто-то вытряхивает в окно тряпку.Мяукает кошка.Какиеужасытутпритаились?Отчегопапатакстаралсяееуберечь?Ониповорачиваютодинраз,второй,затеммадамМанекнеожиданнодляМари-Лорыведетееналево,кзаросшеймохомгородскойстене,варку.

—Мадам?Онивыходятизгорода.— Осторожно, ступеньки вниз. Раз. Два. Ну, вот и все, проще

простого!Океан.Океан!Прямо перед нею!На этот раз так близко!Оншипит,

грохочет, плещет и растекается. Гулкие лабиринты Сен-Мало вывели наоткрытое место — Мари-Лоре еще не доводилось бывать на такомпросторе. Он больше ботанического сада, больше Сены, больше самыхбольшихмузейныхгалерей.Онаивообразитьнемогла,чтоонбудеттаким,непонималаегомасштаба.

Она поднимает лицо к небу и чувствует уколы тысячи крохотныхкапелекнащеках,налбу.СлышитхриплоедыханиемадамМанек,низкийрокот моря среди камней, чьи-то крики на берегу, отражающиеся отвысоких стен. В голове у нее звучит скрежет отцовского напильника пометаллу,шагидоктораЖеффарапокабинету.Почемуонинерассказалией,чтоморебудеттаким?

— Это мсье Радом зовет свою собаку,— говорит мадамМанек.—Бояться нечего. Вот, возьми меня за руку. Сядь и сними туфли. Закатайрукава.

Мари-Лорапослушноисполняетсказанное.—Онизанаминаблюдают?— Боши? Если и наблюдают, что с того? Они увидят старуху и

девочку.Яскажу,чтомысобираеммоллюсков.Чтонамсделают?—Дядяговорит,онизакапываютнаберегумины.—Нашлакогослушать.Онимуравьябоится.—Онговорит,Лунапритягиваетксебеокеан.—Луна?— И Солнце иногда тоже. Он говорит, у островов из-за приливов

возникаютворонки,которыемогутзатянутьрыбачьесуденышко.—Мыженебудемкнимприближаться,золотко.Мытут,наберегу.Мари-Лора снимает платок и отдает его мадам Манек. Соленый,

водорослевый,серо-блестящийвоздухзабираетсязаворотник.—Мадам?—Да?—Чтомнеделать?—Простоиди.Онаидет.Вотподногамихолоднаяокатаннаягалька.Вот—хрусткие

водоросли. Вот что-то более мягкое — гладкий мокрый песок. Онанаклоняется и растопыривает пальцы. На ощупь он как холодный шелк.

Роскошный холодныйшелк, на которыйморе выложило дары: окатанныекамешки,раковины,щепки.Пальцызарываютсявпесок,щупают;капелькидождяколютшеюсзади,тыльнуюсторонуладоней.Песоквыпиваеттеплоизкончиковпальцев,избосыхступней.

Узел, которыйМари-Лора весь месяц чувствовала в себе, понемногуслабеет. Она идет, нагнувшись, вдоль приливной полосы медленно-медленнои воображает, как берег тянется в обе стороны, очерчиваямыс,обнимая внешние острова — всю ажурную филигрань бретонскогопобережья с его заросшими мысами, полуразрушенными батареями иразвалинамисредьдикоговинограда.Воображаетгородусебязаспиной,его высокие укрепления, спутанные улочки. И внезапно он становитсямаленьким, как папин макет. Только папа не сумел передать то, чтоокружаетмакет.Ионо—то,чтовокругмакета,—поразительно.

Над головой проносятся чайки. Каждая из сотен тысяч песчинок вкулакеМари-Лоры трется о соседнюю.Ей кажется, что отец поднял ее ввоздухитриразапрокрутил.

Никакиенемецкиесолдатыихнеарестовывают.Никтодажесниминезаговаривает. За три часа онемевшие пальцы Мари-Лоры нашли медузу,обросшийракушкамибуйитысячуотшлифованныхморемкамешков.Оназашла в воду по колено и вымочила подол платья. Когда мадам Манекнаконецприводитее,мокруюиошарашенную,наулицуВоборель,Мари-Лоравзбегаетнапятыйэтаж,стучиткЭтьенуивходит.Вселицоунеевмокромпеске.

—Васдолгонебыло,—тихопроизноситон.—Яволновался.— Вот, дядя. — Из кармана она вынимает ракушки и тринадцать

шершавыхотпескакварцевыхокатышей.—Япринеслатебеэто.Иэто,иэто,иэто.

Гранильщик

За три месяца фельдфебель фон Румпель съездил в Берлин и вШтутгарт; оценил сотню конфискованных колец, десятки браслетов сбриллиантами, латвийский портсигар с голубыми топазами. Последниенедели он живет в парижском Гранд-отеле и рассылает запросы, какпочтовых голубей. Каждый вечер перед ним заново оживает мгновение,когдаондвумяпальцамидержалувеличенныйлупойгрушевидныйалмазиверил,чтопереднимстотридцатикаратноеМореогня.

Он смотрел в льдисто-синее нутро камня, где миниатюрные горныехребты горели алым, коралловым и малиновым огнем, а многоугольникицветавспыхивалиигаслипривращении,ипочтиубедилсебя,чтолегендынелгут,чтостолетияназадцаревичносилкорону,ослеплявшуюгостей,чтовладелецкамнябессмертен,чтопрославленныйалмазизвилистымипутямиисториискатилсяточноемувладонь.

То была несравненная радость торжества, но к ней примешивалсястрах: камень казался зачарованным, не предназначенным длячеловеческихглаз.Такое,разувидев,незабудешь.

Но. Рассудок все-таки взял верх. Грани сходились под недостаточночетким углом, рундист блестел не алмазным, а чуть жирным блеском. Аглавное, в камне не было тончайших трещинок, вростков, ни одноговключения.«Небываетнастоящихалмазовбездефектов,—говорилкогда-тоотец.—Настоящийалмазвсегданебезупречен».

Неужто он впрямь рассчитывал заполучить камень с первого раза?Одержатьтакуюпобедузаодиндень?

Конечнонет.Кое-ктоподумалбы,чтофонРумпельвпадетвотчаяние,ноэтонетак.

Напротив, он чувствует себя обнадеженным. Музейщики не заказали бытакую качественную подделку, не будь в их распоряжении настоящегокамня. В Париже в промежутках между другими делами фон Румпельсократил список гранильщиков с семи до трех, потом— до одного. ЭтонекийДюпон,полуалжирец,которыйначиналсошлифовкиопалов.Передвойной он зарабатывал тем, что гранил из шпинели фальшивыебриллиантыдляпрестарелыхдамибаронесс.Идлямузеев.

Как-то февральским утром фон Румпель заглядывает в опрятнуюмастерскую Дюпона неподалеку от Сакре-Кёр. Разглядывает экземпляр«Драгоценных камней и минералов» Стритера, зарисовки плоскостей

спайности и тригонометрические диаграммы, используемые при огранке.Найдя несколько пробных форм, сделанных в попытке точно передатьгрушевиднуюформумузейногокамня,онпонимает,чтовышелнаверныйслед.

По указанию фон Румпеля Дюпону выдают фальшивыепродовольственныеталоны.ТеперьфонРумпельждет.Унегоужеготовывопросы.Делалиливыдругиекопии?Сколько?Знаетеливы,укогоонисейчас?

Впоследнийденьфевралясорокпервогогодащеголеватыйгестаповецявляетсясизвестием,чтоДюпонпопыталсяотоваритьподдельныеталоны.Егозадержали.Kinderleicht—детскаяигра.

Мокрый, по-своему красивый зимний вечер, по краям площадиСогласия—полосытающегоснега,наокнахблестяткаплидождя,ивесьгород кажется каким-то призрачным. Короткостриженый унтер-офицерпроверяет у фон Румпеля документы и отправляет его не в камеру, а впросторныйкабинетнатретьемэтаже,гдезастоломсидитмашинистка.Настенеунеезаспинойнамалеванаглициния—отмодернистскоймешанинывыцветшей и облупившейся краски у фон Румпеля неприятно рябит вглазах.

Дюпонпристегнутнаручникамикдешевомустулуизкафетерия.Лицоунегоцветаифактурыполированноготропическогодерева.ФонРумпельожидал, что гранильщик будет напуган, возмущен и голоден, однако тотсидит прямо и спокойно. Если бы не треснувшее стекло в очках, и нескажешьспервоговзгляда,чтоарестант.

Машинистка тушит сигарету, измазанную ярко-красной губнойпомадой. Пепельница до краев наполнена смятыми окурками — онипохожинагоркуокровавленныхтрупов.

— Можете идти, — кивает машинистке фон Румпель и переводитвзгляднаДюпона.

—Оннеговоритпо-немецки,геррфельдфебель.—Мыобъяснимся,—отвечаетонпо-французски.—Закройтедверь,

пожалуйста.Дюпонподнимает глаза, явнохрабрясь; какая-тожелезавпрыскивает

емувкровьотвагу.ФонРумпелюненадоизображатьулыбку:уголкигубсами ползут вверх. Он надеется получить имена, но на самом деледовольноузнатьичислокопий.

***

МилаямояМари-Лора!Мы сейчас в Германии, и все хорошо. Я нашел ангела,

которыйпопытаетсяпереслатьтебеэтувесточку.Зимниеелии осинытут на удивление красивы.Иты не поверишь— но яочень прошу поверить! — нас замечательно кормят. Меню —высший класс. Перепелки, утка, тушеный кролик. Куриныеножки, картофель, жаренный на шкварках, и пироги сабрикосами. Вареная телятина с морковью. Кок-о-вен с рисом.Пироги со сливой. Фрукты и мороженое. И добавки сколькозахочешь.Явсегдастакойрадостьюждуобеда!

Будь вежлива с дядюшкой имадам.Поблагодари их зато,что прочли тебе это письмо. И помни, что я всегда с тобой,всегдарядом.

Папа

Энтропия

Всю следующую неделю заключенный остается у столба, серый ипромороженный насквозь. Кто-то надел на него каску и патронташ.Мальчишки останавливаются и спрашивают у трупа дорогу. Две вороныповадились садиться ему на плечи и долбить клювом голову. Наконецдворниксдвумястаршеклассникамиломомвырубаютногитрупаизольда,погружаютегонатачкуиувозят.

Трижды за девять дней Фредерика выбирали слабейшим. Бастианотходит дальше обычного и считает быстрее, так что Фредерикуприходитсябежатьметровтриста—тристапятьдесят,частопоглубокомуснегу, амальчишки гонятся за ним так, будто от этого зависит ихжизнь.Каждый раз его настигают, каждый раз бьют под надзором Бастиана, аВернермолчитисмотрит.

ВпервыйразФредериквыстоялсемьударов,преждечемупасть.Вовторой—шесть.В третий— три.Он не просит пощадыи не уходит изшколы, и Бастиана это доводит до белого каления. ОтрешенностьФредерика,егоинаковость—какзапах,которыйчуютвсеостальные.

Вернер ищет забвения в работе. Он собрал опытный образецприемопередатчикаитеперьпроверяетлампы,предохранители,наушники,микрофон, контакты. И все равно вечерами в лаборатории ему кажется,будтонебопомеркло,ашколасталаещеболеетемнойизловещей.Унегоболитживот,часторасстраиваетсяжелудок.Онпросыпаетсясрединочиимысленно видитберлинскуюкомнату, гдеФредерик, в очкахи рубашке сгалстуком, освобождает нарисованных птиц из толстого бумажногофолианта.

Тысообразительныймальчик.Утебяполучится.Как-то вечером, когда Гауптман сидит у себя в кабинете дальше по

коридору, Вернер украдкой смотрит на величаво дремлющегоФолькхаймераиговорит:

—Тотзаключенный.Фолькхаймерморгает:каменнаяглыбаожила.—Такбываеткаждыйгод.—Онснимаеткепиипроводитладоньюпо

жесткому ежику волос. — Говорят, это поляк, коммунист, казак. Укралвыпивку,иликеросин,илиденьги.Каждыйгододноитоже.

Ученики по всей школе заняты десятками разных дел. Четырестадетейползутпокраюбритвы.

— И фраза всегда одна и та же, — добавляет Фолькхаймер. —«Издыхающийпес».

— Но это же не по-человечески, оставлять его так? Пусть дажемертвого.

—Аихневолнует,чтóпо-человечески.Задверьюстукшагов—идетГауптман.Фолькхаймероткидываетсяв

кресле, его глазницы вновь заполняются тенью, и Вернер уже не можетспросить,ктоэти«они».

МальчишкиподкладываютФредерикувботинкидохлыхмышей.Зовутегодавалкой,вафлером,тысячейобидныхмальчишескихпрозвищ.Дваждыстаршеклассникиуносятегобинокльимажутлинзыкалом.

Вернер убеждает себя, что делает все возможное. Каждый вечер ондраит ботинки Фредерика до зеркального блеска — у Бастиана,воспитателя или старшеклассников не будет хоть этого повода к немуприцепиться. По воскресеньям они сидят рядом в залитой солнцемстоловой и Вернер помогает Фредерику с уроками. Тот шепчет, чтонадеетсявеснойнайтивтравезашкольнойстенойгнездожаворонка.Как-то поднял карандаш, уставился в пространство и произнес: «Малыйпестрыйдятел».Прислушавшись,Вернерразличилдалекую,отдающуюсячерезстенудробь.

НазанятияхГауптманначинаетобъяснятьзаконытермодинамики:—Ктоможетсказать,чтотакоеэнтропия?Мальчишки пригибаются к партам. Никто не поднимает руку.

Гауптман идет вдоль рядов. Вернер пытается не шевельнуть ни единыммускулом.

—Пфенниг.— Энтропия — это мера случайности или беспорядка в системе,

доктор.Мгновение Гауптман пристально смотрит на Вернера, взгляд разом

согреваетиледенит.—Беспорядок.Выслышалиэтословооткоменданта.Отвоспитателя.

Необходимпорядок.Жизнь,господа,—этохаос.Имыегоупорядочиваем.Вплоть до генов. Мы упорядочиваем эволюцию видов. Отсеиваем всенизкое и неправильное, всю мякину. Таков великий проект рейха,величайшийпроектзавсюисториючеловечества.

Гауптман пишет на доске. Кадеты переписывают себе в тетради. «Взамкнутой системе энтропия не уменьшается. Всякий процесснеобратимозатухает».

Запокупками

НесмотрянапротестыЭтьена,мадамМанеккаждоеутроводитМари-Лоруна пляж.Девочка сама завязываетшнурки, на ощупь спускается полестницеиждетвприхожей,стростьюнаготове,покамадамзаканчиваетубиратьсявкухне.

—Ясаманайдудорогу,—говоритМари-Лоравихпятыйвыход.—Ненадоменявести.

Двадцатьдвашагадоперекрестка с рю-д’Эстре.Сорок—до арки встене.Девятьступенейвниз,ивотонауженапеске,окруженнаядвадцатьютысячамиморскихзвуков.

Она собирает шишки, принесенные волнами из неведомой дали.Толстыеобрывкиканатов.Скользкиекатышкиполипов.Одинразнаходитутонувшую ласточку. Больше всего ей нравится в отлив доходить досеверногокраяпляжа,сидетьподостровом,которыймадамназываетГран-Бе, и шарить пальцами в оставленных морем лужицах. Только в этиминуты, когда ступни и руки ощущают холодную воду, Мари-Лораперестает думать об отце, о том, сколько в его письме правды, когда оннапишетсноваизачтоегопосадили.Онапростослушает,простодышит.

Ее спальня заполняется камешками, окатанными стекляшками,раковинами. Сорок раковин гребешка на подоконнике, шестьдесят однараковина трубача на комоде. Мари-Лора раскладывает их сперва поразновидностям, потом по размеру. Самые маленькие слева, самыебольшие справа. Заполняет ими банки, ведерки, подносы. Спальня ужепропитаназапахомморя.

Почти каждое утро они с пляжа идут на зеленной рынок, иногдазаглядывают к мяснику, потом разносят еду тем соседям, которые, помнению мадам, сильнее всего нуждаются в помощи. Поднимаются погулкой лестнице, стучат в дверь; старуха-хозяйка приглашает войти,спрашивает,какиеновости,уговариваетвыпитьпоглоточкухереса.МадамМанек совершеннонеутомимаи брызжет энергией: встает рано, работаетдопоздна, ухитряется испечь печенье без капли молока, хлеб из горсткимуки.Онивместешагаютпоузкимулочкам,Мари-Лорадержитсясзадизафартук мадам, следует за ароматом пирогов и тушеного мяса. В такиесекунды мадам Манек кажется ей огромной движущейся стеной роз,колючихиблагоуханных,наполненныхпчелинымгулом.

Еще теплый хлеб— старенькой вдове мадам Бланшар. Суп—мсье

Саже.Постепенно в головеМари-Лоры складывается трехмерная карта сяркими ориентирами: толстый платан на Пляс-оз-Эрб, девятьподстриженных шариками деревьев в горшках перед отелем«Континенталь»,шестьступенеквверхпоузенькойрю-де-Коннетабль.

НесколькоразвнеделюмадамотноситедубезумномуЮберуБазену,ветерану Великой войны, который в любую погоду спит в нише забиблиотекой. Который потерял при артобстреле нос, левое ухо и глаз.Который закрывает пол-лица розовой металлической маской снарисованнымглазом.

Юбер Базен любит рассказывать про городские стены,чернокнижников и пиратов Сен-Мало. На протяжении веков, говорит онМари-Лоре, крепость защищала горожан от кровожадных грабителей —римлян, кельтов, норвежцев, а если верить легендам, то и от морскихчудищ. Тринадцать столетий, продолжает он, стены сдерживалибезжалостных англичан, которые со своих кораблей обстреливали городзажигательными снарядами, и пытались уморить жителей голодом, иготовыбылиуничтожитьвсеився.

— Женщины Сен-Мало говорили детям: «Сядь прямо. Веди себяхорошо.Иначеночьюпридетангличаниниперережеттебегорло».

—Юбер,перестань,—проситмадамМанек.—Тыеепугаешь.В марте Этьену исполняется шестьдесят. Мадам Манек тушит

маленьких двустворчатых моллюсков с луком-шалотом и укладывает натарелкивместесшампиньонамиичетвертинкамисваренныхвкрутуюяиц.Вовсемгородееле-елеудалосьсыскатьдваяйца,говоритона.Этьенсвоиммягким голосом рассказывает об извержении Кракатау, когда— одно изсамых его ранних воспоминаний— вулканический пепел из Вест-Индииокрасил алым закаты над Сен-Мало и каждый вечер над морем горелиярко-малиновые полосы. У Мари-Лоры карманы полны песком,обветренное лицо горит, и ей кажется, будто оккупация где-то далеко-далеко,затысячикилометровотсюда.Онаскучаетпопапе,поПарижу,подокторуЖеффару,посадам,посвоимкнигамишишкам—всеэтодырывее жизни. Однако за последние несколько дней существование сделалосьвыносимым.По крайней мере, на побережье ее страхи и горести уноситветром,запахамиисветом.

После того какони смадамМанек возвращаютсядомой,Мари-Лораобычносидитнакроватиподраскрытымокномипутешествуетпомакету.Ее пальцы движутся мимо кораблестроительной верфи на рю-де-Шартр,мимобулочноймадамРюэльнаулицеРобераСюркуфа.Ввоображениионаслышит, как булочники скользят по засыпанному мукой полу, словно

конькобежцы по льду, и ставят противни в ту самую четырехсотлетнююпечь, у которой стоял еще прадедушка мсье Рюэля. Ее пальцы проходятмимо ступеней собора— здесь старик подстригает розы в саду, там, забиблиотекой,безумныйЮберБазенразговариваетсамссобой,заглядываявгорлышкопустойбутылки,вотмонастырь,вотресторан«УШуше»рядомс рыбным рынком, вот дом номер четыре по улицеВоборель с параднойдверьюв неглубокойнише; здесь на первом этажемадамМанек, снявшиобувь,стоитнаколеняхпередкроватьюи,перебираячетки,молитсяпочтио каждой живой душе в городе. А на пятом этаже Этьен ходит вдольшкафов, ведет пальцами по опустевшим полкам, где раньше были егоприемники. А где-то за краем макета, за краем Франции, там, куда недобираются пальцы Мари-Лоры, сидит в камере папа. На подоконникедесятки его выструганных макетов, а надзиратель несет ему обед. Ейотчаянно хочется верить, что это и впрямь перепелки, утка, тушеныйкролик. Куриные ножки, картофель, жаренный на шкварках, и пироги сабрикосами—десятьподносов,дюжинатарелок,ешьнехочу.

NadelimHeuhaufen

[30]

Полночь. Гончие доктора Гауптмана капельками ртути несутся позаснеженнымполямзашколой.Самучительвмеховойшапкеидетзанимимелкими шагами, словно отмеряет расстояние. Замыкает процессиюВернерсдвумяприемопередатчиками,которыеонитестировалипоследниемесяцы.

Гауптманповорачиваетсияющеелицо:—Отличноеместо,отличныелиниивизирования,ставьтеприборына

землю,Пфенниг.ЯотправилнашегодругаФолькхаймеравперед.Онгде-тотам,нахолме.

Вернер не видит следов — только искрящий лунный свет изаснеженныйтемныйлесвдали.

— У него с собой передатчик в снарядном ящике. Он долженспрятаться и передавать, пока мы его не найдем или пока не сядетаккумулятор. Даже я не знаю, где он. — Гауптман хлопает руками вперчатках, и собаки принимаются скакать вокруг него, их дыханиеклубится в ночном воздухе. — Десять квадратных километров. Найдитепередатчик,найдитенашегодруга.

Вернерглядитнадесятьтысячзасыпанныхснегомдеревьев:—Там,геррдоктор?— Там. — Гауптман вытаскивает из кармана флягу и не глядя

отвинчиваеткрышку.—Это-тоиестьсамоезанятное,Пфенниг.Гауптман вытаптывает на снегу пятачок, Вернер ставит первый

приемопередатчик, рулеткой отмеряет двести метров, ставит второй.Разматывает провода заземления, поднимает антенны, включает приборы.Пальцыунегоужезанемели.

—Ищитенавосьмидесятиметрах,Пфенниг.Обычнополеваякоманданезнает,накакойчастотеискать,носегодня,дляпервогоиспытания,мынемногосмухлюем.

Вернер надевает наушники, и его слух наполняется треском. Оннастраивает радиочастотныйусилительифильтр.Скоро обаприбора ужеслышатпиканьепередатчика.

—Язасекего,геррдоктор.Собаки скачут ифыркают от волнения. Гауптманшироко улыбается.

Ондостаетизкарманастеклограф:

—Прямонарадио,кадет.Укомандыобычнонебываетбумаги.Вернер пишет на металлическом корпусе формулы и начинает

подставлять числа. Гауптман протягивает ему логарифмическую линейку.Через две минуты у Вернера есть пеленг и расстояние: два с половинойкилометра.

— А на карте? — Маленькое аристократическое лицо Гауптманасветитсядовольством.

Вернерспомощьюциркуляитранспортирапроводитлинии.—Ведитеменя,Пфенниг.Вернер прячет карту в карман куртки, запаковывает

приемопередатчики и, неся по одному в каждой руке, словно парныечемоданы, начинает взбираться на холм. В лунном свете сыплютсякрошечныеснежинки.Вскорешколаислужебныестроениявокругнееужекажутся игрушечными. Ущербная луна, словно полуприкрытый глаз,ползетвниз.Собакидержатсяближекхозяину,изпастейунихидетпар.Вернеружевспотел.

Ониспускаютсявовраг,вылезаютнаружу.Одинкилометр.Два.— Знаете, что такое великое мгновение, Пфенниг? — спрашивает

Гауптман, тяжело дыша от подъема. Он пьян, оживлен, почти болтлив;никогдаещеВернерневиделеготаким.—Этомиг,когдаодностановитсядругим. День — ночью, гусеница — бабочкой. Жеребенок — конем.Эксперимент—результатом.Мальчик—мужчиной.

На третьем отрезке подъема Вернер достает карту и по компасупроверяет азимут. Вокруг мерцают безмолвные деревья. На снегу —ничьихследов,кромеихсобственных.Школыпозадидавноневидно.

—Запеленговатьещераз,геррдоктор?Гауптманподноситпальцыкгубам.Вернер повторяет триангуляцию и видит, что они очень близки к

точке, которую он первый раз отметил на карте, — меньше чем вполукилометре. Затем убирает приборы в ящики и прибавляет шаг. Онохотник,идетпозапаху.Всетрисобакиэточувствуют,иВернердумает:ясумел,ярешилзадачу,числасталиреальностью.Сдеревьевсыплетсяснег,собакизастываютиазартноповодятносами,оничуютцель,словнофазана,Гауптманподнимаетладонь,инаконецВернер,протиснувшисьстяжелымиящиками между двумя деревьями, видит человека, ничком лежащего наснегу.Уегоногпередатчик,антенназакинутанаветку.

Великан.Собаки дрожат, готовые ринуться вперед. Гауптман держит ладонь

поднятой,адругойрукойвытаскиваетизкобурыпистолет:

—Такблизко,Пфенниг,медлитьнельзя.Фолькхаймер лежит левым боком к ним. Вернер видит облачко его

дыхания. Гауптман наводит «вальтер» прямо на Фолькхаймера, и однодлинное, ошеломляющее мгновение Вернер уверен, что учитель сейчасубьетстаршеклассника,чтовсеони,всекадеты,встрашнойопасности,иневольно слышит слова Ютты у канала: «Правильно ли делать что-тотолько потому, что все остальные так поступают?» Что-то в душеВернера закрывает чешуйчатые глаза, а маленький учитель поднимаетпистолетистреляетввоздух.

Великан рывком садится на корточки и вертит головой. Собакинесутсякнему,иуВернерасердцеготоворазорватьсянакуски.

Фолькхаймер вскидывает руки навстречу несущимся псам, но онизнают его, напрыгивают с лаем, играя. Он расшвыривает их, как котят.Гауптмансмеется.Издулапистолетаидетдым.Докторотпиваетбольшойглоток из фляжки, передает ее Вернеру. Тот счастлив: он сумел угодитьучителю, прибор работает, вокруг искристая лунная ночь, жгучее теплоконьякарастекаетсяповнутренностям.

—Вот,—говоритГауптман,—чтомыделаемстреугольниками.Псы носятся кругами, припадают к земле. Гауптман мочится под

дерево.Фолькхаймер,тащатяжелыйпередатчик,идеткВернеру,какбудтоещевырастаянаходу,икладетогромнуюрукувварежкеемунашапку.

—Всеголишьчисла,—говоритонтихо,чтобнеуслышалГауптман.— Чистая математика, кадет,— отвечает Вернер, подражая четкому

выговоруучителя.—Привыкайтемыслитьвтакихкатегориях.ВпервыенапамятиВернераФолькхаймерсмеется,исмехсовершенно

его преображает. Сейчас он совсем не страшный и похож на огромногодобродушногоребенка.Насебя,когдаслушаетмузыку.

Весь следующий день воспоминания об успехе греютВернеру душу— об успехе и почти священных мгновениях, когда он шагал рядом свысоченным Фолькхаймером назад в замок, мимо замерзших деревьев,мимокомнат,гдемальчикилежатрядамииштабелями,какзолотыеслиткив хранилище. Раздеваясь рядом с койкой, Вернер глядел на товарищей ичувствовал себя родителем, берегущим их сон. Ему думалось, чтоФолькхаймер идет сейчас по коридору к спальне старшеклассников —уродливыйвеликансредиангелов,кладбищенскийсторожмежмогильныхплит.

Предложение

Мари-Лорасидитнасвоемвсегдашнемместевуголкекухни,усамогоогня,ислушает,какприятельницымадамМанекжалуютсянажизнь.

— Это ж надо столько ломить за макрель! — возмущается мадамФонтино.—БудтоееизЯпониивезут!

—Яужизабылавкуснастоящегосливовогопирога!—подхватываетмадамЭбрар,почтмейстерша.

— А дурацкие талоны на обувь! — говорит мадам Рюэль, женапекаря.—УТеобылномертритысячипятьсотодин, аневызвалидажечетырехсотого!

— Им мало борделей на рю-Тевенар, теперь еще все летниеапартаментысдаютлюбительницам.

—БольшойКлодиегоженавсежиреют.—Проклятыебошижгутсветкогдахотят!—Еслияещевечерпросижувзапертисмужем,тосойдусума!Онисидятвдевятеромвокругкухонногостола,упираясьдругвдружку

коленями.Продуктовыеталоны,отвратительныепудинги,никудышныйлакдляногтей—этипреступлениянадрываютимдушу.ОтстолькихголосовсразууМари-Лорывсевголовемешается;онивеселоговорятосерьезном,мрачноумолкаютпослешуток.МадамЭбрарпричитает,чтотростниковогосахараненайтиднемсогнем;другаястаруха,начавшаячто-топротабак,заходится смехом, вспомнив, какуюзадницунаел себепарфюмер.Отнихпахнет черствым хлебом и затхлыми гостиными, до отказа набитымимассивнойбретонскоймебелью.

—ДочкаГотьесобраласьзамуж.Семьепришлосьотдатьвпереплавкувсе драгоценности, чтобы сделать обручальное кольцо. Оккупационныевласти установили тридцатипроцентный налог на золото итридцатипроцентный—наработуювелира.Когдаснимрасплатились,откольцаничегонеосталось!

Обменный курс — издевательство, цена на морковь — заоблачная,вездеобман.НаконецмадамМанекзапираеткухоннуюдверьнащеколдуипрочищаетгорло.Остальныестарухиумолкают.

—Нанассвамидержитсямир,—говоритмадам.—Вашсын,мадамГибу, чинитимобувь.Вы,мадамЭбрар, вместе с дочерьюразбираетеихпочту.Авашапекарня,мадамРюэль,печетимхлеб.

Воздух наэлектризован. У Мари-Лоры такое чувство, что старухи

наблюдают за человеком, который вступил на тонкий лед или поднесладоньксвечке.

—Икчемуэтоты?—Ктому,чтомыдолжныдействовать.—Заложитьбомбыимвбашмаки?—Накакатьвхлебноетесто?Дребезжащийсмех.—Ничеготакогосерьезного.Номыможемпакоститьимпомелочи.—Этокак?—Дляначалаяхочузнать,согласныливыучаствовать.Напряженноемолчание.Мари-Лорачувствуетвсехдевятерых.Девять

голов медленно думают. Она вспоминает об отце, которого посадили втюрьму—зачто?—иейхочетсяплакать.

Две старухи уходят, сославшись на то, что у них внуки. Шестьостаются.Они одергивают блузки и скрипят стульями, как будто в кухневдруг стало очень жарко. Мари-Лора сидит между ними и гадает, ктострусит, кто проболтается, кто будет храбрее всех. Кто ляжет на спину ииспуститпоследнийвыдохкакпроклятиеоккупантам.

Утебяестьдругиедрузья

— Эй, дорогуля! — кричит Мартин Буркхард Фредерику, когда тотидетчерезплац.—Ждименясегодняночью!

Оннеприличновихляетвперед-назадбедрами.Кто-то наложил кучу на койку Фредерика. Вернер слышит голос

Фолькхаймера:«Ихневолнует,чтóпо-человечески».—Засранец,принесимнеботинки!—глумитсясоседпоспальне.Фредерикделаетвид,будтонеслышит.Вернер каждый вечер пропадает в лаборатории Гауптмана. Они уже

триждыотправлялисьвзаснеженныйлесискатьпередатчикФолькхаймераи каждый раз находили его быстрее. Во время последнего испытанияВернер поставил приборы, засек передатчик и нанес положениеФолькхаймера на карту меньше чем за пять минут. Гауптман обещаетпоездки в Берлин, показывает чертежи из радиоэлектронной фабрики вАвстриииговорит:

—Некоторыеминистрывсерьеззаинтересовалисьнашимпроектом.Вернердобиваетсяуспехов.Ондемонстрируетпреданность.Онделает

то, что все одобряют. И все же каждое утро, просыпаясь и застегиваяпуговицынарубашке,ончувствует,чтокого-топредает.

Как-то вечером они бредут в замок по мокрому снегу;Фолькхаймернесет под мышкой передатчик, оба приемника и сложенную антенну.Вернершагаетсзади;емууютнобытьвтениВеликана.Сдеревьевкапает,ветки,кажется,ужеготовывзорватьсябутонами.Весна.ЧерездвамесяцаФолькхаймерполучитвоинскоезваниеиуедетнафронт.

Они останавливаются, чтобы Фолькхаймер перевел дух. Вернерсмотрит на приемник, достает из кармана отвертку, подтягиваетрасшатавшуюсяпетлю.Фолькхаймерглядитнанегоснежностью:

—Какоежеутебябудущее…В тот вечер Вернер ложится на койку и смотрит снизу на матрас

Фредерика. По замку гуляет теплый ветер, где-то грохает ставень, подлиннымводосточнымтрубамжурчитвода.Вернертихо-тихошепчет:

—Неспишь?Фредерик свешивается с верхней койки, и на миг в полной темноте

Вернерукажется,будтосейчасонинаконецскажутдругдругуто,чтонадосказать.

—Тымогбыпоехатьдомой,вБерлин.

Фредериктолькоморгает.—Твоямаманесталабывозражать.Онабы,наверное,обрадовалась.

И Фанни тоже. Всего на месяц. Или на неделю. Как только ты уедешь,кадетыуспокоятсяи к твоемувозвращениюпереключатсяна кого-нибудьдругого.Атвоемуотцуможноничегонесообщать.

Однако Фредерик ложится обратно, и Вернер больше его не видит.Голосдолетает,отраженныйотпотолка:

—Может,иклучшему,чтомыбольшенедрузья,Вернер.—Слишкомгромко,доопасногогромко.—Японимаю,этообуза:ходитьсомной,естьсомной,вечноскладыватьмоюодеждуичиститьботинки,помогатьмнесуроками.Тебенадодуматьосвоейучебе.

Вернер зажмуривается изо всех сил. Перед ним его спальня начердаке: мышиный топоток в стенах, стук дождя по окнам. Потолокскошен, и выпрямиться во весь рост можно только у двери. И чувство,будтогде-тосразузапределамивидимости,словнозрителинагалерке,егопапа с мамой и француз из радиоприемника. Все они смотрят сквозьдребезжащееокно:как-тоонпоступит?

Он видит несчастное лицоЮтты над обломками радиоприемника ичувствует:что-тоогромноеипустоеготовопожратьихвсех.

—Ясовсемнеэтохотелсказать,—говоритВернерводеяло.Однако Фредерик не отвечает, и оба долго лежат неподвижно,

наблюдая,какголубойлунныйквадратползетпостене.

СтарушечийклубСопротивления

Мадам Рюэль, жена пекаря, — старуха с приятным голосом, откоторой обычно пахнет дрожжами, но иногда сладкими яблоками ипудреницей,—положиластремянкунабагажникмужниного автомобиля,вместесмадамГибуобъехалавсумеркахКарентанскуюдорогуигаечнымключомразвернулауказатели.Хмельныеисмеющиеся,онивходятвкухнюдоманомерчетырепоулицеВоборель.

—Динан теперь в двадцати километрах к северу!— хохочет мадамРюэль.

—Точнопосредиморя!Через три дня мадам Фонтино случайно узнает, что у командира

немецкого гарнизона аллергия на золотарник. Мадам Карре, хозяйкацветочнойлавки,вставляетогромныепукизолотарникавбукетдляшато.

Старухи отправляют целую партию ткани по неверному адресу.Нарочнопечатаютрасписаниепоездовсошибками.ПочтмейстершамадамЭбрарпрячетважноговидапакетыизБерлинавпанталоны,относитдомойивечеромрастапливаетимикамин.

Они толпой вваливаются на кухню и радостно сообщают, чтокомандир гарнизона чихает или что собачья какашка, подложенная кдверям борделя, успешно прилипла немцу к башмаку. Мадам Манекналивает им херес, сидр илимюскаде.Кто-нибудь из старух сидит переддверью, караулит, чтобы не вошли чужие. Маленькая сутулая мадамФонтино хвастает, что час безостановочно названивала в шато, занимаятелефоннуюлинию,рослаяинекрасиваямадамГибу—чтопомоглавнукураскраситьбродячуюсобакувцветафранцузскогофлагаивыпуститьеенаплощадиШатобриана.

Женщинывосхищеннохихикают.— А что бы такого сделать мне? — спрашивает дряхлая мадам

Бланшар.—Ятожехочупомочь.МадамМанекпроситвсехотдатьмадамБланшарсвоиденьги.— Это на время, не беспокойтесь. Так вот, мадам Бланшар, у вас с

детствапрекрасныйпочерк.Вот вамвечноеперомсьеЭтьена.Напишитена каждой пятифранковой купюре: «Освободим Францию!» Никто нерешитсяуничтожитьденьги,верно?ИнашевоззваниеразойдетсяповсейБретани!

Женщиныхлопаютвладоши.МадамБланшаркрепкостискиваетруку

мадамМанекичастоморгаетотудовольствия.Иногда, ворча, заходитЭтьен, в одном ботинке. Вся кухня умолкает,

пока мадамМанек наливает ему чай и ставит на поднос, но, как толькоЭтьенсподносомуходитнаверх,женщинывновьпринимаютсяболтатьивыдумыватьновыепакости.МадамМанекрассеянногладитМари-Лоруповолосам.

—Семьдесятшестьлет,—шепчетона,—аяпо-прежнемучувствуюсебядевчонкойсозвездамивглазах!

Диагноз

Военврач мерит фон Румпелю температуру. Надувает тугой браслеттонометра.Светитвгорлофонариком.ТолькосегодняутромфонРумпельосматривалкушеткусемнадцатоговека.Подегоприсмотромеепогрузилина поезд для отправки в охотничий домик маршала Геринга. Солдат,доставший кушетку, рассказывал, как грабили виллу, называя это«отоварились».

Кушеткавызываетвпамятибронзовуютабакеркусмеднойкрышкой,усыпанноймелкимибриллиантами,которуюоноценивалвначаленедели,а от нее мысли неудержимо, словно под действием гравитации,возвращаютсякМорюогня.ВминутыслабостифонРумпельвоображает,как идет по будущемуМузеюфюрера в Линце. Каблуки гулко стучат помрамору, в окна льется свет,между стройнымирядамиколонн—тысячивитринтакогопрозрачногостекла,чтокажется,будтоонипарятнадполом.В них величайшие минеральные сокровища человечества, собранные совсего земного шара: диоптазы, топазы, аметисты, калифорнийскиерубеллиты.

Кактамбыло?«Будтозвезды,сорванныесархангельскогочела»[31].Авсамомцентрегалереи,подзакрепленнымнапотолкепрожектором,

встеклянномкубеискритсяголубойкамешек…ДокторговоритфонРумпелюприспуститьштаны.Хотявоенныедела

недавалироздыхаинасутки,всеэтимесяцыфонРумпельбылсчастлив.Его обязанности удвоились, — в конце концов, у рейха не так многоарийскихэкспертовпоалмазам.Всеготринеделиназад,передмаленьким,расчерченнымсолнцемвокзальнымзданиемнеподалекуотБратиславы,оносматривал конверт, полный чистейших, прекрасно ограненных камней;сзадирычалгрузовикс завернутымивбумагуипереложеннымисоломойживописными полотнами. Охранники шептались, что там Рембрандт идетали знаменитого Краковского алтаря. Все отправлялось в солянуюшахтуподавстрийскойдеревушкойАльтаусзее,гдеполуторакилометровыйтоннельприводитвсияющуюаркадусостеллажамитрехэтажнойвысоты;туда верховное командование помещает лучшие творения европейскогоискусства. Все будет собрано под одним надежным потолком, в храмечеловеческихдостижений.Посетителибудутвосхищатьсяимитысячулет.

Докторщупаетунеговпаху:—Больно?

—Нет.—Аздесь?—Нет.Конечно, не стоило надеяться, что парижский гранильщик назовет

имена.Дюпоннемогзнать,комуотдадуткопииалмаза,—музейщикинепосвятилиеговсвоиэкстренныепланы.ИвсежеотДюпонабылапольза:фонРумпелютребовалосьзнатьчисло,итеперьоноизвестно.

Три.—Можетеодеваться,—говоритдокториотходиткраковиневымыть

руки.За два месяца перед оккупацией Дюпон изготовил для музея три

копии. Видел ли он оригинал? Нет, ему дали только слепки. В это фонРумпельготовповерить.

Три копии. Плюс сам камень. Где-то на планете среди секстильонакрупинокеепеска.

Четыре камня, один — в подвале музея, в сейфе. Три предстоитотыскать. Временами нетерпение подступает к горлу, как желчь, но фонРумпельподавляетегоусилиемволи.Каменьнайдется.

Онзастегиваетремень.— Надо будет взять биопсию, — говорит доктор. — И вам стоит

позвонитьжене.

Слабейший(№3)

Масштабы жестокости растут. То ли Бастиан стремится довершитьсвоюместь,толиФредериктакимобразомищетосвобождения,непонятно.НавернякаВернерзнаетлишьодно:как-тоапрельскимутромонпроснулсяиувиделзаокноммокрыйснег,акойкуФредерика—пустой.

Фредерикнепришелназавтрак,наурокпоэзии,наполевыезанятия.Всеистории, которыедоходят доВернера, по-своемупротиворечивы, какбудто истина — механизм и шестерни в нем не сходятся. По одной —ребятавывелиФредериканаулицу,воткнуливснегфакелыизаставилиегострелять по ним из винтовки: подтвердить, что он нормально видит. Подругой — ему принесли таблицы для проверки зрения, а когда он несправился,затолкалиихемуврот.

Однако так ли важна истина? Вернер представляет, как двадцатьмальчишек, словно крысы, напрыгивают на упавшего Фредерика, видитжирное, лоснящееся лицо коменданта, торчащую из воротника шею.Бастианкоролемвосседаетнавысокомдубовомтроне, а кровь,медленнорастекаясьпополу,доходитемудощиколоток,доколен…

Вернерпропускаетвторойзавтракиотправляетсявшкольныйлазарет.Если его поймают, то накажут, может быть, даже исключат. День ясный,солнечный, но уВернера сердцемедленно сжимают в тисках, все вокругзаторможенно-гипнотическое, и он смотрит на свою руку, открывающуюдверь,словночерезглубокуюголубуюводу.

Одинокаякойкавсявкрови.Кровьнаподушке,напростынях,даженабелойэмалированнойраме.Розовыетряпкивтазу.Полуразмотанныйбинтна полу. Медсестра, заметив Вернера, недовольно кривится. Онаединственнаяженщинавшколе,еслинесчитатьповарих.

—Откудастолькокрови?—спрашиваетВернер.Онаприкладываетладонькгубам.Наверное,неможетрешить,сказать

ему или притвориться, будто не знает. Обвинить других или стать ихсоучастницей.

—Гдеон?—ВЛейпциге.Тамегопрооперируют.Онатрогаеткруглуюбелуюпуговкунахалате.Палецнемногодрожит,

новостальномонасовершенновыдержанна.—Чтослучилось?—Тыразвенедолженсейчасбытьвстоловой?

Всякий раз, моргая, Вернер видит проулки своего детства,безработных шахтеров с пальцами-крючьями и пустыми глазами, видитБастиана над рекой, от которой поднимается пар. С неба сыплет снег,Бастианвещает:«Фюрер,народ,отечество.Закалитетело,закалитедух».

—Когдаонвернется?Медсестратихонькоойкаетимотаетголовой.Голубаямыльницанастоле.Надней—портреткакого-тодавнишнего

офицера в облупившейся раме. Еще одного мальчика, которого отсюдаотправилиумирать.

—Кадет?Вернер вынужден сесть на кровать. Лицо медсестры занимает в

пространстве несколько положений сразу: маска поверх маски поверхмаски.ЧемзанятаЮттапрямосейчас?Утираетносхнычущемумладенцу,собирает макулатуру, слушает передачу для армейских медсестер илиштопаеточереднойносок?Молитсяонем?Веритвнего?

Ондумает:проэтояникогдаейрассказатьнесмогу.

***

ДорогаямояМари-Лора!Соседи по камере уменя подобрались оченьмилые.Многие

рассказываютанекдоты.Вотодин:слышали,какаяувермахтафиззарядка? Да, каждое утро поднимаешь руки вверх и неопускаешь!

Ха-ха. Мой ангел обещал мне с большим риском для себяпереслать это письмо. Очень приятно немного побыть вне«пансиона». Мы сейчас строим дорогу. Это замечательнаяработа, я стал гораздо сильнее. Сегодня я видел дуб, которыйпритворялся каштаном. Кажется, он зовется «каштановыйдуб». Мне бы очень хотелось расспросить о нем ботаников вмузее,когдавернемсядомой.

Надеюсь,высмадамиЭтьеномидальшебудетеслатьмнепосылки.Намразрешаютполучатьтолько по одной вмесяц, иповременамихдосматривают.Врядлимнеразрешатдержатьприсебеинструменты,ноеслибыразрешили,былобычудесно.Ты и вообразить не можешь, кактут хорошо и безопасно,machérie.Ячувствуюсебя,какуХристазапазухой.

Твойпапа

Грот

Лето. Мари-Лора сидит в нише за библиотекой с мадам Манек ибезумным Юбером Базеном. Через маску, полным супа ртом, Юберговорит:

—Яхочукое-чтовампоказать.Онведетихпоулице.Мари-Лорадумает,чтопорю-дю-Бойе,хотяэто

можетбытьрю-дю-Венсан-де-Гурнэилирю-дез-От-Салль.Онидоходятдогородскойстеныиповорачиваютнаправо,вулочку,гдеМари-Лораещенебывала. Спускаются на две ступени, отодвигают завесу плюща, и мадамМанеквосклицает:«Юбер,чтоэто?»Улочкавсеýжеиýже.Онивсетроеидут вереницей, почти касаясь стен. Юбер останавливается. Мари-Лорачувствует, что стены по обеим сторонам уходят вверх, куда-то вбесконечность.Еслипапаисделалэтотпроулокнамакете,еепальцыегоещененашли.

Юбер,тяжелодышазамаской,роетсявгрязныхштанах.Слева—там,где должны быть городские укрепления, — щелкает замок. Со скрипомотворяетсядверь.

— Осторожно, не ударься головой,— говоритЮбер и ведетМари-Лору внутрь; они спускаются в какое-то сырое место, где определеннопахнетморем.—Мыподстеной.Наднамидвадцатьметровгранита.

—Ой,Юбер,здесьмрачно,какнакладбище,—говоритмадам.ОднакоМари-Лорапроходитещечутьдальше.Подошвыскользят,пол

крутоуходитвниз,ивотужееетуфликасаютсяводы.—Пощупай,—говоритЮберБазен.Оннаклоняетсяиприкладываетеерукукзакругленнойстене,сплошь

усеяннойулитками.Ихтутсотни.Тысячи.—Какихмного,—шепчетМари-Лора.—Незнаюпочему.Может,потому,чтосюданезалетаютчайки?Вот,

потрогай,яеепереверну.Сотни крохотных извивающихся ножек под жестким панцирем:

морскаязвезда.— Вот голубые мидии. А вот мертвый краб, чувствуешь клешню?

Осторожнее,пригнись.Рядомплещет прибой.Мари-Лора идет дальше: пол здесь песчаный,

водаеледоходитдощиколоток.Насколькоможнопонять,этонизкийгрот,поформекакбуханка—метратри-четыреглубинойиметрадвашириной.

Вдальнемконцетолстаярешетка,черезкоторуюдуетлучезарный,чистыйморскойветер.Пальцынаходятморскихжелудей, водоросли, ещетысячиулиток.

—Чтоэто?— Помнишь, я рассказывал про сторожевых псов? Давным-давно

городские псари держали здесь мастифов— огромных собак размером слошадь.Когдаколоколвозвещал,чтонаступиланочь,собаквыпускали,и,если кто-нибудь из моряков отваживался сунуться на берег, его рвали вклочки.Где-топодэтимимидияминакамненацарапанадата:«Тысячастошестьдесятпятыйгод».

—Акакжевода?—Дажев самыйвысокийприливона тутне глубже,чемпопояс.А

тогда,возможно,приливыбылиниже.Мыигрализдесьвдетстве.Яитвойдед.Иногдаитвойдвоюродныйдедушкатоже.

Вода плещет под ногами. Мидии щелкают раковинами. Мари-Лорадумает о моряках, которые жили в этом городе, о контрабандистах ипиратах, как они вели свои суденышкипо темномуморюмеждудесятьютысячамирифов.

—Юбер, нам пора идти!— кричит мадамМанек, и ее голос гулкоотдаетсяподнизкимисводами.—Этонеместодлядевочки.

—Мнетутнравится,мадам!—отвечаетМари-Лора.Раки-отшельники. Анемоны, когда она их трогает, плюются морской

водой.Галактикиулиток.Ивкаждой—целаяисторияжизни.Наконец мадам Манек уговаривает их выйти из конуры. Безумный

ЮберБазенведетМари-Лоруобратноизапираетзанимидверь.Недоходядо Пляс-Бруссэ (мадам Манек идет впереди), он трогает Мари-Лору заплечо и шепчет ей в левое ухо. Его дыхание пахнет давленыминасекомыми.

—Сможешьснованайтиэтоместо?—Думаю,да.Онвкладываетейврукучто-тометаллическое:—Знаешь,чтоэто?Мари-Лорасжимаеткулакиговорит:—Ключ.

Угар

Каждыйденьсообщаютоновойпобеде,оновомнаступлении.Россиясжимается, как гармошка. В октябре все ученики слушают по большомурадиоприемнику, как фюрер объявляет операцию «Тайфун». НемецкиеротыставятфлагивкилометрахотМосквы.Россиябудетих.

Вернерупятнадцать.НакойкеФредерикаспитдругоймальчик.Иногдапо ночам Вернер видитФредерика там, где его нет. Лицо свешивается скойки, или силуэт прижимает бинокль к стеклу. Фредерик, который неумер,ноинепоправляется.Сломаннаячелюсть,пробитыйчереп,мозговаятравма. Никого не наказали, никого не допрашивали. К школе подъехалсиний автомобиль, мать Фредерика поднялась в кабинет коменданта иоченьскоровышла,сгибаясьподтяжестьюФредериковавещмешка,—ещеболееминиатюрная,чемВернереезапомнил.Онаселаобратновмашинуиуехала.

Фолькхаймер уехал. Рассказывают, что он стал бесстрашным унтер-офицеромрейха.Вместесосвоимвзводомштурмовалпоследнийгороднаподступах к Москве. Отрубал мертвым русским пальцы, набивал имитрубкуикурил.

Кадеты нового набора лезут из кожи вон, чтобы себя показать. Онибегают, орут, прыгают через препятствия. На полевых учениях ониустраивают игру, в которой десять мальчиков получают красныенарукавные повязки, а десять— черные. Игра заканчивается, когда однакомандасоберетвседвадцать.

У Вернера такое чувство, что все ребята вокруг него в угаре илипьяны. Как будто за каждой едой им наполняют кружки не родниковойводойШульпфорты, а неким хмельнымнапитком.Как будто у них один-единственныйспособсдержатьнеизбежныйприливтоски:накачиватьсебядоупадуфизическимиупражнениямииблескомначищенныхсапог.Глазасамыхтупыхмальчишекгорятрешимостью,всеихвниманиенацеленонато, чтобы искоренить слабость. Они с подозрением поглядывают наВернера,когдатотвозвращаетсяизлабораториидоктораГауптмана.Имненравится, что он сирота и любит оставаться один, что в его выговоресквозитпризвукфранцузского.

«Мызалппуль,—поютновички,—мыпушечныеядра.Мы—остриеклинка».

Вернер постоянно думает о доме. Ему не хватает стука дождевых

капель по жестяной крыше, неугомонной энергии других детей,хрипловатого пения фрау Елены, когда та укачивает малыша. Запахакоксохимическогозаводавранниечасы—первогоиздневныхзапахов.Абольше всего он скучает по Ютте, по ее верности и упрямству, еебезошибочномуумениюотличать,чтохорошо,ачтоплохо.

Впрочем, в минуты слабости Вернер досадует именно на эти еекачества.Может,сестраиестьегоизъян,помехивегосигнале,слышныедляшкольныхзаводил.Может,из-занееоннесовсемтакой,какостальные.Если у тебя дома сестра, ты должен думать о ней как о красотке спропагандистскогоплаката:розовощекой,отважной,терпеливой.Занеетыбудешьбитьсясврагом.Занееумрешь.АЮтта?Онаприсылаетписьма,вкоторыхшкольныйцензорвымарываетпочтивсе.Задаетвопросы,которыене следует задавать. Вернера защищает лишь статус учительскоголюбимчика — работа с доктором Гауптманом. Берлинская фирмавыпускает их приемопередающие станции; некоторые приборы ужевозвращаются «с полей» (так говорит доктор Гауптман) — взорванные,обгорелые, залитые грязью, неисправные. Дело Вернера — чинить их,покуда доктор Гауптман говорит по телефону, или пишет заказы назапасныечасти,илиподвенеделигде-тоотсутствует.

ОченьдавнонетписемотЮтты.Вернерпишетпонескольконичегонезначащихстрок:«Уменявсехорошо.Оченьмаловремени»—иотдаетписьмовоспитателю.Вдушекопошитсястрах.

—Увасестьразум,—говоритБастианкак-товечеромвстоловой,имальчикиелезаметноссутуливаютсянадедой,когдаегопалецскользитпоих спинам. — Однако разуму доверять нельзя. Разум вечно сползает всомнения, в вопросы, когда на самом деле нужна уверенность. Цель.Ясность.Неверьтесвоемуразуму.

Вернер допоздна засиживается в лаборатории, один, и крутитнастройку «Грюндига», который Великан когда-то брал в учительскомкабинете,—ищетмузыку,отголоски,самнезнаетчто.Видит,какконтурразмыкаетсяизамыкается.ВидитФредериканадкнигойсптицами,видитужас цольферайнских шахт, черные вагонетки, бесконечные лентыконвейеров, трубы, дымящие день и ночь. Видит Ютту: она машетзажженнымфакелом,отбиваясьоттьмы,котораянаползаетсовсехсторон.Ветер ломится в стены лаборатории — ветер, который, как любитнапоминатькомендант,примчалсясюдачерезвсюРоссию,казацкийветер,ветерсвиноголовыхдикарей,которымтолькодайнапитьсякровинемецкихдевушек.Ветергорилл,которыхнадостеретьслицаземли.

Трескпомех.

Тыздесь?Наконец он выключает радио. В тишине слышатся голоса его

наставников. Они эхом отражаются от одной стороны головы, авоспоминанияговорятвдругой.

Откройте глаза и спешите увидеть что можете, пока они незакрылисьнавеки.

УлиткаиСабля

Большой торжественный зал «Отель-Дьё» полон народу. Говорят онемецкихподлодках, о грабительскомобменномкурсе, о четырехтактныхдизельныхмоторах.МадамМанек заказывает двемисочки рыбного супа,которыеонисМари-Лоройприканчиваютводномгновение.Онанезнает,чтоделатьдальше—ждатьлиеще?—ипотомузаказываетещедве.

Наконецрядомсадитсячеловеквшуршащейодежде:—ВасточнозовутмадамВальтер?—АвасточнозовутРене?—отвечаетмадамМанек.Пауза.—Аона?— Моя сообщница. Безошибочно определяет по голосу, когда кто-

нибудьлжет.Мужчина, назвавшийся Рене, смеется. Они говорят о погоде. От

одеждынезнакомцапахнетморем,какбудтоРенепринеслосюдаштормом.Говоря,онсильножестикулируетигрохаетпостолутак,чтозвенятложки.Наконецонговорит:

—Мывосхищенывашимиусилиями,мадам.Дальшеонговориточеньтихо,Мари-Лораразличаетлишьнесколько

фраз:— Ищите буквы на номерных знаках. WH означает армию, WL —

ВВС,WM—флот.И выможете отмечать—илинайти кого-нибудь, ктобудет отмечать, — какие суда входят в порт и выходят из порта. Этисведениянамоченьнужны.

Мадаммолчит.Возможно,ониобщаютсязнакамиилипередаютдругдругу записки — этого Мари-Лора сказать не может. Так или иначесогласие достигнуто, и они возвращаются в дом номер четыре по улицеВоборель.Сегодняутром,объявляетмадам, ейудалоськупитьдва ящикаперсиков— быть может, последних персиков во всейФранции.Напевая,онапомогаетМари-Лореихчистить.

—Мадам?—Да,Мари?—Чтотакоеподпольнаякличка?—Этоимя,которымтыназываешьсявместонастоящего.—Акакбыямогланазываться,еслибыпонадобилось?— Ну… — задумчиво тянет мадам Манек. Вынимает косточку из

персика, режет его на четвертинки. — Да как угодно. Можешь бытьРусалкой,еслизахочешь.ИлиРомашкой.Может,Фиалка?

—АкакнасчетУлитки?ЯбыхотелабытьУлиткой.—Улиткой?Отличнаякличка.—Авы,мадам?Выбыкакхотелиназываться?— Я?—Мадам замирает, держа нож над доской. В подвале звенят

сверчки.—Наверное,яхотелабыбытьСаблей.—Саблей?—Да.Ароматперсиковклубитсяярко-алымоблаком.—Саблей?—ещеразпереспрашиваетМари-Лора.Обепринимаютсяхохотать.

***

ДорогойВернер!Почему ты не пишешь?

▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅Фабрики работают день и ночь, трубы постоянно дымят,холодно так, что топят всем подряд: опилками, угольнойкрошкой, мусором. Солдатские вдовы▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅и с каждым днем все больше. Я работаю в прачечной сблизняшками, Ханной и Сусанной, и Клаудией Фёрстер, ты еепомнишь. В основном чиним штаны и рубахи. Я научиласьработать иголкой, по крайней мере не так часто колю себепальцы. Сейчас как раз заканчиваю делать уроки. Вам задаютуроки?Ткань—дефицит,такчто людиприносятперешиватьзанавески,покрывала,старыепальто.Говорят,все,чтоможно,должно идти в дело. К нам это тоже относится. Ха. Это янашлаподтвоейстаройкроватью.Думаю,тебепригодится.

Целую,

Ютта

Всамодельномконверте—детская тетрадьВернера, на обложке егорукой выведено: «Вопросы». На страницах — чертежи, изобретения.Электрогрелка, которуюонхотел соорудитьдляфрауЕлены, велосипед с

цепямидляобоихколес.Можетлимагнитпритянутьжидкость?Почемулодкиплавают?Почему, когдакружишься, головатожеидеткругом? Вконце десяток пустых страниц. Видимо, писанина настолько детская, чтоцензореепропустил.

Вокруг него— стук подошв, лязг винтовок. Приклад в землю, дулоприслонить к стене. Снять кружку с крюка, взять тарелку. В очередь завареной говядиной. На него накатывает такая тоска по дому, чтоприходитсязажмуритьглаза.

Пожитьпередсмертью

МадамМанек заходит в комнату Этьена на пятом этаже.Мари-Лораподслушиваетналестнице.

—Выможетепомочь,—говоритмадам.Кто-то—наверное,она—открываетокно,исвежийморскойвоздух

врывается на площадку, шевеля все: занавески Этьена, его бумаги, егопыль.Мари-Лорепронзительнохочется,чтобыпапабылрядом.

— Прошу вас, мадам, закройте окно, — говорит Этьен. — Занарушениережимазатемнениямогутарестовать.

Окно остается открытым. Мари-Лора тихонько поднимается еще наступеньку.

— Знаете, кого арестовывают, Этьен? Женщина из Ренна получиладевять месяцев тюрьмы за то, что назвала своего борова Геббельсом!Гадалку из Канкаля расстреляли за то, что она предсказала: де Голльвернетсявесной.Расстреляли!

—Этовсеголишьслухи,мадам.—Мадам Эбрар сказала, что в Динаре один старик— дедушка!—

получилдвамесяцатюрьмызато,чтоносилкрест«СвободнойФранции».Говорят,онипревращаютвесьгородвсвалкубоеприпасов.

Дядюшканегромкосмеется:—Такоемоглибыпридуматьшестиклассники.—Вкаждомслухеестьдоляправды,Этьен.Мари-Лора понимает, что всю взрослуюжизнь Этьена мадамМанек

умерялаегострахи.Обходилаих,стараласьсгладить.Онаподнимаетсяещенаступеньку.

МадамМанекговорит:—Вымногоезнаете,Этьен.Прокарты,приливы,радио.—Довольноужеитого,чтоэтиженщинысобираютсяуменявдоме.

Людинеслепые,мадам.—Кто?—Дахотьпарфюмер.— Клод? — фыркает она. — Малыш Клод слишком занят —

обнюхиваетсебя.—Клод уже давно не малыш. Даже я вижу, что его семья получает

большедругих:большемяса,большеэлектричества,большемасла.Язнаю,чемпокупаютсятакиеблага.

—Тогдапомогитенам.—Янехочунеприятностей,мадам.—Асидетьсложаруки—незначитнарыватьсянанеприятности?—Сидетьсложаруки—этонеделатьничегоопасного.—Сидетьсложаруки—всеравночтосотрудничатьсоккупантами.Шумитветер.ВвоображенииМари-Лорыондробитсяипереливается,

втягивает в воздух иголки и колючки.Серебряный, зеленый, потом сновасеребряный.

—Язнаюспособы,—говоритмадамМанек.—Какие?Комувыдоверились?—Иногданадонакого-нибудьположиться.—Нельзядоверятьникому,крометех,вчьихрукахиногахтечеттаже

кровь,чтовваших.Идажеимнельзядоверять.Вывоюетенесчеловеком,ассистемой.Каквоеватьпротивсистемы?

—Каксумеем.—Чеговыотменяхотите?— Раскопайте ту старую штуковину на чердаке. В прежние дни вы

зналипрорадиобольшевсехвгороде.Аможет,ивовсейБретани.—Всеприемникиконфискованы.—Не все.Многие их спрятали.Насколько я поняла, вам надо будет

просто читать цифры, написанные на бумажке. Кто-то — не знаю кто,может,ЮберБазен—будетприноситьихмадамРюэль, а та—запекатьпрямовхлеб.Вхлеб!

Мадамсмеется,иееголосзвучитнадвадцатьлетмоложе.—Юбер Базен. Вы полагаетесь на Юбера Базена? Хотите запекать

шифровкивхлеб?— Какой жирный фриц станет есть эти клёклые батоны? Всю

хорошуюмукуонизабралисебе.Мыприносимдомойхлеб,выпередаетечисла,потоммысжигаемзаписки.

—Этонелепость.Выведетесебякакмаленькая.—Лучше, чем ничего не делать. Подумайте о своем племяннике. О

Мари-Лоре.Занавескихлопают,бумагишуршат.Двоевзрослыхвкабинетемолчат.

Мари-Лораподобраласьтакблизкокдвери,чтоможеткоснутьсякосяка.МадамМанекговорит:—Развевынехотитепожитьпередсмертью?—Мариужепочтичетырнадцать,мадам.Повоенномувремени—не

такужмало.Четырнадцатилетниеумираюттакже,каквсеостальные.Аяхочу,чтобычетырнадцатилетниебылимолоды.Хочу…

Мари-Лора отступает на шаг. Видели ли они ее? Она вспоминаеткаменную конуру, куда водил их безумный Юбер Базен. Грот, куда вомножестве сползаются улитки. Вспоминает, как папа сажал ее навелосипед,вставалнапедалиионивыезжалинакакой-нибудьпарижскийбульвар, в рев мчащихся машин. Мари-Лора держала отца за пояс иподжимала колени, и они летели между автомобилями, под уклон, средьгромкихзапахов,звуковицветов.

—Ясобираюсьпочитать,мадам,—говоритЭтьен.—Авамразвенепораготовитьужин?

Некуда

В январе сорок второго года Вернер заходит к Гауптману в его яркоосвещенныйкабинет,натопленныйвдваразажарчевсейостальнойшколы,ипроситразрешенияуехатьдомой.Маленькийучительсидитзабольшимстолом,переднимнатарелкехудосочноговидажаренаяптица.Перепелка,куропатка или голубь. Справа рулоны чертежей. Гончие вытянулись наковрикеукамина.

Вернер стоит, держа фуражку в руках. Гауптман закрывает глаза ипроводитпальцемпоброви.

—Деньгинабилетязаработаю,геррдоктор.НалбуГауптманапульсируетсинийфейерверкжилок.—Вы?—произносит он, открывая глаза; собаки разом вскидывают

морды—трехголоваягидра.—Послетого,какполучиливсе?Послетого,какприходилисюда,слушаликонцерты,елишоколадигрелисьуогня?

НащекеГауптманатрясетсякусочекжареногоптичьегомяса.Можетбыть, впервые Вернер замечает в светлых редеющих волосах учителя, вчерных ноздрях, в маленьких, почти заостренных ушках нечтобезжалостноеинечеловеческое,нацеленноетольконавыживание.

—Может,вывозомнилисебяважнойособой?Вернерзаспиноймнетфуражку,чтобыунятьдрожь:—Нет,геррдоктор.Гауптманскладываетсалфетку.—Высирота,Пфенниг,уваснетпокровителей.Ямогусделатьизвас

что захочу. Смутьяна, преступника, взрослого. Могу отправить вас нафронтипроследить,чтобывымерзливокопах,покарусскиенеотрежутвамрукиинезатолкаютихввашуглотку.

—Да,геррдоктор.— Вас отпустят из школы, когда школа будет к этому готова. Не

раньше.Мыслужимрейху,Пфенниг,анеон—нам.—Да,геррдоктор.—Сегоднявечеромвыпридетевлабораторию.Каквсегда.—Да,геррдоктор.—Большеникакогошоколада.Никакихпривилегий.Вкоридоре,закрывзасобойдверь,Вернерприжимаетсялбомкстене

и видит последние отцовские минуты. Кровля оседает, под щекой —каменныйпол,черептрескается.Янемогувернутьсядомой,думаетон.И

немогуостаться.

ИсчезновениеЮбераБазена

Мари-Лораидетвслед за ароматомсупачерезПляс-оз-Эрбидержитгорячийсудокпереднишейпозадибиблиотеки,покамадамМанекстучитвдверь.

—ГдемсьеБазен?—спрашиваетмадам.— Наверное, куда-нибудь перебрался, — отвечает библиотекарь, не

слишкомуспешнопытаясьскрытьнеуверенность.—КудамогперебратьсяЮберБазен?—Незнаю,мадамМанек.Извините,мнехолоднотутстоять.Дверь хлопает. Мадам Манек чертыхается. Мари-Лора вспоминает

истории Юбера Базена: скорбных чудищ, слепленных из морской пены,русалоксрыбьимихвостами,романтикуанглийскихосад.

— Он вернется, — говорит мадам Манек не столько Мари-Лоре,сколькосебе.

Однако на следующий день его по-прежнему нет. И на следующийтоже.

Наочереднуювстречуклубаприходитлишьполовинаучастниц.—Онидумают,чтооннампомогал?—шепчетмадамЭбрар.—Аоннампомогал?—Вродебыондоставлялсообщения.—Какиесообщения?—Этостановитсяслишкомопасно.Мадам Манек расхаживает по кухне. Мари-Лора почти физически

ощущаетжарееотчаяния.—Тогдауходите!—шипитона.—Уходитевсе!— Ну зачем так? — говорит мадам Рюэль. — Мы просто сделаем

перерывнанеделюилидве.Подождем,покавсенеуспокоится.Юбер Базен с его маской, с его мальчишеской живостью и запахом

давленых насекомых изо рта. Куда, гадает Мари-Лора, немцы забираютарестованных? В «пансион», где держат папу? Почему оттуда пишутписьма про замечательную еду и мифические деревья? Жена пекаряговорит, арестованных отправляют в лагеря, в горы. Нет, уверяет женазеленщика, их везут на нейлоновые фабрики в Россию. Мари-Лорепредставляется, что эти люди просто исчезают. Солдаты набрасываютмешок на голову тому, кого хотят убрать, пропускают через негоэлектричество,ичеловеканет.Онперенессявкакой-тодругоймир.

Город,думаетМари-Лора,медленнопревращаетсявмакетнашестомэтаже. Улицы пустеют одна за другой. Всякий раз, выходя на улицу, онаощущает все окна над головой. Тишина беспокойная, неестественная.Наверное,такчувствуетсебямышь,когдавыглядываетизноркиналугинезнает,чтозатеникружатвысоковнебе.

Всеотравлено

Встоловойповесилишелковыеполотнищаслозунгами.Онигласят:Упасть—непозор.Позор—невстать.Будьте стройны и поджары, быстры, как гончие, жестки, как

дубленаякожа,тверды,каккрупповскаясталь.Каждые несколько недель очередной преподаватель исчезает,

засосанныймашинойвойны.Появляютсяновые—пожилые,пьющие.Всеоникакие-тоувечные:кто-тохромает,кто-тослепнаодинглаз,укого-толицоперекошенопослеапоплексическогоудараилипослепрошлойвойны.Кадетыотносятсякнимбезуважения,преподаватели,всвойчеред,быстровыходятизсебя.Вернерукажется,чтовсяшкола—гранатасвыдернутойчекой.

Что-то странное происходит с электричеством. Оно выключается напятнадцать минут, затем напряжение прыгает. Стрелки часов бегутбыстрее, лампочки вспыхивают и лопаются, засыпая коридоры мягкимдождем осколков. Наступают дни полной темноты: выключатели неработают, тока нет. В спальнях и душевых — холодрыга. Воспитательприносит свечи. Весь бензин отправляют на фронт, все меньше машинвъезжает в школьные ворота. Еду привозят в тележке, запряженнойстаренькиммулом;унегосквозьшкурувиднывсеребра.

Уже не первый раз Вернер, разрезая сосиску на тарелке, видит тамрозовых извивающихся червяков. Форма у новых кадетов из жесткойдешевойткани,хуже,чемунего.Помишенямбольшенестреляют—нетпатронов. Вернер почти ждет, что Бастиан начнет выдавать им палки икамни.

И тем не менее все новости — хорошие. «Мы на подступах кКавказу, — сообщает радио Гауптмана, — мы захватили нефтяныеместорождения, мы скоро возьмем Шпицберген. Мы продвигаемсястремительно. Пять тысяч семьсот русских убиты, потери с немецкойстороны—сорокпятьчеловек».

Каждыешесть-семьднейтежедвоебледныхунтер-офицероввходятвстоловую,ичетыресталицсереютотусилийнеповернутьсявихсторону.Двигаются только глаза, только мысли, кадеты в уме отслеживают путьофицеровмеждустолами,кочередномуосиротевшемумальчику.

Кадет,зачьейспинойониостанавливаются,изовсехсилделаетвид,будтоничегонезаметил.Онподноситвилкукортуижует.Тогдатотунтер-

офицер,чтоповыше,кладетемурукунаплечо.Мальчикоборачиваетсяснабитымртомивместесунтер-офицерамивыходитизстоловой.Большиедубовые двери со скрипом закрываются, а все оставшиеся шумновыдыхаютивозвращаютсякжизни.

У Рейнхарта Вёльманна погиб отец. У Карла Вестергольцера погиботец.УМартинаБуркхардапогиботец,иМартин—втотжедень,когдаунтер-офицертронулегозаплечо,—говоритвсем,чтосчастлив.«Развеневсекогда-нибудьумрут?—восклицаетон.—Иразвенекаждыймечтаетпогибнуть в бою? Вымостить собой дорогу к победе?» Вернер тщетноищетсомнениевегоглазах.

Самого Вернера сомнения мучат беспрестанно. Расовая чистота,политическая чистота—Бастианпостоянно обличает всякое разложение,но разве (думаетВернер в ночи)жизнь по своей сути—не разложение?Ребенок рождается, и мир начинает его менять. Что-то у него отнимает,что-то в него вкладывает. Каждый кусок пищи, каждая частица света,входящая в глаз, — тело не может быть вполне чистым. Но именнопоэтому, настаивает комендант, рейх измеряет им носы, оценивает цветволоспотаблицам.

Взамкнутойсистемеэнтропиянеуменьшается.По ночам Вернер смотрит на койку Фредерика: на тонкие доски и

грязныйматрас.Теперьтамспитужедругойновенький.ДитерФердинанд,маленький мускулистый паренек из Франкфурта, выполняющий все, чтотребуют,спугающимостервенением.

Кто-токашляет,кто-тостонетвосне.Далекозаозерамиодинокогудитпоезд. Поезда идут на восток, всегда на восток, за холмы, на широкийистоптанный простор фронта. Они идут даже тогда, когда Вернер спит.Стуча,проезжаюткатапультыистории.

Вернер зашнуровываетботинки,поетпесниимарширует,не столькопо принуждению, сколько по застарелой привычке к исполнительности.Бастианидетвдольсидящихзастоламикадетов:

—Чтохужесмерти,ребята?Поднимаеткакого-тобедолагу.—Трусость!—отвечаеттот.— Трусость, — соглашается Бастиан, и мальчишка садится, а

комендантидетдальше,довольный,киваясамомусебе.Впоследнеевремяонвсепроникновеннееговоритофюререиотом,

чтофюрерунужно:молитвы, нефть, верность.Фюрерунужныстойкость,электричество, кожа для сапог. Приближаясь к шестнадцатому днюрождения, Вернер все отчетливее понимает, что на самом деле фюреру

нужны мальчики. Они длинными колоннами шагают к конвейеру. Отдайфюрерусливки,сон,алюминий.ОтдайотцовРейнхартаВёльманна,КарлаВестергольцераиМартинаБуркхарда.

В марте сорок второго доктор Гауптман вызывает Вернера к себе вкабинет. Пол заставлен недоуложенными ящиками. Гончих не видать.МаленькийучительрасхаживаетизуглавуголинезамечаетВернера,покатот не подает голос. Вид у Гауптмана такой, будто его медленно куда-тозасасывает,аонничегоподелатьнеможет.

—МенявызваливБерлин.Хотят,чтобыяпродолжилработутам.Гауптман берет с полки песочные часы и ставит в ящик. Пальцы с

аккуратныминогтямиповисаютввоздухе.— Все будет, как вы мечтали, герр доктор. Лучшее оборудование,

лучшиеумы.—Свободны,—говоритдокторГауптман.Вернервыходитвкоридор.Заокномназаснеженномплацутридцать

первогодковбегутнаместе,выпускаякороткоживущиеоблачкаморозногопара. Толстомордый отвратительный Бастиан что-то орет. Поднимаеткороткую руку — мальчишки поворачиваются на каблуках, вскидываютвинтовки над головой и бегут на месте еще быстрее, сверкая голымиколенкамивлунномсвете.

Посетители

ВдоменомерчетырепоулицеВоборельзвенитэлектрическийзвонок.ЭтьенЛеблан,мадамМанекиМари-Лораразомперестаютжевать.Каждыйдумает: «Меня разоблачили». Передатчик на чердаке, женщины в кухне,сотняпоходовкокеану.

—Выкого-нибудьждете?—спрашиваетЭтьен.—Никого,—отвечаетмадамМанек.Женщинывошлибычерезкухоннуюдверь.Всетроеидутвприхожую.Мадамоткрываетдверь.Французскиеполицейские,двое.Объясняют,чтоприбылипопросьбе

Парижского музея естествознания. От скрипа их каблуков по доскамприхожей толькочтоне вылетают стекла.Первыйчто-тожует—яблоко,решает Мари-Лора. От второго пахнет кремом для бритья. И жареныммясом.Какбудтоонитолькочтообжирались.

Все пятеро — Этьен, Мари-Лора, мадам Манек и полицейские —сидят на кухне за квадратным столом. От овощного рагу полицейскиеотказались.Первыйпрочищаетгорло.

—Справедливо или нет,— начинает он,— его осудили за кражу иучастиевпреступномсговоре.

—Всезаключенные,политическиеиуголовные,—говоритвторой,—направляются на принудительные работы, даже если не приговорены кним.

—МузейразослалписьмавсемначальникамтюремвГермании.—Мыдосихпорнезнаем,вкакойонтюрьме.—Мыпредполагаем,чтовБрайтенау.—Мыуверены,чтонастоящегосуданебыло.Из-заспиныуМари-ЛорывзмываетголосЭтьена:—Этохорошаятюрьма?Яхочусказать,онаполучшедругих?—Боюсь,хорошихнемецкихтюремнебывает.По улице проезжает грузовик. В пятидесяти метрах отсюда волны

накатываютнаПляж-дю-Моль.Мари-Лорадумает:онипростопроизносятслова. А что такое слова? Просто звуки, которые эти люди производятсвоимдыханием,невесомыйпар,которыйонивыпускаютввоздухкухни,чтобыобманутьисбитьстолку.Онаговорит:

—Выехалитакдолго,чтобысообщитьто,чтомыибезвасзнали?МадамМанекберетеезаруку.

Этьенпроизноситтихо:—МынезналипроБрайтенау.— Вы сообщили музею, что он сумел передать вам из тюрьмы два

письма,—говоритпервыйполицейский.—Можнонанихвзглянуть?—спрашиваетвторой.Этьен уходит наверх, радуясь, что кто-то занялся поисками его

племянника.Мари-Лоратожедолжнабырадоваться,нонанеепочему-тонакатываютподозрения.Онавспоминает,какотецсказалвПариже,вночьнемецкоговторжения,когдаониждалипоезда:«Каждыйзасебя».

Первый полицейский выковыривает из зубов кусочек яблока. Онисмотрятнанее?Отихблизостиеемутит.ВозвращаетсяЭтьенсписьмами,слышно,каклисткипереходятизруквруки.

—Ончто-нибудьговорилпередотъездом?—Окаком-нибудьконкретномделеилипоручении,прокотороенам

следуетзнать?У них прекрасный парижский выговор, но поди угадай, кому они

служат.Нельзядоверятьникому,крометех,вчьихрукахиногахтечеттажекровь,чтовваших.УМари-Лорытакоечувство,будтоонивсепятеровмутномаквариуме,полномрыб,безостановочноповодящихплавниками.

Онаговорит:—Мойотецневор.МадамМанекстискиваетейруку.—Ондумалосвоейработе,одочери.ОФранции,конечно,—говорит

Этьен.—Каквсякийчеловек.—Мадемуазель,—первыйполицейский обращается прямо кМари-

Лоре,—упоминаллиончто-нибудьконкретное?—Нет.—Унеговмузеебыломногоключей.—Онсдалихпередотъездом.—Можнонампосмотретьто,чтоонпривезссобой?—Например,егочемоданы,—подхватываетвторой.— У него был один рюкзак, с которым он и уехал, когда директор

попросилеговернуться,—говоритМари-Лора.—Можнонамвсеравнопосмотреть?Мари-Лора чувствует, как напряжение в кухне нарастает. Что они

рассчитывают найти? Она думает про радиооборудование наверху:микрофон,передатчик,всеэтишкалы,тумблерыипровода.

—Можетеосмотретьчтохотите,—говоритЭтьен.Полицейскиезаходятвовсекомнаты.Третийэтаж,четвертый,пятый.

На шестом открывают огромный платяной шкаф в дедушкиной спальне,затемпересекаютлестничнуюплощадкуистоятнадмакетомСен-МаловкомнатеМари-Лоры, что-то говорят друг другу шепотом и спускаются вкухню.

Онизадаюттолькоодинвопрос:отрехфлагах«СвободнойФранции»вкладовкевторогоэтажа.ЗачемЭтьенихдержит?

—Выподвергаетесебяопасности,хранядоматакиевещи,—говоритполицейский.

— Власти могут счесть вас террористом, — добавляет второй. —Людейарестовывализаменьшее.

Угроза это или дружеский совет — понять трудно. Кого он имел ввиду,говоря,чтоарестовывализаменьшее?Папу?

Полицейскиезаканчиваютобыск,оченьвежливопрощаютсяиуходят.МадамМанекзакуривает.УМари-Лорывтарелкевсеостыло.Этьенвозитсяскаминнойрешеткой.Одинзадругимотправляетфлаги

вогонь:—Хватит.Хватит.—Второйразонпроизноситэтословогромче.—

Тольконездесь.ГолосмадамМанек:—Ониничегоненашли.Тутничегоинебыло.Кухнюзаполняетедкийзапахгорящейткани.Дядюшкаговорит:— Со своей жизнью, мадам, можете делать что угодно. Вы всегда

помогали мне, и я постараюсь помочь вам. Однако я запрещаю вамзаниматься этим в моем доме. И запрещаю вовлекать в ваши дела моюплемянницу.

***

ДорогаяЮтта!Все очень сложно. Даже бумагу трудно

▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅У нас▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅не топят в▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅Фредерик говорил, чтоникакой свободной волинет, чтожизнь

каждого предопределена, как▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅и что моя ошибка▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅Надеюсь, когда-нибудьты поймешь.Целуютебя ифрау Елену.Зигхайль.

Лягушкасварится

ВсюследующуюнеделюмадамМанекоченьмилаилюбезна.ПочтикаждоеутроводитМари-Лорукморю,беретеессобоюнарынок.Однакоона здоровается с Этьеном и Мари-Лорой рассеянно-вежливо, как счужими.Иногдапропадаетнаполдня.

ДниМари-Лорысталиболеедолгими,одинокими.Как-товечеромонасидитзакухоннымстолом,адедушкачитаетвслух:

«Яйца улиток невероятно живучи. То же относится к самимулиткам.Мынаблюдалиихвмерзшимив глыбыльда,итемнеменееподдействиемтеплаониоттаивалиивозвращалиськжизни».

Этьенпрерываетчтение:—Надоприготовитьужин.Похоже,мадамсегоднянепридет.Обасидятнешевелясь.Этьенчитаетследующуюстраницу:«Онигодамихранилисьвконтейнерахдляобразцов,однако,стоилоих

смочить,принималисьползатьивыгляделивполнездоровыми…Треснутаяраковина,дажеесличастьееотколота,современемвосстанавливаетсязасчетотложениявеществапанцирявповрежденныхместах».

—Дляменяещеестьнадежда!—смеетсяЭтьен.Мари-Лоравспоминает,чтодядюшканевсегдабылтакимбоязливым,

чтоонпрожилцелуюжизньдоэтойвойныидопрошлойтоже.Чтокогда-тоонбылмолодымилюбилмир,вкоторомживет,каклюбитонасейчас.

НаконецчерезкухоннуюдверьвходитмадамМанекизапираетее засобой. Этьен довольно холодно говорит: «Добрый вечер», и мадам посленедолгойпаузыотвечает.Где-товгороденемцызаряжаюторужиеилипьютконьяк, а вся история обратилась в кошмар, от которого Мари-Лореотчаяннохочетсяочнуться[32].

МадамМанекснимаетчайникскрюка,наливаетводу.Слышензвук,скоторымножвходитвочто-товродекартошки,стуклезвияодеревяннуюразделочнуюдоску.

—Прошувас,мадам,позвольтемне,—говоритЭтьен.—Выоченьустали.

Однако он не встает, и мадам продолжает резать картошку, а потомкраем ножа сталкивает ее в воду. От напряжения в кухне у Мари-Лорыкружитсяголова,какбудтоонаощущаетвращениепланеты.

—Многопотопилисегоднянемецкихподлодок?—тихоспрашиваетЭтьен.—Взорвалихотьодинтанк?

МадамМанекрывкомоткрывает дверцухолодильника.ПотомМари-Лораслышит,какмадамроетсявящике.Чиркаетспичка.Запахтабачногодыма. Вскоре перед Мари-Лорой появляется тарелка с недовареннымикартофелинами.Онаищетнаскатертивилку,ноненаходит.

—Азнаете,Этьен,—говоритмадамМанексдругогоконцакухни,—чтобудет,еслилягушкуброситьвкипяток?

—Расскажите.— Она выпрыгнет. А знаете, что будет, если посадить лягушку в

кастрюлюсхолоднойводойимедленнонагреватьдокипения?Знаете?Мари-Лораждет.Откартошкиидетпар.—Лягушкасварится,—говоритмадамМанек.

Приказы

Одиннадцатилетний кадет в полной парадной форме подходит кВернеруисообщает,чтототдолженявитьсяккоменданту.Вернерждетнадеревянной скамье, и в нем медленно нарастает паника. Они что-тозаподозрили.Можетбыть,выяснилипроегородителейчто-то,чегооннезнал, что-то ужасное. Он вспоминает, как ефрейтор пришел в сиротскийдом, чтобы отвести его к герру Зидлеру, и тогдашнюю уверенность, чтослугирейхавидятсквозьстены,сквозькожу,знают,чтоукаждоговдуше.

После нескольких часов ожидания помощник коменданта вызываетего, откладывает в сторону авторучку и смотрит на Вернера через стол,будтотот—одноизмелкихнедоразумений,которыепредстоитуладить.

—Кадет,нашевниманиепривлекликтомуфакту,чтовашвозрастбылуказанневерно.

—Простите?—Вамвосемнадцать.Нешестнадцать,каквыутверждали.Вернер ошарашен. Нелепость утверждения очевидна: он и сейчас

нижебольшинствачетырнадцатилеток.— Наш бывший преподаватель технических наук доктор Гауптман

привлек наше внимание к этому расхождению. По его настоянию васотправятвособуютехническуюдивизиювермахта.

—Дивизию,господинпомощниккоменданта?— Вы попали сюда обманом. — Голос масленый и довольный,

подбородканетвообще.За окном школьный оркестр репетирует триумфальный марш.

Нордическойвнешностимальчиксгибаетсяподтяжестьютубы.—Комендантхотелприбегнутькдисциплинарныммерам,нодоктор

Гауптманпредположил,чтовыбудетерадыпредложитьсвоиумениярейху.Помощниккомендантавынимаетиз-застоласложеннуютемно-серую

форму: на груди орел, на воротнике нашивки. Затем — зеленую каску,очевидночересчурбольшую.

Оркеструмолкает.Учительмузыкивыкрикиваетимена.—Вамоченьповезло,кадет.Служить—честь.—Когда,господинпомощниккоменданта?—Выполучитеинструкциивтечениедвухнедель.Покавсе.

Воспалениелегких

Бретонская весна, и на побережье вторгается сырость. Туман надморем, туман на улицах, туман в голове. МадамМанек заболела. Мари-Лораприкладываетрукукеегрудиичувствуетжар,какотпечки.Дыханиеклокочет,какокеан.

—Ясмотрюзасардинами,—шепчетмадам,—изатермитами,изаворонами…

Этьен вызывает врача. Тот прописывает аспирин, покой иароматические фиалковые леденцы.Мари-Лора сидит рядом с больной всамые страшные часы, когда у той холодеют руки и она бормочет, что вответезавесьмир.Вответезавсе,толькониктоэтогонезнает.Никтонезнает, какое это тяжкое бремя — отвечать за каждого родившегосямладенца,закаждыйпадающийсдеревалист,закаждуюволнунаберегу,закаждогомуравьишку,спешащеговмуравейник…

Глубоко в голосе мадам Мари-Лора различает воду: атоллы,архипелаги,лагуныифьорды.

Этьен оказывается замечательной сиделкой. Мокрые тряпки на лоб,бульон, страничка из Пастера или Руссо. Он явно простил ей все грехи,прошлыеинастоящие.Этьензакутываетмадамводеяла,ноповременамонадрожиттак,чтооннакрываетеебольшимтяжелымковромспола.

***

ДорогаямояМари-Лора!Вашипосылки,отправленныесинтерваломвмесяц,пришли

сразу обе. «Радость»— слишком слабое слово. Мне разрешилиоставитьсебезубнующеткуирасческу,хотябумагу,вкоторуюонибылизавернуты,забрали.Мылотожезабрали.Какяжалею,что нам не даютмыла!Обещали, чтомы будем работать нашоколаднойфабрике,аотправилинакартонажную.Целыйденьмыделаемкартон.Изачемимстолько?

Всю моюжизнь, Мари-Лора, я ходил с ключами. Теперь яслышу их звяканье по утрам, когда приходят нас выводить, имашинальносуюрукувпустойкарман.

Мнечастоснитсямузей.

Помнишь твои дни рождения? Как утром на столе тебявсегдаждалидваподарка?Мнежаль, что всетакобернулось.Еслизахочешьпонять,поищивнутридомаЭтьенавнутридома.Я знаю, что ты поступишь правильно, хотя мне хотелось быподаритьтебечто-нибудьполучше.

Мой ангел уезжает, так что я постараюсь передать этувесточку.Затебяянебоюсь,потомучтознаю:тыоченьсмелаяиможешьо себепозаботиться.Ятутвполнойбезопасности,такчтоитызаменянебойся.ПоблагодариЭтьеназато,чтопрочел тебе это письмо. Мысленно поблагодари храброгочеловека,которыйдоставиттебемоеписьмо.

Твойпапа

Лечение

Врач рассказывает фон Румпелю про удивительные эксперименты сгорчичнымгазом.Отом,чтосейчасизучаютпротивоопухолевыесвойствасамыхразныххимикатов.Результатыобнадеживают:умногихпациентоввтестовойгруппелимфомыуменьшилисьвразмере.ОднакоотуколовуфонРумпеля слабость и головокружение. В следующие дни он едва находитсилы причесаться, еле заставляет пальцы застегнуть пуговицы. Сознаниеиграет с ним глупыешутки: он входит в комнату и забывает, зачем тудашел.Смотритна вышестоящегоинепомнит, что тот сейчас сказал. Звукпроезжающихмашин—будтозубьямивилкипонервам.

Сегодня он завернулся в гостиничный плед и заказал суп в номер.ПереднимпосылкаизВены.Бураямышка-секретаршаприслалаТавернье,Стритераидаже—чтоещелучше!—факсимильнуюкопию«Gemmarumet Lapidum Historia»[33] Ансельма де Боодта, 1604 года, написаннуюцеликом на латыни. Все, что удалось найти оМоре огня. Общим счетомдевять абзацев. Очень трудно собраться с мыслями и вникнуть в текст.Богиня земли полюбила морского бога. Царевич излечился от страшныхран и правил, окруженный слепящим облаком света. Фон Румпельзакрывает глаза и видит, как огненновласая богиня бежит по глубокимпещерам, роняя за собой капли пламени. Слышит, как безъязыкий жрецпроизносит: «Владелец камня будет жить вечно». Слышит слова своегоотца: «Смотри на препятствия как на ступеньки к победе, Рейнгольд.Черпайвнихвдохновение».

Рай

В следующие недели мадамМанек лучше. Она обещает Этьену, чтобудетпомнитьпросвойвозраст,нестанетделатьвсезавсехиводиночкуосвобождатьФранцию.Как-товначалеиюня,ровночерездвагодапосленачалаоккупации,ониидутчерезлуг,заросшийдикойморковью,квостокуотСен-Мало.МадамМанексказалаЭтьену,чтохочетузнать,непоявиласьли на рынке в Сен-Серване клубника, ноМари-Лора почти уверена, чтоженщина, с которой они поздоровались по дороге, уронила конверт, амадамМанекегоподнялаиоставилавзамендругой.

Мадам предлагает полежать в траве.Мари-Лора слушает копошениепчелвцветахипытаетсявообразитьто,чторассказывалейЭтьен:каждаяработницалетитпоручейкузапаха,оставленномутоварками,высматриваетультрафиолетовый узор лепестков, наполняет корзинки на задних лапкахшариками пыльцы, а потом, пьяная и отяжелевшая, отыскивает дорогудомой.

Откудаонизнаютсвоиобязанности,этипчелки?Мадам Манек снимает туфли, закуривает и блаженно стонет. Гудят

насекомые: осы, журчалки, одинокая стрекоза. Этьен научил Мари-Лоруотличатьихпозвуку.

—Чтотакоеротатор,мадам?—Машинкадлялистовок.—Акаконсвязансженщиной,которуюмывстретилиподороге?—Пустьтебяэтоневолнует,золотко.Ржутлошади;прохладныйветероксморянесетмножествозапахов.—Мадам,какявыгляжу?—Утебятысячивеснушек.—Папаговорил,оникакзвездынанебе.Какяблокинадереве.— Просто маленькие бурые пятнышки. Тысячи маленьких бурых

пятнышек.—Кактырассказываешь,онинекрасивые.—Утебяонипрекрасны.— Как вы думаете, мадам, в раю мы правда увидим Бога лицом к

лицу?—Можетбыть.—Аслепые?—Думаю,когдаБогхочет,чтобымычто-товидели,мыэтовидим.

— Дядюшка Этьен говорит, рай — это вроде одеялка, за котороедержится младенец. Что люди поднимались на самолете на десятькилометроввнебо—итамничегонет.Ниврат,ниангелов.

МадамМанекразражаетсяприступомкашля,откоторогоМари-Лорупробираетдрожьстраха.

—Тыдумаешьпросвоегопапу,—говоритонанаконец.—Тыдолжнаверить,чтоонвернется.

—Авыникогданеуставаливерить,мадам?Нехотелидоказательств?МадамМанеккладет ейналобтяжелуюладонь,прокоторуюМари-

Лоракогда-топодумала,чтоэторукасадовникаилигеолога.—Обязательнонадоверить.Этоглавное.Дикая морковь колышется на клубнях, пчелы заняты своей работой.

Вот бы жизнь была как роман Жюль Верна, думает Мари-Лора, чтобыможнобылопролистатьстраницыиузнать,чтодальше.

—Мадам?—Да,Мари.—Какпо-вашему,чтовраюедят?—Ясомневаюсь,чтотамедят.—Неедят!Вамтамнепонравится!ОднакомадамМанекнесмеетсяшутке.Инеотвечает.Слышнотолько

еетяжелоедыхание.—Яобиделавас,мадам?—Нет,золотко.—Мывопасности?—Небольшеобычного.Траваклонитсяишуршит.Лошадиржут.МадамМанекговоритпочти

шепотом:—Теперь, когда ты спросила, мне подумалось, что в раю примерно

какздесь.

Фредерик

На последние деньги Вернер купил билет. День довольно ясный, ноБерлинсловнонехочетприниматьсолнце,какбудтозапрошедшиемесяцыдома стали мрачнее и грязнее. Хотя, возможно, изменения в глазахсмотрящего.

Преждечемнажатькнопкузвонка,Вернертриждыобходитдом.Окнаодинаковотемны:негорятилизаклеены,отсюданевидно.Всякийразонпроходит мимо магазинной витрины с голыми манекенами и, хотяпонимает,чтоэтоэффектосвещения,невольновидиттрупы,подвешенныенапроволоку.

Наконец Вернер нажимает звонок квартиры номер два. Тишина.Только тут он по табличке с фамилиями видит, что семья Фредерикапереехалаизвторойквартирывпятую.

Онжметкнопку.Внутризвенитзвонок.Лифтнеработает,иВернеридетнаверхпешком.Дверь открывает Фанни, с тем же белым пухлым лицом, с теми же

складками кожи на дряблых руках. Она смотрит на Вернера такимвзглядом, каким один затравленный человек смотрит на другого. ИзбоковойкомнатывыбегаетматьФредерикавтеннисномкостюме:

—Ой,Вернер…Она уходит в какое-то тягостное раздумье. Вокруг стильная мебель,

частью замотанная толстыми шерстяными одеялами. Винит ли она его?Считаетлиеговкакой-томересоучастником?Аонсам?

Тут она, опомнившись, целует его в обе щеки. Нижняя губа у неенемногодрожит.Какбудтоеговнезапноепоявлениеразбередилочто-то,отчегоонахочетотгородиться.

— Он тебя не узнает. Не пытайся ему напомнить. Это его толькоогорчит. И все равно хорошо, что ты приехал. Я как раз собираласьуходить,извини,чтонемогуостаться.Проводиеговдом,Фанни.

Горничная ведет его в большую гостиную, где под потолком вьютсязатейливыезавитушкилепнины,астеныпокрашенывнежнейшийголубойцвет. Картины еще не повешены, полки в шкафах пустые, на полу —открытые картонные коробки. Фредерик сидит за стеклянным столом вдальнемконцекомнаты;средиобщегоразгромаимальчик,истолкажутсяоченьмаленькими.Челказачесананабок,свободнаярубашкастоитгорбом,воротникперекособочен.Оннеподнимаетглазпосмотреть,ктовошел.

На нем все те же очки в черной оправе. Видимо, его только чтокормили: на столе лежит ложка, на усиках Фредерика и на салфетке сосчастливыми розовощекими детьми в деревянных башмаках — комкиовсянки.Вернернеможетнанегосмотреть.

Фанни наклоняется и запихивает Фредерику в рот еще три ложкиовсянки, вытирает ему подбородок, складывает салфетку и черезвращающуюсядверьуходиткуда-то—наверное,накухню.Вернерстоит,скрестиврукинаживоте.

Год.Дажебольше.Вернерпонимает,чтоФредерикужебреется.Иликто-тоегобреет.

—Здравствуй,Фредерик.Фредерик запрокидывает голову и вдоль носа смотрит на Вернера

череззахватанныестеклаочков.—ЯВернер.Твоямамасказала,чтоты,наверное,меняневспомнишь.

Ятвойшкольныйтоварищ.Фредерик смотрит не на Вернера, а сквозь него. На столе— стопка

бумаги.Наверхнемлистекорявонарисованатолстаяспираль.—Этотынарисовал?Вернерподнимаетверхнийрисунок.Поднимещеиеще—тридцать

илисорокспиралей,каждаязанимаетцелыйлист,каждаяпрочерченатемже толстым грифелем. Фредерик упирается подбородком в грудь —возможно,этокивок.Вернероглядывается:сундук,комод,нежно-голубыестены, кипенно-белый потолок. В высокие окна льется свет, пахнетпорошком для чистки серебра. Квартира на пятом этаже и впрямь кудалучше, чем на втором, — потолок выше и украшен лепниной: фрукты,цветы, банановые листья. Рот у Фредерика приоткрыт, слюни текут поподбородкуикапаютнабумагу.Вернербольшенев силахэтовыносить.Онзоветгорничную.Фаннипоявляетсяизвращающейсядвери.

— Где, — спрашивает Вернер, — та книга? Про птиц, в золотомфутляре.

—Унаснебылотакойкниги.—Нет,была…Фаннитолькомотаетголовойисцепляетпальцынаживоте.Вернероткрываеткартонныекоробки,заглядываетвнутрь:—Точноонагде-нибудьздесь.Фредерикпринялсярисоватьначистомлистеновуюспираль.—Может,тут?ФанниподступаеткВернеруиотводитегорукиоткоробки,которую

тотсобралсяоткрыть.

—Унас,—повторяетона,—никогданебылотакойкниги.У Вернера начинает зудеть все тело. За большими окнами качаются

липы. Темнеет. Негорящая электрическая реклама через два дома гласит:«Берлинкурит„Юно“».Фанниужеушланакухню.

Фредерик,зажавкарандашвкулаке,рисуетновуюгрубуюспираль.— Я ухожу из Шульпфорты, Фредерик. Мне изменили возраст и

отправляютменянафронт.Фредерик поднимает карандаш, смотрит на грифель и вновь

принимаетсярисовать.—Меньшечемчерезнеделю.Фредерикдвигаетртом,какбудтожуетвоздух.— Ты прекрасно выглядишь, — говорит он, не глядя на Вернера.

Словапохожинавсхлипы.—Тыпрекрасновыглядишь,мама.—Янетвоямама!Брось!—шипитВернер.Выражение у Фредерика совершенно безыскусное. Где-то в кухне

подслушивает горничная. Больше никаких звуков: не ездят машины, нелетают самолеты, не грохочут трамваи, не бубнит радио, призрак фрауШварценбергернелязгаетдверьмилифта.Нипения,нискандирования,нилозунгов, ни оркестров, ни труб, ни матери, ни отца, ни жирногокомендантаутебязаспиной.Вернерсмотритнаголубыестеныидумаето«Птицах Америки»: желтоголовой квакве, кентуккском масковом певуне,красно-черной пиранге, о сотнях птиц в ярком оперении, а взглядФредерика по-прежнему устремлен в одну точку, его глаза — стоячиелужицы,вкоторыеВернернеотваживаетсяглядеть.

Рецидив

В конце июня сорок второго года Мари-Лора, спустившись утром вкухню,незастаеттаммадамМанек—первыйразсовремениееболезни.Неужели она уже ушла на рынок?Мари-Лора стучится к ней в комнату,ждет сто сердцебиений. Открывает черную дверь, кричит в проулок.Дивноеиюньскоеутро.Голубиикошки.Смехизсоседскогоокна.

—Мадам!Сердцеускоряеттемп.Онаопятьстучитвдверь:—Мадам!Входя, она первым делом слышит хрип. Как будто усталые волны

ворочаюткамнивстарушечьихлегких.Откроватиидеткислыйзапахмочии пота. Мари-Лора находит лицо мадам; щеки такие горячие, что онаотдергивает рукуи бежитнаверх, спотыкаясь, крича: «Дядя!Дядя!»В еевоображениивесьдомпылаеталым,подпотолкомдым,огоньвзбираетсяпостенам.

Этьен,хрустясуставами,опускаетсянаколенирядомсмадам,потомспешит к телефону и произносит несколько слов.Возвращается бегом.Вследующийчаскухнюзаполняютженщины:мадамРюэль,мадамФонтино,мадам Эбрар. На первом этаже чересчур тесно;Мари-Лора ходит вверх-вниз по лестнице, словно внутри огромной завитой раковины. Врачприходитиуходит.Иногдакто-нибудьизстарухсухощавойрукойобнимаетМари-Лорузаплечи.Ровновтуминуту,когдасоборныйколоколначинаетбить два, доктор возвращается с человеком, от которого пахнет землей иклевером.Этот человек говорит: «Здравствуйте», потомподнимаетмадамМанек на руки, выносит из дома и грузит на телегу, словно мешок скрупой. Стук подков удаляется, врач сдергивает с кровати простыни, аЭтьенсидитвуголкекухниишепчет:«Мадамумерла,мадамумерла».

6.8августа1944г.

Вдомекто-тоесть

Присутствие, дуновение.Мари-Лора направляет все чувства на входтремя этажами ниже.Хлопает, закрываясь, решетка ворот, потом входнаядверь.

Вголовезвучитпапинголос:Сперварешетка, затемдверь.Значит,этотчеловек,ктобыоннибыл,вошел,аневышел.Онвдоме.

Поспинебегутмурашки.Этьензналбы,чтозаделпроволоку,Мари.Онбыужетебяокликнул.Тяжелыешагивфойе.Хрустбитыхтарелокподногами.ЭтонеЭтьен.Страхнастолькосилен,чтоегопочтиневозможновынести.Мари-Лора

уговаривает себя успокоиться, воображает горящую свечу в центре своейгрудной клетки, улитку в раковине, но сердце колотится, волны ужасарасходятсявдольпозвоночника.Онавнезапновспоминает, чтониразунеспросила,можнолиизприхожейувидетьплощадку третьего этажа.Дядякак-то говорил, что надо остерегаться мародеров. Воздух наполняетсяфантомнымишорохами.Что,есливбежатьвзатянутуюпаутинойуборнуютретьего этажа и выпрыгнуть в окно? Шаги в коридоре. Звенит задетаяногойтарелка.

Пожарный,сосед,немецкийсолдатвпоискахеды?Спасатель давно подал бы голос, ma chérie. Тебе надо выбираться

отсюда.Прятаться.Шаги движутся к спальне мадам Манек. Медленные шаги, —

возможно,тамтемно.Неужтоуженочь?Проходятпять,шестьилисемьмиллионовсердцебиений.Унееесть

трость, пальтоЭтьена, две банки, ножи кирпич.Макет дома в кармашкеплатья.Каменьвнутримакета.Водавваннедальшепокоридору.

Давай.Вперед.Кастрюля или сковородка со звоном перекатывается по кафельной

плитке.Онвыходитизкухни.Возвращаетсявприхожую.Замри,machérie.Постой.Онаправойрукойнаходитперила.Неизвестныйподходитклестнице.

УМари-Лорычутьневырываетсякрик.Итут—какразкогдаонставитногу на первую ступеньку — Мари-Лора замечает, что походка у негонеровная.Раз—пауза—два, раз—пауза—два.Онауже слышала этупоступь.Хромающийнемецкийфельдфебельсмертвымголосом.

Вперед!Мари-Лора ступает как можно осторожнее, радуясь теперь, что не

нашлатуфель.Сердцетакбешеностучиторебра,чтоонауверена:человеквнизувот-вотуслышит.

Четвертыйэтаж.Каждыйшаг—шелест.Пятый.Наплощадкешестогоэтажаоназамираетподлюстройиприслушивается.Немецподнялсянатриили четыре ступеньки и остановился, хрипло дыша. Пошел дальше.Деревянные ступени жалобно стонут под его весом: кажется, будто онтопчеткакого-томелкогозверька.

Оностанавливаетсянаплощадкетретьегоэтажа, гдеполещехраниттеплоеетела,аввоздухеещевиситеедыхание.

Кудабежать?Прячься.Слевабывшаякомнатадеда.Справа—ееспаленкасвыбитымокном.

Прямовпереди—уборная.Повсюдуещечувствуетсяслабыйзапахдыма.Шагипересекаютплощадку.Раз—пауза—два,раз—пауза—два.

Надсадноедыхание.Сновашаги.«Еслионменятронет,—думаетМари-Лора,—явырвуемуглаза».Онаоткрываетдверьвдедушкинукомнатуизамирает.Человеквнизу

снова остановился. Услышал ли он ее? Не пытается ли ступать тише?Снаружистолькоукрытий—сады,полныеяркимзеленымветром,царстваживыхизгородей,глубокиеозералеснойтени,гдебабочкипорхают,думаятолькоонектаре.Инидоодногоизнихейнедобраться.

Она находит огромный платяной шкаф в дальнем конце комнаты,открывает зеркальныедверцы, отводит в сторонурубашкина вешалкахисдвигает панель в задней стенке — дверь, которую проделал Этьен.Втискивается в узкое помещение с лестницей. Затем высовывает рукинаружу,нащупываетдверцыизакрываетих.

Защитименя,камень,еслитыивпрямьэтоможешь.Тихо,говоритпапинголос.Какмышка.ОднойрукойМари-Лоранаходитщеколду,которуюЭтьенпривинтилк

сдвижнойпанели.Двигаетеепосантиметрику,дощелчка,потомнабираетвгрудьвоздухаиудерживаетего,сколькохватаетсил.

СмертьВальтераБернда

Целый час Бернд бредит. Потом умолкает, и Фолькхаймер говорит:«Господи, милостив буди рабу Твоему». Однако только что Бернд сел ипотребовалсвета.Онивылилиемувротостаткиводыизпервойфляжки.Струйкатечетсквозьегоусы,Вернерпровожаетеевзглядом.

ВсветефонаряБерндпереводитвзглядсФолькхаймеранаВернераиобратно.

—Впоследнююувольнительную,—говоритон,—янавещалотца.Оноченьстарый.Онбылстарымвсюмоюжизнь,нотогдапоказалсямнееще старее. Через кухню шел целую вечность. У него была упаковкапеченья,мелкогоминдальногопеченья.Онположилегонатарелку,прямовупаковке.Мытакееинеоткрыли.Онсказал:«Тебенеобязательносидетьсомной.Мне этобылобыприятно, но я понимаю, тынаверняка хочешьповидатьсясдрузьями.Еслитак,тоиди».Онмногоразэтоповторил.

Фолькхаймервыключаетфонарь.УВернератакоечувство,будточто-тозатаилосьвотьмеиждет.

—Яушел,—продолжаетБернд.—Спустилсяполестницеивышелнаулицу.Мненекудабылоидти.Неккому.Уменянеосталосьдрузейвтомгороде.Яцелыйденьтащилсякотцунапоездахспересадками.Ивсеравнопростовсталиушел.

Потом он умолкает. Фолькхаймер кладет его на пол и укрываетодеяломВернера.ДовольноскороБерндперестаетдышать.

Вернер берется за радио. Может быть, ради Ютты, как сказалФолькхаймер,может,чтобыневидеть,какФолькхаймеротноситБерндавугол и кладет кирпичи ему на руки, на грудь, на лицо. Вернер держитфонарьв зубахисобираетвсе,чтоможетнайти:маленькиймолоток, трибанки винтов, шнур от разбитой настольной лампы. В одном изразвороченных металлических шкафов чудом обнаруживаетсяодиннадцативольтнаясолянаябатарейкасизображениемчернойкошкинабоку. Американская. Рекламный девиз обещает девять жизней. Вернерошеломленно светит на нее садящимся фонариком. Осматривает ее,проверяетконтакты—вродеживая.Когдаокончательносядетбатарейкавфонаре,унихбудетзамена.

Вернерподнимаетупавшийверстак.Ставитнанегорацию.Надеждыособойнет,нохотькакое-тозанятиедляума.Онсноваберетфонарьвзубыистараетсянедуматьоголодеижажде,оглухотевлевомухе,оБерндев

углу,обавстрийцахнаверху,оФредерике,офрауЕлене,оЮтте.Антенна. Блок настройки. Конденсатор. За работой мозг почти

спокоен.Силапривычки.

Спальнянашестомэтаже

Фон Румпель, хромая, обходит комнаты. Пожелтелая лепнина напотолке, старинные керосиновые лампы, вышитые занавески, зеркаласеребряного века, корабли в бутылках и бронзовые кнопочныевыключатели,изкоторыхниодиннеработает.Вечернийсвет,пробиваясьсквозьдымищеливставнях,ложитсянавсетусклымиалымиполосами.Не дом, а храм Второй империи. Ванна на третьем этаже на две третизаполнена холодной водой. Комнаты на четвертом сплошь заставленывсяким хламом. Пока никаких кукольных домиков. Он, обливаясь потом,поднимаетсянапятыйэтаж.Что,есливсеегодогадкиошибочны?Тяжестьв животе мотается из стороны в сторону. Большая пышная комната,наполненная безделушками, ящиками, книгами, деталями каких-томеханизмов.Стол,кровать,диван,потриокнавкаждойстене.Макетаневидать.

Шестой этаж. Слева— маленькая спальня с одним окном, длинныешторы.Настеневиситмальчишескаякепка,удальнейстены—огромныйгардероб,внутрипропахшиенафталиномрубашки.Назад,налестничнуюплощадку. Маленький ватерклозет, унитаз с желтой мочой. Дальше —последняя спальня. Раковины разложены рядами везде — на комоде, наподоконнике.Наполу—банкискамешками,всерасставленопокакой-тонепонятнойсистеме.Ивотнаконец,нанизкомстолеукровати,то,чтоонискал,— макет города. Большой, во весь стол, с множеством крохотныхдомиков. С потолка на улицы насыпалась побелка, но в остальноммакетничуть не пострадал. Уменьшенная копия теперь куда целее своегооригинала.Потрясающаяработа.

Вкомнатедочери.Длянее.Нуразумеется.С чувством триумфального завершения долгого пути фон Румпель

садитсянакровать,идвепарныевспышкиболивзлетаютвверхотпаха.Унего странное ощущение, будто он бывал здесь раньше, жил в такойкомнате, спална такойжепродавленнойкровати, такжесобирал гладкиекамешки и раскладывал их по порядку. Как будто все здесь ждало еговозвращения.

Ондумаетособственныхдочерях,отом,какбыимпонравилсягородна столе. Младшенькая позвала бы его встать на колени рядом с нею.«Давай играть, что в домиках сейчас все ужинают,— сказала бы она.—Давайиграть,чтомытожетам,папа».

За разбитым окном и ставнями Сен-Мало настолько тих, что фонРумпель слышит, как биение сердца отдается во внутреннем ухе. Надкрышамиклубитсядым.Беззвучнооседаетпепел.Влюбуюминутуможетвновьначатьсябомбардировка.Спокойно.Навернякаалмазздесь.Мастерусвойственноповторяться.

Макет…алмаздолженбытьвмакете.

Сборкарадио

Один кусок проволоки Вернер закрепляет на обломке трубы, косоторчащем из пола. Слюной очищает проволоку от грязи, сто разнакручивает ее на трубу, снимает — получилась новая катушка. Другойкусоконцепляеткгнутойметаллическойбалке,зажатойвсплошноймасседосок,камнейиштукатуркинадголовой.

Фолькхаймер смотрит из полутьмы. Где-то в городе взрываетсяминометныйснаряд,спотолкасыплетсяпыль.

Вернер подсоединяет диод, затем водит лучом по тому, чтополучилось. Земля, антенна, детектор. Он зажимает фонарик в зубах,подносит провода наушников к глазам, наматывает их на винты иподключает оголенные концы к схеме. Электроны беззвучно бегут попроволоке.

Дом над ними — или то, что осталось от дома, — издает чередузамогильныхстонов.Балкихрустят,какбудтовсяогромнаямассадержитсяна какой-то последней щепочке. Как будто стоит стрекозе опуститьсясверху,иравновесиенарушится,произойдетобвал,которыйпохоронитихокончательно.

Вернерприжимаетнаушниккздоровомууху.Ничего.Он переворачивает смятый корпус рации, заглядывает внутрь.

Встряхивает садящийся фонарик. Успокоиться. Представить себераспределение тока. Он проверяет лампы, предохранители, разъемы.Щелкает тумблером «прием/передача», сдувает пыль с переключателя.Вставляетбатарейку.Зановоподсоединяетнаушники.

Итутже—словноонопять,восьмилетний,сидитвместесЮттойнаполусиротскогодома—треск.Громкийровныйтрескатмосферныхпомех.Вернер слышит, как сестра произносит его имя, и тут же в памятивозникает другой, неожиданный образ: флаг на доме герра Зидлера,свисающий с подоконника верхнего этажа, новехонький, темно-алый, счернойсвастикойпосредине.

Вернернаугадкрутитнастройку.Нипиканья,ниморзянки,ниголосов.Треск треск треск треск треск. В здоровом ухе, в приемнике, в воздухе.Фолькхаймерсмотритнанегонеотрывно.Вслабомлучефонарикапляшутпылинки: десять тысяч крохотных частиц медленно кружатся ивспыхивают.

Начердаке

Немец захлопывает дверцы шкафа и ковыляет прочь. Мари-Лора нанижнейперекладинелестницысчитаетдосорока.Дошестидесяти.Доста.Сердце бьется, гоня по телу насыщенную кислородом кровь, мозг бьетсянад тем, как выбраться из западни. В памяти возникает фраза, которуюЭтьенкак-топрочелвслух:«Дажесердце,котороеувысшихживотныхприопасностиначинаетбитьсябыстрее,увиноградныхулитокваналогичнойситуациизамедляется».

Замедлитьсердце.Пустьногистанутмягкимиибесшумными.Мари-Лораприкладываетухоксдвижнойпанеливзаднейстенкешкафа.Чтотамзазвуки?Мольжуетстарыедедушкинырубашки?Всетихо.

НаМари-Лорумедленно,нежданнонаваливаетсядремота.Она нащупывает банки в карманах. Как их открыть, не наделав

грохота?Остаетсяодно—лезтьвверх.Семьперекладин—ионавтреугольном

тоннеле мансарды. Прямо над головой сходятся под углом неструганыедоски.

Оченьжарко.Ниокна,нивыхода.Некудабежать.Выбратьсяотсюдаможнолишьоднимпутем—черезшкаф.

Вытянутыми руками Мари-Лора находит старинный таз для бритья,подставку для зонтов, ящик, наполненный неизвестно чем. Доски подногамивширинунебольшеееладони.Онапоопытузнает,какгромкоонискрипят.

Ничегонезадеть,неуронить.Еслинемецсноваоткроетшкаф,сдвинетодежду,протиснетсявнутрь

иподниметсяначердак,чтоейделать?Ударитьегопоголовеподставкойдлязонтов?Заколотьразделочнымножом?

Закричать.Умереть.Папа.Она ползет вдоль центральной балки, от которой отходят узкие

половицы, к печной трубе в дальнем конце чердака. Центральная балкасамая толстая, она должна скрипеть меньше всего. Мари-Лора надеется,чтонепотеряланаправление.Чтонемецнестоитсзади,нацеливейвспинупистолет.

Заслуховымокошкомпочтибеззвучнопищатлетучиемыши,иоткуда-

тодалеко,бытьможетсвоенногокорабляилиизПарамэ,стреляеттяжелоеорудие.

Бах!Пауза.Бах!Пауза.Затемдолгийсвистлетящегоснарядаигрохот,скоторымонвзрываетсянакаком-тоизвнешнихостровов.

Избезмысленныхглубинвыползаетотвратительныйлипкийстрах.Изкакого-то люка, который надо немедленно захлопнуть, придавить всемтеломизакрытьназамок.Мари-Лораснимаетпальтоикладетегонапол,несмеядажеприподняться:какбыполовицынескрипнули.Бегутминуты.Внизусовершеннотихо.Неужтоонужеушел?Такбыстро?

Разумеется,оннеушел.Вконцеконцов,оназнает,зачемонздесь.Слеваотнеетянутсяэлектрическиепровода.Прямовпереди—ящик

со старыми записями Этьена. Его фонограф. Старая записывающаямашина. Рычаг, которым он поднимал антенну в трубу. Мари-Лораобнимаетколениипытаетсядышатьчерезкожу.Беззвучно,какулитка.Унееестьдвебанки.Кирпич.Нож.

7.Август1942г.

Пленные

Дистрофичный капрал в протертом хабэ приходит за Вернером насвоихдвоих.Длинныепальцы,редеющиеволосыподфуражкой.Уодногоботинканетшнурков,язычоклюдоедскиподрагивает.

—Экийтымаленький,—говоритон.Вернер, в огромной каске и новой гимнастерке, затянутой ремнем с

надписью«Gottmituns»[34]напряжке,распрямляетплечи.Капралщуритсяназданиешколыврассветныхлучах,наклоняется,расстегиваетвещмешокВернераиперерываеттритщательносложенныеНАПОЛАСовскиеформы.Вытаскиваетбрюки,разглядываетихнапросветиявноогорчается,чтоемуони точноне подойдут.Потом забрасываетмешокна плечо, иВернер незнает,получитлисвоивещиобратно.

— Я — Нойман. Нойман-второй. Есть еще Нойман, шофер. Онпервый.Плюсинженер,фельдфебельиты,такчтонассновапятеро.Ужнезнаю,радоватьсяли.

Нифанфар,ницеремоний.ТакВернерстановитсясолдатомвермахта.Они проходят четыре километра от школы до поселка. В кафетерии

надпятьюстоликамикружатчерныемухи.Нойман-второйзаказываетдветарелки говяжьей печенки и съедает обе, потом ржаными булочкамивытираетстарелоккровь.Губыунеголоснятся.Вернерждетобъяснений— куда они идут, в каком подразделении он будет служить, — однакокапралмолчит.Сукнопетлиципогонтемно-красное,ноВернернепомнит,что это означает. Мотопехота? Химвойска? Старуха забирает со столатарелки. Нойман-второй достает из кармана жестяную коробочку,вытряхивает три таблетки и заглатывает все разом. Потом убираеткоробочкуобратноисмотритнаВернера:

—Отпоясницы.Деньгиесть?Вернермотаетголовой.Нойман-второй вытаскивает из кармана несколько замусоленных

рейхсмарок. Перед уходом он просит старуху принести дюжину вареныхяицичетыреизнихотдаетВернеру.

Из Шульпфорты они едут на поезде через Лейпциг и выходят напересадочнойстанциикзападуотЛодзи.Наперронележатпехотинцы—всеспят,словнокакая-товолшебницанаслалананихзаклятие.Всумеркахвыцветшиешинеликажутсяпризрачными,имнится,будтоспящиедышатвунисон,—пугающееистранноезрелище.Тоиделоизгромкоговорителя

звучат названия городов, которые Вернер слышит впервые: Гримма,Вурцен, Гросенхайм, — хотя ни один поезд не прибывает и неотправляется. Нойман-второй сидит, расставив ноги, и ест вареные яйцаодно за другим, аккуратно складывая скорлупу в перевернутую фуражку.Темнеет. Храп солдат на перроне — словно прибой. У Вернера такоечувство,будтововсеммиренеспяттолькоонидвое.

Уже глубоко в ночи на востоке раздается гудок. Солдаты вокругпросыпаются.Вернерсбрасываетполудремуисадится.Нойман-второйуженаногах.Онстоит,держасогнутыеладониоднунаддругой,—какбудтопытаетсяудержатьвнихшариктемноты.

Состукомилязгомсквозьтемнотупроноситсяпоезд:спервачерныйбронированный локомотив, выдыхающий толстый гейзер дыма и пара,потом несколько вагонов, бронеплощадка с пулеметом, за которымпригнулисьдвоепулеметчиков.Дальше—толькооткрытыеплатформыслюдьми.Онинабитытакплотно,чтолюдивынужденыстоять—кто-тонаногах,бóльшаячастьнаколенях.Проезжаютдвеплатформы,три,четыре.Каждаяспередизащищенаответрачем-товродестеныизмешков.Рельсыдрожат под тяжелым составом, тускло поблескивая в темноте. Девятьплатформ,десять,одиннадцать.Всеполные.Мешкивыглядятстранно,какбудтоонивылепленыизсеройглины.

Нойман-второйвскидываетподбородокиговорит:—Пленные.Вернер пытается различить отдельных людей, но платформы едут

быстро, и он успевает схватить лишь отдельные детали: впалые щеки,плечо,блеснувшийвтемнотеглаз.Нанихформа?Те,чтовпереди,сидят,привалившись к мешкам. Впечатление, будто это пугала и их везут назапад,чтобыпоставитьнакаких-точудовищныхогородах.

Некоторыепленныеспят.Мимопроноситсялицо,бледноеивосковое,прижатоескулойкполу

платформы.Вернер ошалело моргает. Это не мешки. И не спящие. У каждой

платформывпереди—стенаизмертвецов.Как только стало ясно, что поезд не остановится, солдаты вокруг

улеглись обратно и закрыли глаза. Нойман-второй зевает. Платформа заплатформой; человеческая река льется в ночи.Шестнадцать, семнадцать,восемнадцать… зачем считать?Сотни и сотни людей.Тысячи.Наконец втемноте мелькает последняя платформа, за ней еще один пулемет срасчетомизчетырехилипятичеловек,ивотужепоездпроехал.

Стук колес затихает.Над лесом вновь сгущается тишина. Где-то там

Шульпфорта с ее темными башенками, мокрыми простынями, ночнымивскриками и мальчишеской злобой. А еще дальше— ревущий левиафанЦольферайна,окнасиротскогодома.Ютта.

—Онисидятнаумершихтоварищах?—спрашиваетВернер.Нойман-второйсощуриваетодинглазинаклоняетголовувбок,словно

целитсяизвинтовкивследпоезду.—Пиф-паф,—говоритон.

Платянойшкаф

ВпервыеднипослесмертимадамМанекЭтьенневыходитизсвоейкомнаты.Мари-Лорапредставляет,каконсидитнакушетке,втянувголовув плечи, бормочет детские стишки и видит шастающих сквозь стеныпризраков.Тишиназаегодверьютакая,чтоМари-Лорестрашно:неушеллионсовсемвиноймир?

—Дядя?Этьен?Мадам Бланшар сводилаМари-Лору в церковь Святого Викентия на

отпеваниемадамМанек.МадамФонтинонаварилаейкартофельногосупана неделю. Мадам Гибу принесла варенья. Мадам Рюэль как-тоисхитрилась испечь песочный торт. Все они стараются не оставлять ееодну.

Час за часом падает высохшим листком. Каждый вечер Мари-ЛораставитпереддверьюЭтьенаполнуютарелку,аутромзабираетпустую.Онастоит одна в комнате мадам Манек. Здесь пахнет мятой, восковымисвечами, шестью десятилетиями беззаветного служения. Горничная,нянька,мать,сообщница,советчица,шеф-повар—кембыламадамМанекдля Этьена? Для них всех? На улице пьяно горланят немцы, паучок закухонной плитой каждую ночь плетет новую паутину, а Мари-Лоре этовдвойнебольно:всеживут,какпрежде,ЗемляинамигнезамедлиласвойбегвокругСолнца.

Бедноедитя.БедныймсьеЛеблан.Какбудтонанихпроклятье.Если бы только сейчас в кухню вошел папа!Улыбнулся дамам, взял

Мари-Лорузащеки!Пятьминутсним.Однаминута.НапятыйденьЭтьенвыходитизкомнаты.Лестницаскрипитподего

шагами,старухинакухнеумолкают.Онтвердымголосомвежливопроситихуйти.

— Мне нужно было время для прощанья, но теперь я должен самзаботитьсяосебеиплемяннице.Спасибовам.

Кактолькодверьзанимизакрывается,онзадвигаетщеколдуиберетМари-Лорузаруки.

—Весь свет вдомепогашен.Замечательно.Пожалуйста, отойдивотсюда.

Скрип сдвигаемых стульев. Потом стола. Звякает металлическое

кольцовцентрепола.Открываетсялюк.Слышно,какдядялезетвнизполестнице.

—Дядя,чтотебетамнужно?—Вотэто.—Чтоэто?—Электропила.Что-тотеплое,яркоеразгораетсяунеевживоте.Этьенидетвверхпо

лестнице, Мари-Лора за ним. Второй этаж, третий, четвертый, пятый,шестой, налево — в дедушкину комнату. Этьен открывает огромныйплатянойшкаф,вынимаетстаруюодеждубрата,кладетнакровать.Тянетудлинительнаплощадку,потомговорит:

—Будетгромко.—Хорошо.Этьен забирается вшкафи включаетпилу. Звук отдается в стенах, в

половицах,вгрудиуМари-Лоры.Онагадает,слышнолинавеськварталинедумаетлисейчаскакой-нибудьнемец,чтоэтозазвук.

Этьенвынимаетпрямоугольныйкусокиззаднейстенкишкафа,затемвыпиливает такое же отверстие в чердачной двери. Выключает пилу,протискивается к лесенке и поднимается на чердак. Мари-Лора лезетследомзаним.ВсеутроЭтьенползаетпополуспроводами,пассатижамииещекакими-тоинструментами,которыхпальцыМари-Лорынезнают.Ейпредставляется, что дядя плетет вокруг себя какую-то сложнуюэлектроннуюпаутину.Он бормочет себе под нос, несколько раз ходит нанижние этажи за толстыми инструкциями и запчастями. Чердачный полскрипит,мухичертятввоздухеядовито-синиекруги.ПодвечерМари-Лораспускается по лесенке и засыпает на дедушкиной кровати под звукидядинойвознинаверху.

Когда она просыпается, за окномщебечут ласточки, а через потолокльетсямузыка.

«Лунный свет»,мелодия, от которой вспоминаешьлистьяна ветруитвердый мокрый песок под ногами.Музыка взмывает и возвращается наземлю, а потом молодой голос давным-давно умершего дедушки Мари-Лоры начинает: «В человеческом теле, дети, девяносто шесть тысячкилометровкровеносных сосудов!ИмиможнобылобыобмотатьЗемлюпочтидвасполовинойраза…»

Этьен спускаетсяпо лестницеиз семиперекладин, протискивается вдыру и беретМари-Лору за руки. Он еще не начал говорить, а она ужезнает,чтосейчасуслышит.

—Твойпапавелелмнетебяберечь.

—Знаю.—Этобудетопасно.Этонеигра.—Яхочувэтомучаствовать!Мадамбылабы…—Расскажи,каквседолжнобыть.— Двадцать два шага по улице Воборель до улицы д’Эстре. Потом

прямодошестнадцатойканализационнойрешетки.НалевопоулицеРобераСюркуфа. Девять канализационных решеток до булочной. Я подхожу кприлавкуиговорю:«Одинпростойбатон,пожалуйста».

—Ачтоонаответит?— Она удивится. Но я должна сказать: «Один простой батон,

пожалуйста»,аона:«Какпоживаеттвойдядя?»—Онаспроситобомне?—Таконаузнает,чтотыготовпомочь.Этовсемадампридумала.—Атычтоскажешь?—Яскажу:«Дядяздоров,спасибо».Возьмубатон,положуврюкзачок

ипойдудомой.—Иэтосработает.Дажебезмадам?—Почемуженет?—Кактызаплатишь?—Продовольственнымталоном.—Аониунасесть?—Вящикенакухне.Иунасведьестьденьги?—Да,есть.Кактыпойдешьдомой?—Простопойду.—Какойдорогой?— Девять канализационных решеток по улице Робера Сюркуфа.

Направо на улицу д’Эстре. Шестнадцать канализационных решеток доулицыВоборель.Япомнювсенаизусть.Ябылавбулочнойтристараз.

—Никудабольшенезаходи.Незаглядывайнапляж.—Япойдупрямодомой.—Обещаешь?—Обещаю.—Тогдавперед,Мари-Лора.Летистрелой.

Восток

Они едут товарными поездами через Лодзь, Варшаву, Брест. Долгиекилометрывоткрытуюдверьневиднониединойживойдуши,толькокое-где рядом с путями валяются опрокинутые вагоны, покореженные иобгорелые. На остановках входят и выходят солдаты, тощие, бледные. Укаждогоранец,карабин,каска.Ониспят,несмотрянагрохот,несмотрянаголодихолод,словнохотяткакможнодольшеневозвращатьсявявь.

Бесконечныесвинцовыеравниныразделенырядамисосен.Солнцезатучами.

Нойман-второйпросыпается,справляетвдверьмалуюнужду,достаетжестянкуизакидываетвротещедвеилитритаблетки.

— Россия, — говорит он, хотя по каким признакам это ясно —Вернеруневдомек.

Воздухпахнетметаллом.Вечером поезд останавливается, и Нойман-второй ведет Вернера

между рядами разрушенных домов, грудами обгорелых досок и кирпича.Немногие уцелевшие стены выщерблены черными линиями пулеметныхочередей. Уже темно, когда Вернера сдают мускулистому капитану,которыйводиночествеужинаетнадиванеиздеревяннойрамыипружин.Вжестяноймискеукапитананаколеняхисходитпаромцилиндриквареногосерого мяса. Некоторое время офицер молча разглядывает Вернера. Налице не столько разочарование, сколько усталое, чуть ироничноеудивление.

—Вышетебяникогоненашли?—Такточно,господинкапитан.—Сколькотебелет?—Восемнадцать,господинкапитан.Офицерсмеется:—Ябысказал,двенадцать.Онотрезаеткружокмяса,долгожует,затемпальцамивытаскиваетизо

ртадлиннуюжилу.— Разберись с оборудованием. Может, будешь хоть чуть толковее

своегопредшественника.Нойман-второй подводит Вернера к открытой задней двери грязного

трехтонного грузовика «опель-блиц». Внутри кузова сооружена будка. Содного бока висят мятые канистры, другой прошит следами очередей.

Последний серый свет потихоньку меркнет. Нойман-второй приноситВернерукеросиновуюлампу.

—Всетам,внутри,—говоритониуходитбезвсякихобъяснений.Добро пожаловать на войну. Вокруг керосиновой лампы вьются

крохотные мотыльки. Вернер чувствует усталость во всем теле. Зачемдоктор Гауптман это сделал — в наказание или в награду? Так хочетсяочутитьсясейчасвсиротскомдоме:сидетьнаскамье,чувствоватьтеплоотпузатой чугунной печки, слышать пение фрау Елены и пронзительныйголосЗигфридаФишера,вещающийобистребителяхиподводныхлодках,смотреть, как за дальним концом стола Ютта тщательно вырисовываеттысячуоконсвоеговоображаемогогорода.

Вбудкеживутзапахи:глины,соляркиичего-токислого.Керосиноваялампа отражается в трех квадратных окошках. Это передвижнаярадиостанция. Перед лавкой у левого борта — два откидных столикаразмеромсподушку.Телескопическаяантенна,которуюможновыдвигатьискладыватьизнутри.Трипарынаушников,стойкадлякарабинов,ящики.Восковые карандаши, компасы, карты. А вот — два потертыхприемопередатчика. Те самые, что он конструировал вместе с докторомГауптманом.НаВернеранакатывает теплоечувство: какбудтоонплылвбезмерномокеанеивдругувиделрядомстарогодруга.Онвынимаетоднустанцию из ящика, отвинчивает заднюю панель. Шкала расколота,некоторыепредохранителиперегорели,недостаетодногоштекера.Вернерищетинструменты,торцовыйключ,меднуюпроволоку.

Задняя дверь открыта, и в нее видно небо с тысячами звезд надбезмолвнойземлей.

Бытьможет, где-то тамвночирусские танкинаводяторудияна светеголампы.

Онвспоминаетбольшойореховый«Филко»герраЗидлера.Смотритнапровода, собирается с мыслями, оценивает. Постепенно в головескладываетсякартина.

Когда он вновь поднимает глаза, за далекой линией леса брезжитзарево, словноотпожара.Рассвет.Вкилометреотсюдадвоемальчишекспалкамибредутзастадомтощихкоров.Вернероткрываетвторойящик,итутвоткрытойзаднейдверивозникаеткто-тоогромный.

—Пфенниг!Человекупираетсярукойвкрышубудки,онцеликомзаслонилсобой

разрушеннуюдеревню,поля,встающеесолнце.—Фолькхаймер?

Одинпростойбатон

Онистоятнакухне.Занавескизадернуты.Мари-Лораещепомниттотвосторг, скоторымвыходилаизбулочной,чувствуячерезрюкзак горячийбатон.

Этьенразламываетхлеб:— Вот. — Он кладет ей на ладонь туго скрученную бумажку, не

большемелкойулитки.—Чтотамнаписано?—Числа.Многочисел.Первыетримогутозначатьчастоты,точноне

знаю.Четвертое—двадцатьтриноль-ноль—возможно,время.—Мыпередадимихсразу?—Нет.Дождемсятемноты.Этьеннатягиваетпроволоку—однукколокольчикунатретьемэтаже,

за телефонным столиком, другую ко второму колокольчику на чердаке итретью к входной решетке. Мари-Лора трижды испытывает систему: сулицыраспахиваетрешетку,ивдомемелодичнозвенятдваколокольчика.

Следующимделомонсооружаетвшкафуфальшивуюзаднююстенку,которая ездит на полозках, так ее можно открывать с обеих сторон.ВечеромонисМари-Лоройпьютчайиедятплотный,крошащийсябатониз пекарни Рюэлей. Наконец совсем темнеет. Мари-Лора вслед задядюшкой поднимается на шестой этаж и оттуда на чердак. Этьенвыдвигает в трубу тяжелую телескопическую антенну. Щелкаеттумблерами,ивсепомещениенаполняетсятихимпотрескиванием.

—Готова?—Голоскакупапы,когдатотдурачится.Мари-Лора мысленно слышит, как полицейские говорят: «Людей

арестовывали за меньшее».ИмадамМанек: «Разве вы не хотите пожитьпередсмертью?»

—Да.Оноткашливается.Включаетмикрофониговорит:—Пятьсотшестьдесят семь, тридцать два, три тысячи одиннадцать,

двадцатьтриноль-ноль,стодесять,девяносто,стосорокшесть,семьтысячсемьсотпятьдесятодин.

Числа летят над крышами, через море, неведомо куда. В Англию, вПариж,кпокойникам.

Дядяпереключаетсянадругуючастотуиповторяетчисла.Натретью.Затемвыключаетпередатчик.Машинатикает,остывая.

—Дядя,чтозначатэтичисла?—Незнаю.—Изнихсоставляютсякакие-тослова?—Наверное,да.Ониспускаютсяполестницеипролезаютчерезшкаф.Внизу не ждут солдаты с автоматами. Все как обычно. Мари-Лоре

вспоминаетсястрочкаизЖюльВерна:«Научныетеории,моймальчик,невсе безошибочны, но этим нечего смущаться, потому что в конце концовониприходяткистине»[35].

Этьенсмеетсякакой-тосвоеймысли:—Помнишь,мадамговорилапролягушкувкастрюле?—Да,дядюшка.—Интересно,когоонаимелаввиду?Себя?Илинемцев?

Фолькхаймер

Инженер—ВальтерБернд—молчаливыйижелчный;зрачкиунегосмотрят в разные стороны. Щербатого шофера называют Нойманом-первым, ему лет тридцать. Вернер знает, что Фолькхаймеру, ихфельдфебелю, никак не больше двадцати, но в белесо-сером утреннемсвететотвыглядитвдвоестарше.

— Партизаны пускают под откос поезда, — объясняет он. — Ониорганизованны,икапитануверен,чтооникоординируютсвоидействияпорации.

— Предыдущий техник, — говорит Нойман-первый, — ничего ненашел.

—Оборудование хорошее,— отвечает Вернер.—Через час у меняобестанциизаработают.

ВглазахФолькхаймеразажигаетсянежность.— Пфенниг, — говорит он, глядя на Вернера, — в сто раз лучше

вашегопредыдущеготехника.Они приступают к операции. «Опель» подпрыгивает на проселке,

который немного лучше коровьей тропы. Через каждые несколькокилометров они тормозят, устанавливают приемопередатчик на каком-нибудь пригорке и оставляют с ним Бернда и тощего Ноймана-второго.Затем проезжают несколько сот метров, чтобы получилось основаниетреугольника. Расстояние засекают по одометру. Вернер включает своюстанцию, выдвигает телескопическую антенну, надевает наушники иначинает прочесывать эфир в поисках чего-либо недозволенного. Голоса,которомунепозволеноздесьзвучать.

По всему огромному ровному горизонту постоянно что-то горит.Обычно Вернер едет спиной вперед, глядя в сторону мест, которыеостаютсяпозади.ВсторонуПольши,всторонурейха.

Никто их не обстреливает. Редко-редко сквозь треск помехпробиваются голоса, но все они говорят по-немецки. Вечерами Нойман-первый достает из снарядных ящиков банки с консервированнымисосисками, а Нойман-второй усталым голосом рассказывает смешныеисториипрошлюх,которыеунегобылииликоторыхонвыдумал.Вернеруснится,какмальчишкидогоняютФредерика,тольковдругоказывается,чтоэто не Фредерик, а Ютта, и она укоризненно смотрит на брата, покамальчишкиотрываютейрукииноги.

КаждыйчасФолькхаймерзаглядываетвкузов«опеля»иловитвзглядВернера:

—Ничего?Вернермотает головой.Он возится с аккумулятором, с антеннами, в

сотый раз проверяет схему. ВШульпфорте, с доктором Гауптманом, этобыло игрой. Вернер мог угадать частоту Фолькхаймера, всегда знал,передаетпередатчикФолькхаймераилинет.Здесьондаженезнает,когдаиоткудапередаютипередаютливообще.Здесьонохотитсязапризраками.Онипопустужгуттопливо,проезжаямимодымящихсядомов,взорванныхорудий и неотмеченных могил, покуда Фолькхаймер все болеенетерпеливым движением проводит огромной ручищей по короткоостриженнымволосам.Издалекадоноситсягрохотбольшихорудий,ивсеравно партизаны взрывают пути, отправляют вагоны под откос, увечатсолдатфюрераинаполняютофицеровбессильнойзлостью.

Может,вотэтотпилящийдеревостарик—партизан?Иливонтотчеловек,склонившийсянадмоторомавтомобиля?Илите

триженщинысведрами?Заночьвсяземляпокрываетсяинеем.Вернервкузовегрузовикагреет

руки под мышками; просыпаясь, он видит свое морозное дыхание иголубоватоесвечениелампвприемопередатчике.Какойглубинытутбудетснег?Дваметра?Пять?Сорок?

Здесьляжеткилометровыйслойснега,думаетВернер.Мыбудемехатьповерхвсего,чтокогда-тобыло.

Осень

Грозы ополаскивают небо, побережье, улицы, багровое солнцепогружается в море, заливая огнем западные стены Сен-Мало. Трилимузинасобмотаннымитканьюглушителямипризракамискользятпорю-де-ла-Кросс; человек десять немецких офицеров в сопровождениипримернотакогожечислалюдейскамерамиисофитамиподнимаютсянаГолландскийбастион.

Этьен наблюдает за ними в бронзовую подзорную трубу из окнашестогоэтажа.Здеськапитаны,майорыидажеодинподполковник—онлевой рукой придерживает воротник, правой указывает на островныефорты. Солдат пытается прикурить на ветру, у него сдувает пилотку иуноситвморе,остальныехохочут.

Из дома Клода Левитта через улицу со смехом выпархивают триженщины. Окна Клода ярко освещены, хотя в остальном квартале нетэлектричества. Кто-то открывает окно третьего этажа и выбрасываетстекляннуюстопку;онасозвономкатитсяпоулицеВоборель.

Этьен зажигает свечу и поднимается на шестой этаж. Мари-Лорауснула. Он достает из кармана скрученную бумажную полоску,разворачивает. Все его попытки взломать шифр оказались тщетны: онзаписывалчиславстолбик,складывал,умножал—никакогорезультата.Ивсе же результат есть. Ушли пугающие головокружения, в глазах немутится, сердце не стучит как сумасшедшее.Ужепочтимесяц с тех пор,как он последний раз сжимался в комок и силился отогнать проходящихсквозь стены призраков. Когда Мари-Лора возвращается с хлебом, когдаЭтьен разворачивает тоненькую бумажную полоску и подносит губы кмикрофону,ончувствуетсебяуверенным.Живым.

56778.21.4567.1094.467813.Затемвремяичастотаследующейпередачи.Этопродолжаетсяуженепервыймесяц.Черезкаждыедва-тридняв

очередном батоне оказывается полоска бумаги. В последнее время Этьенстал передавать музыку. Всегда по ночам и не больше полутора минут.Дебюсси,илиРавель,илиМассне,илиШарпантье.Вставляетмикрофонвпатефоннуютрубу,какгодыназад,ивключаетпластинку.

Кто слушает? Этьен воображает коротковолновые приемники,спрятанныевкоробкахиз-подовсянки,подполомиливдетскихкроватках.Он воображает два или три десятка слушателей на побережье и, может

быть,ещесколько-товморе:капитанскиеприемникинасвободныхсудах,везущихпомидоры,беженцевилиоружие.Англичане,ждущиечисел,анемузыки,наверное,дивятся:«Зачем?»

Сегодня он включает «Времена года»Вивальди, аллегроиз концерта«Осень».Пластинку,которуюегобраткупилзапятьдесятпятьсантимоввлавкенарю-Сент-Маргеритчетыредесятилетияназад.

Тихобренчитклавесин,скрипкиплетутзатейливоебарочноекружево—низкоетреугольноепомещениечердаканаполняетсязвуками.

В квартале отсюда, двадцатью метрами ниже, двенадцать немецкихофицеровпозируютнакамеру.

Слушайте,думаетЭтьен.Слушайте.Кто-то трогает его за плечо. Этьен вздрагивает и едва успевает

ухватитьсязанаклонныйпотолок,чтобынеупасть.УнегозаспинойстоитМари-Лора,вночнойрубашке.

Скрипкитопадают,товзмывают.ЭтьенберетМари-Лорузарукуи—покуда крутится пластинка, а передатчикшлет музыку через крепостныестены,прямочерезнемцев,вморе—ведетеетанцевать.Онкружитееподнизким,скошеннымвдвестороныпотолком,еепальцымелькают.Всветесвечионакажетсясуществомизиногомира:лицо—сплошныевеснушки,глаза — как коконы паучьих яиц. Они неподвижны, но его это ненервирует; они как будто смотрят в другое, более глубокоепространство,целикомсостоящееизмузыки.

Грациозная. Стройная. Движения точны и согласованны, хотя онатанцует,наверное,первыйраз.

Музыка по-прежнему играет. Слишком долго! Антенна не убрана и,возможно, угадывается на фоне неба. С тем же успехом можно былоустроить на чердаке полную иллюминацию. И все же… музыка льется.Мари-Лора закусила нижнюю губу, и ее лицо сияет отраженным светомсвечи.Этьенглядитнанееивспоминаетболота за городскойстенойв тезимниевечера,когдасолнцеужесовсемнизко,ноещенесовсемушлозагоризонтикамышпылаетзакатнымогнем,—места,гдеончастобродилсбратомцелуюжизньназад.

Вотчтоозначаютчисла,думаетон.Концерт закончился. Под потолком бьется оса. Передатчик еще

включен, патефонная иголка крутится на последней дорожке.Мари-Лоразапыхаласьиулыбается.

Проводив ее спать, Этьен задувает свечу и долго стоит на коленяхрядомскроватью.ВсадникСмертьедетпоулицевнизу,заглядываявокна.На лбу у него огненные рога, из ноздрей идет дым, в костлявой руке—

списоксадресами.Онсмотритспервананемецкихофицеров,выходящихизлимузинапередшато.

ЗатемнаяркоосвещенныекомнатыпарфюмераКлодаЛевитта.ЗатемнатемныйвысокийдомЭтьенаЛеблана.Минуйнас,всадник.Минуйэтотдом.

Подсолнухи

Они едут по пыльной дороге между бесконечными полямиподсолнухов, высоких, словно деревья. Стебли высохли и одеревенели,головки качаются, и у Вернера такое чувство, будто за ним наблюдаютдесять тысяч циклопов. Нойман-первый тормозит, Бернд с карабиномуходитвподсолнухиставитьвторуюстанцию.Вернервыдвигаетбольшуюантеннуинадеваетнаушники.

ВкабинеНойман-второйговорит:—Датывообщеникогдасбабойнележал.—Заткнись,—говоритНойман-первый.—Тыдрочишькаждуюночь.Доишьбычка.Лущишьпочаток.—Датакпол-армииделает.Чторусские,чтонемцы.—Воттотмаленькийарийскиймальчиксразувидать,чтокобель.Берндназываетчастоты.Пусто.Пусто.Пусто.Нойман-первыйговорит:—Истинныйариецбелокур,какГитлер,строен,какГеринг,ивысок,

какГеббельс.СмехНоймана-второго.—Хватит,—говоритФолькхаймер.Раннийвечер.Весьденьониехаличерезэтустраннуюзаброшенную

местность и не видели ничего, кроме подсолнухов. Вернер крутит ручку,переключает диапазоны, заново настраивает станцию, пытаясь убратьпомехи.Онинаполняютэфирвесьдень—громкие,тоскливые, зловещиеукраинскиепомехи,звучавшиездесьзадолгодотого,каклюдинаучилисьихслышать.

Фолькхаймервылезаетизгрузовика,расстегиваетштаныимочитсянацветы. Вернер решает поправить антенну, но не успевает: в уши резко,словно взмах сабли нафоне солнца, врывается непонятная речь.Каждыйнерввеготелеколетиголкой.

Он, сколькоможно, увеличивает громкостьиприжимаетнаушникикголове.Сновавозникаеттотжеголос:па-ра-что-то-шо-же,че-ре-что-то-да-шой…Фолькхаймер смотрит так, будто тоже услышал, будто впервые занесколькомесяцевочнулсяотсна,каквтуснежнуюночь,когдаГауптманвыстрелилизпистолета,когдаонипоняли,чтоприборыВернераработают.

Вернернадолюделенияповорачиваетручкутонкойнастройки,иегооглушаетпотокчудовищнойварварскойневнятицы.Онабьетпрямовмозг

— как будто сунул руку в мешок с ватой и напоролся на бритву; всенадежно и неизменно, и вдруг опасное лезвие, о которое режешься, неуспевтолкомпонять,чтопроизошло.

Фолькхаймер стучит кулачищем по «опелю», чтобы заткнутьНойманов.ВернерпередаетБерндучастоту,тотзамеряетпеленгипередаетего обратно. Вернер берется за расчеты. Логарифмическая линейка,тригонометрия, карта. Русский все еще говорит, когда Вернер спускаетнаушникинашею:

—Север-северо-восток.—Расстояние?Просточисла.Чистаяматематика.—Полторакилометра.—Сейчаспередают?Вернерприжимаеткухуодиннаушникикивает.Нойман-первый заводит «опель», Бернд возвращается, круша

подсолнухи.Вернерубираетантенну,иониедутпрямопополю,давясухиестебли.Самыевысокиеподсолнухипочтисгрузовик,ихбольшиекорзинкимолотятпокрышекабиныипобортамкузова.

Нойман-первый смотрит на одометр и зачитывает расстояния.Фолькхаймерраздаеторужие.Двакарабина98k.Самозарядный«вальтер»соптическимприцелом.ЗаспинойуВернераБерндзаряжаетсвой«маузер».Подсолнухимолотятобудку.Грузовикмотаетнаухабах,словнокорабльвморе.

—Одиннадцатьтысячметров,—объявляетНойман-первый.Нойман-второй вылезает на капот и прочесывает поле биноклем. К

югу подсолнухи уступают место огуречным грядкам, дальше за полосойголойземлистоитбеленыйдомикподсоломеннойкрышей.

—Крайполя.Фолькхаймерсмотритвоптическийприцел.—Дыманевидать?—Нет.—Антенна?—Поканевижу.—Глушимотор.Дальшепойдемпешком.Наступаеттишина.Фолькхаймер, Нойман-второй и Бернд с оружием пропадают в

подсолнухах. Нойман-первый остается рядом с машиной, Вернер — вбудке. Все с виду спокойно. Никто пока не подорвался на мине.Подсолнухи качают гелиотропными головками, словно в печальном

согласии.—Гадоввозьмуттепленькими,—шепчетНойман-первый.Егоправаяногаходитходуном.Вернервыдвигаетантенну,насколько

позволяетосторожность,надеваетнаушникиивключаетстанцию.Русскийчитаеткакие-тоодносложныеслова—наверное,буквыалфавита.Каждыйслогвыплываетизэфирнойваты,какбудтодляодногоВернера,итутжетает.Нойман-первыйприслонился к колесу, и от дрожив егоноге слегкаподрагиваетвесьгрузовик.Солнцесветитвокна,тусклыеотразмазанныхнасекомых.Пробегаетхолодныйветерок,всеполеколышетсяишуршит.

Там же должны быть часовые? Пикеты? А вдруг вооруженныепартизаны подкрадываются сейчас к грузовику сзади? Русский радистзудит в ухе, как шмель. Кто знает, что он передает: позиции войск,расписание поездов. Может, он в эту самую секунду сообщаетартиллеристам-наводчикамкоординатыгрузовика,аФолькхаймервыходитизподсолнухов—огромнаячеловеческаямишень,—державинтовку,какпалку. Не верится, что дом его вместит, скорее уж наоборот —Фолькхаймерпоглотитдом.

Выстрелы сперва доходят по воздуху, долей секунды позже— черезнаушники,датакгромко,чтоВернерпочтисрываетихсголовы.Итутжеумолкаетдажетрескпомех.Тишинавнаушниках—какнечтотяжелоеинадвигающееся,призрачныйдирижабль,медленноидущийнапосадку.

Нойман-первыйоткрываетизакрываетзатворкарабина.У Вернера внезапно встает перед глазами картина: они сЮттой на

кровати, голос француза только что умолк, стекла дребезжат отпроходящегопоезда, а эхопередачикакбудтоещеподрагиваетввоздухе;кажется,протянируку—ипоймаешьеговладонь.

Возвращается Фолькхаймер, лицо у него забрызгано чернилами. Ондвумяпальцамисдвигаетназадкаску,иВернервидит—этонечернила.

—Подожгитедом.Быстро.Многосоляркинетратьте.—Онсмотритна Вернера. Голос ласковый, почти меланхолический. — Забери ихоборудование.

Вернер кладет наушники, надевает каску. У него что-то случилось счувством равновесия — все вокруг как будто качается. Нойман-первыйидет впереди с канистрой солярки, что-то мурлыкая себе под нос. Онивыходят из подсолнухов, перешагивают через побитые заморозкамисорняки. На земле у входа лежит собака, положив морду на лапы, имгновениеВернерукажется,чтоонапростоспит.

Первый убитый лежит на полу — одна рука подвернута, вместоголовы алое месиво. Второй сидит, уронив голову на стол, как будто

задремал;краяраныкакого-тонепристойнорозово-лиловогоцвета.Кровьнастолегустеет,каквоск.Онакажетсяпочтичерной.Страннодумать,чтоголос этого человека еще плывет по воздуху, может, уже над другойстраной,слабеяскаждымкилометром.

Рваныештаны,грязныекуртки,наодномизубитыхподтяжки—ониобавштатском.

Нойман-первый срывает с окна мешковину, висящую тут вместозанавески, и выходит на улицу. Слышно, как плещет солярка. Нойман-второйстаскиваетсубитогоподтяжки,снимаетскосякасвязкулукаитожеуходит.

В кухне — кусок недоеденного сыра, рядом нож с потертойдеревяннойручкой.Вернероткрываетединственныйшкафчик.Внутри—обитель суеверий: пузырьки с темной жидкостью, таблетки россыпью,прилипшие к полке чайные ложки, что-то с латинской надписью«belladonna»иещечто-то,помеченноебуквой«X».

Рация убогая, высокочастотная — наверное, с русского танка.Выглядит так, будто в кожух просто затолкали пригоршню компонентов.Установленнаяпереддомомантенна спротивовесомрассылала сигналотсилыкилометровнасорок.

Вернервыходитиоборачиваетсянадом,желтовато-белыйввечернемсвете. Ему вспоминается кухонный шкаф со странными снадобьями.Собака, которая не уберегла хозяев. Может, эти партизаны и владеюттемнымлесным колдовством, но им не следовало лезть в более высокуюмагиюрадио.Онзакидываетвинтовкунаплечоичерезподсолнухинесетпотертую рацию к машине. Мотор уже работает, Нойман-второй иФолькхаймервкабине.ВернерслышитголосдоктораГауптмана:«Работуученогоопределяютдвафактора:егоинтересыитребованиявремени».Всевело к этим мгновениям: смерть отца, бессонные ночи на чердаке, когдаони с Юттой слушали француза, Ганс и Герриберт, прячущие красныеповязки под рубашкой, чтобы не увидела фрау Елена, ясные вечера вШульпфорте,когдаонсобиралприборыдлядоктораГауптмана.Страшнаяистория с Фредериком. Все было нужно для того, чтобы сейчас Вернерзабросил казацкое оборудование в кузов и уселся на лавку, глядя, как накраю поля занимается пламенем дом. Бернд залезает следом, кладеткарабиннаколениидаженедаетсебетрудазакрытьзаднююдверцу,когда«опель»,рыча,трогаетсясместа.

Камни

Фельдфебеля фон Румпеля вызвали на склад в окрестностях Лодзи.ЭтоегоперваяпоездкапослелечениявШтутгарте,иногидосихпоркакватные. За колючей проволокой — шесть охранников в касках. Онищелкают каблуками, отдают честь. Он снимает китель и надеваеткомбинезоннамолнии,безкарманов.Отодвигаютсятризасова.Задверьючетверо солдатв такихжекомбинезонах стояту столов.Всеокна забитыфанерой,накаждомстолегоритяркаялампа.

Темноволосый ефрейтор объясняет, как будет проходить работа.Первый солдат вынимает камни из оправы. Второй отчищает ихспециальным составом. Третий взвешивает и называет весфон Румпелю.Тот осматривает каждыйкаменьи относит к однойиз трех категорий: «свключениями», «с незначительными включениями», «практически безвключений».Самефрейторзаписывает.

—Мыбудемработатьсменамиподесятьчасов,покавсенезакончим.Фон Румпель кивает. Спина у него уже и сейчас раскалывается от

боли.Ефрейтор берет мешок, снимает пломбу и высыпает на застланный

бархатомподностысячидрагоценныхкамней:изумруды,сапфиры,рубины.Цитрин. Перидот. Хризоберилл. Между ними поблескивают сотнималеньких бриллиантов, по большей части в браслетах, колье, серьгах изапонках.Первыйсолдатотноситподносксебенастол,беретобручальноекольцои пинцетом отгибает крючки-«лапки». Бриллиант отправляется поцепочке. Фон Румпель пересчитывает оставшиеся под столом мешки:девять.

—Откуда…Ноонужеибезтогознает,откудаэтикамни.

Грот

Первые месяцы после смерти мадамМанекМари-Лора каждое утрождет, что старуха, пыхтя, поднимется по лестнице и грубоватымматросским голосом воскликнет: «Господи, ну и холодрыга!» — однакоэтогонепроисходит.

Туфлирядомскроватью,подмакетом.Тростьвуглу.Напервыйэтаж,гдевиситнакрючкерюкзак.На улицу. Двадцать два шага по улице Воборель. Затем направо.

Шестнадцать канализационных решеток. Налево, на улицу РобераСюркуфа.Девятьканализационныхрешетокдобулочной.

—Одинпростойбатон,пожалуйста.—Какпоживаеттвойдядя?—Дядяздоров,спасибо.Иногда в батоне запечена маленькая белая бумажка, иногда — нет.

Иногда мадам Рюэль суетМари-Лоре пакет с чем-нибудь еще: капустой,перцем, мылом,— что сама сумела достать. Назад до перекрестка с рю-д’Эстре. Вместо того чтобы повернуть влево на улицу Воборель, Мари-Лора идет прямо. Пятьдесят шагов до городской стены, сто или чутьбольше—доконцаулочки,котораясужаетсяскаждымшагом.

Мари-Лорапальцаминащупывает замок, вынимаетиз кармана ключ,которыйЮберБазенотдалейгодназад.Ледянаяводадоходитдосерединыикры, ноги мгновенно немеют. Однако грот вмещает собственнуювселенную,гдевращаютсябесчисленныегалактики,гдеводинокойстворкемидиирастетморскойжелудьилежитмаленькаявитаяраковина—домикеще более маленького рака-отшельника. А на домике рака? Еще болеемаленькийморскойжелудь.Анаэтомморскомжелуде?

Здесь,вбывшейсобачьейконуре,гдешумморязаглушаетвседругиезвуки,Мари-Лоразаботитсяобулитках,какорастенияхвсаду.Отприливадо прилива, от мгновения домгновения она слушает, как они ползают, идумает об отце в тюремной камере, о мадам Манек на ее райском поледикойморкови,одяде,которыйдвадцатьлетневыходилиздому.

Потомощупьюдобираетсядовыходаизапираетзасобойдверь.Сначалазимыэлектричествоотключаютчастоивключаютненадолго;

Этьенпоставилначердакедвааккумулятораскатеров—теперьперебоисэлектричеством не мешают ему передавать. Чтобы согреться, приходитсяжечьящики,бумагу,дажестаруюмебель.Мари-Лоразатащиланашестой

этаж тяжелый ковер из спальни мадам Манек и укрывается им поверходеяла.Иногдаонапросыпаетсясрединочиипочтислышит,какнаполунарастаетиней.

Чтотамзашаги?Неполицейскийли?Чтозамашина?Неихлиедутзабирать?

Этьен наверху, передает числа, и Мари-Лора думает: можноспуститься и встать у двери. Если это полиция, я выгадаю для негонесколькоминут.Толькоужоченьхолодно вылезать.Лучшеостатьсяподтяжелым ковром.Может быть, она уснет и вновь окажется в музее. Какхорошо вести пальцами по знакомым стенам, идти гулкой Большойгалереей к ключной. Всего-то и надо, что повернуть влево, а там будетпапа,засвоимстанкомдлявытачиванияключей.

Онскажет:«Чтожетытакдолгонешла,солнышко?»И ещеон скажет: «Яникогда-никогда тебяне оставлю, дажеи через

миллионлет».

Преследование

ВянваресороктретьегоВернернаходитвторуюподпольнуюрацию—в уничтоженном бомбой саду, среди поломанных деревьев. Через двенедели — третью, потом четвертую. Каждый следующий раз выглядитвариацией предыдущего: треугольник уменьшается, стороны сближаются,покане сойдутся в одну точку—сарай, дом, подвалфабрикиили какое-нибудьмерзкоестановищепосредиснегов.

—Онсейчаспередает?—Да.—Втойлачуге?—Видишьантеннуувосточнойстены?Когда есть возможность, Вернер записывает партизан на магнитную

ленту. Все, насколько он понял, любят слушать собственный голос.Гордыня, как в самых старых сказках. Они поднимают антенну слишкомвысоко,говорятслишкомдолговубеждении,чтомиркнимдобр,аэтонетак.

Капитан просит передать, что очень ими доволен, обещаетувольнительные, мясо, коньяк. Всю зиму «опель» колесит пооккупированнымземлям,по городам,которыеЮттакогда-тоотмечаланашкалерадио:Прага,Минск,Любляна.

Иногда грузовик нагоняет колонну пленных, и Фолькхаймер проситНоймана-первого сбросить скорость.Он сидит очень прямо, высматриваякого-нибудь своего роста, и, если находит, стучит по кабине. Нойман-первый тормозит, Фолькхаймер спрыгивает в снег, заговаривает сохранниками, затем идет через колонну, обычно в одной гимнастерке,несмотрянахолод.

—Иведьоставилкарабинвкузове,—всякийразудивляетсяНойман-первый.—Ушелбезкарабина.

Иногда Фолькхаймер слишком далеко, иногда Вернер отчетливо егослышит.

— Ausziehen, — говорит Фолькхаймер, выпуская морозный пар, ипочтивсегдарусскийверзилаегопонимает.

Снимай. Дюжий русский малый, которого, судя по лицу, ничемудивить невозможно. Разве что тем, что к нему идет другой такой жевеликан.

Пленныйснимаетварежки,протертуюшинель,рубаху.Итолькокогда

Фолькхаймер указывает на обувь, лицо русского меняется. Он мотаетголовой,смотритвверхиливниз,закатываетглаза,какиспуганнаялошадь.Остаться босиком— значит умереть.ОднакоФолькхаймер стоит иждет,одинверзиланапротивдругого,ивсякийразпленныйсдается.Онстоитнаснегу в драных носках и пытается заглянуть в глаза товарищам, но теотводят взгляд. Фолькхаймер мерит все по очереди и, если что-нибудьоказывается мало, возвращает, потом забирается обратно в кузов, иНейман-первыйжметнагаз.

Обледенелыедороги,горящиедеревнисредилесов,морозытакие,чтодаже снег уже не идет, — всю эту странную и страшную зиму Вернербродитпоэфиру,каккогда-тобродилпоулочкамЦольферайна,катяЮттув тележке. Голос в наушниках возник и пропал — начало охоты,человеческийследсредитрескапомех.Вотоно,думаетВернер,когдасноваего находит (иногда — сутки спустя), это чувство, будто с закрытымиглазамишелвдолькилометровойнитиинаконецотыскалпальцамиузелок.

Задача,которуюнадорешить,упражнениедляума—этокудалучше,чем кормить вшей в мерзлых вонючих окопах, как преподаватели изШульпфорты в первую войну.Чище,механизированней: сражения идут ввоздухе,невидимо,линияфронтаповсюду.Ведьестьжевэтойохотесвойпьянящийазарт?Втряскойночнойезде,втом,чтобывнезапноразличитьзадеревьямиантенну?

Ятебяслышу.Иголки в стоге сена. Шипы в лапе льва. Вернер их находит, а

Фолькхаймервыдергивает.Всюзимунемцыгонятлошадей,сани,танкиигрузовикипоодними

тем же дорогам, превращая их в скользкий лед, замешенный на крови игрязи. А когда наконец приходит апрель, пахнущий трупами и стружкой,двухметровыесугробывдольдорогитают,аледупорнонехочетсходить:он остается твердой, блестящей, смертоносной схемой вторжения,летописьюраспятияРоссии.

Как-топозднимвечеромонипереезжаютпомостуДнепр.Надругомберегу—куполаицветущиекаштаныКиева.Ветергонитпоулицампепел,вподворотняхжмутсяпроститутки.Вкафечерездва столикаотВернерасидит пехотинец чуть старше его, с очень странным, будто изумленным,лицом.Онприхлебываеткофеидергающимисяглазамичитаетгазету.

Вернер невольно поглядывает в ту сторону.НаконецНойман-первыйнаклоняетсякнему:

—Знаешь,отчегоонтак?Вернермотаетголовой.

—Векиотморозил,бедолага.Почтасюданедоходит.УжемногомесяцевВернернеписалсестре.

Записки

Оккупационныевластипотребоваливывеситьнадверикаждогодомасписокжильцов: «М.ЭтьенЛеблан, 62 года, м-льМари-ЛораЛеблан, 15лет».Мари-Лораизводитсебякартинамидлинныхпиршественныхстолов:тарелки с ломтями свинины, с печеными яблоками, банановым фламбе,ананасами,украшеннымивзбитымисливками.

Как-то летом сорок третьего онаподморосящимдождемдоходит добулочной.Очередь стоит на улице. КогдаМари-Лора наконец добираетсядоприлавка,мадамРюэльберетее заоберукииоченьтихопроизносит:«Спроси, не согласится ли он прочесть и это». Затем протягивает батон.Под ним— сложенный лист бумаги. Мари-Лора сует батон в рюкзак, абумагу зажимает в кулаке. Отдает продовольственный талон, идетпрямикомдомойизапираетзасобойдверь.

Этьен,шаркая,спускаетсявкухню.—Чтотутнаписано,дядя?—Тут написано: «Мсье Дроге сообщает своей дочери в Сен-Кулом,

чтоидетнапоправку».—Онасказала,этоважно.—Чтоэтозначит?Мари-Лора снимает рюкзак, достает батон и отламывает горбушку.

Говорит:—Думаю,этозначит,чтомсьеДрогепоправляетсяихочетсообщить

обэтомсвоейдочери.В следующие недели мадам Рюэль продолжает передавать записки.

Новорожденный в Сен-Венсане. Умирающая бабушка в Ла-Маре. МадамГардиньер в Ла-Рабинэ передает сыну, что простила его. Есть ли в этихсообщениях тайный смысл и не кроется ли в сообщении: «Мсье Файюскончался от сердечного приступа»— приказ: «Взорвите сортировочныйузел в Ренне», Этьену неведомо. Главное, что люди слушают, что уобычныхгражданестьприемники,чтоониждутвесточекотблизких.Онне выходит из дому, не видит никого и тем не менее оказался в самомсредоточиичеловеческогообщения.

Этьен настраивает микрофон и читает числа, потом записки. Онпередаетнапятиразныхчастотах,добавляет,когдаинакакойчастотебудетследующаяпередача,вконцеставитмузыку.Вцеломполучаетсядошестиминут.

Слишкомдолго.Почтинавернякаслишкомдолго.И однако за ним не приходят. Колокольчики не звенят. Немецкие

солдатыневламываютсявдом,чтобызастрелитьихсМари-Лорой.Почти каждый вечер она просит Этьена почитать отцовские письма,

хотядавновыучилаихнаизусть.Сегодняонсидитнакраешкееекровати.Сегодняявиделдуб,которыйпритворялсякаштаном.Язнаю,чтотыпоступишьправильно.Еслизахочешьпонять,поищивнутридомаЭтьенавнутридома.—Кактыдумаешь,почемуондваразанаписал«внутридома»?—Мыужестолькоразэтообсуждали,Мари.—Ачто,по-твоему,онделаетпрямосейчас?—Навернякаспит,милая.Онаперекатываетсянабок,оннатягиваетодеялоейнаплечи,задувает

свечуисмотритнаминиатюрныекрышиипечныетрубымакета.Ивдругприходит воспоминание: Этьен вместе с братом на лугу к востоку отгорода.ТемлетомвСен-Малопоявилисьсветлячки;отецсделалдетямподлинномусачкуидалбанкисзакрывающимисякрышками.ЭтьениАнриносилисьповысокойтраве,асветлячкиулеталиотнихвверх,иказалось,землягорит,аэтоискры,брызжущиеиз-подног.

Анритогдасказал,чтохочетнасобиратьполнуюбанкуипоставитьнаподоконник,чтобыморякивиделиегоокнозамногомиль.

Если этим летом светлячки и были, они не залетали на улицуВоборель.Атеперьздесьлишьтениитишина.Тишина—плодоккупации;она висит на ветках, сочится из водосточных канав. Мадам Гибу, матьсапожника, уехала из города. И старая мадам Бланшар тоже. Столькотемныхокон!Какбудтогородпревратилсявогромнуюбиблиотеку,гдевсекниги на неведомых языках. Домá — полки томов, которые никто нечитает,вселампыпогашены.

Однакоестьпередатчикначердаке.Искоркавночи.Из проулка доносится звук шагов. Этьен приоткрывает ставни в

спальнеМари-Лоры,смотритнашестьэтажейвнизивидитвлунномсветепризракмадамМанек.Воробьисадятсявеепротянутуюруку,ионаодногозадругимубираетихзапазуху.

Луданвьель

Пиренеисияют.Дырчатаялунасидитнаихпиках,словнонасаженная.В ее платиновом свете фельдфебель фон Румпель доехал на такси докомиссариатаи теперь беседует с капитаномполиции, который тои делоподкручиваетдвумяпальцамироскошныеусы.

Произошло ограбление в шале видного мецената, связанного сПарижским музеем естествознания. Французская полиция арестовалапреступника; при задержании у него изъяли сумку с драгоценнымикамнями.

Проходит довольно много времени. Капитан разглядывает ногти налевой руке, потом на правой, потом снова на левой. Фон Румпель ждет.Сегодня он чувствует изрядную слабость, его мутит. Врачи сказали, чтолечение закончено, осталось наблюдать, как поведет себя опухоль, ноиногда по утрам он не в силах выпрямиться после того, как завязалшнурки.

Подъезжаетавтомобиль.Капитанвыходитеговстречать.ФонРумпельсмотритвокно.

Двоеполицейскихвытаскиваютсзаднегосиденьяхлипкогомужчинувбежевом костюме. Под левым глазом у него лиловый фингал. Руки внаручниках. Воротник забрызган кровью. Всё как будто он только чтоиграл злодея в кино. Полицейские ведут его в комиссариат, а капитандостаетизбагажникасумку.

ФонРумпельвынимаетизкарманабелыеперчатки.Капитанзакрываетдверь кабинета, кладет сумку на стол и опускает жалюзи. Наклоняетабажурнастольнойлампы.Где-тонеподалекузахлопываетсядверькамеры.Капитан достает из сумки телефонную книжку, стопку писем и дамскуюпудреницу.Затемотрываетфальшивоедноивытаскиваетшестьбархатныхсвертков. Разворачивает их один за другим. В первом три роскошныхберилла:розовых,толстых,шестигранных.Вовтором—друзаамазонита,бирюзового, с тонкими белыми прожилками. В третьем — алмазгрушевиднойогранки.

По пальцам фон Румпеля пробегает дрожь. Капитан достает изкармана лупу; по лицу расплывается неприкрытая алчность. Он долгоизучает алмаз, поворачивая его так и этак. Перед глазами фон Румпеляпроплывают видения Фюрермузеума: колонны, сверкающие витрины,драгоценныекамниподстеклом…Иещеоткамняисходитнекаяэнергия,

как бы слабый электрический ток. Шепчет ему, обещает уничтожитьболезнь.

Наконецкапитанопускаетлупу—отнеевокругглазаосталсярозовыйвдавленныйободок.Влажныегубыблестятвсветелампы.Онкладеталмазобратнонаполотенце.

Фон Румпель протягивает руку через стол. Вес правильный. Каменьхолодитпальцыдажечерезперчатку.Насыщеннаяголубизнапокраям.

Веритлион?Дюпон почти разжег пламень в этом куске шпинели, однако в лупу

видно: камень— точная копия того, который фон Румпель осматривал вмузеедвагоданазад.Онкладетподделкунастол.

Укапитанавытягиваетсялицо.— Но разве не надо, по крайней мере, посветить на него

рентгеновскимилучами?— Делайте что хотите, на здоровье. Письма я с вашего разрешения

заберу.К полуночи он уже в гостинице. Две подделки. Дело движется в

нужнуюсторону.Двакамнянайдены,двапредстоитнайти,иодинизнихбудетнастоящим.Наобедонзаказываетмясокабанасгрибами.Ицелуюбутылку бордо. В военное время особенно важно не опускаться. Именнотакие вещи составляют разницу между цивилизованным человеком иварваром.

По пустому залу гуляют сквозняки, но официант вышколенбезупречно.Онотточеннымдвижениемналиваетвиноиотходит.Вбокалетемное, как кровь, бордо кажется почти живым. Приятно сознавать, чтобольшениктовмиренеоценитеговкус.

Всесерое

Декабрьсорок третьего.Междудомамипролеглирасщелиныхолода.Сухих дров не осталось, топят непросушенными, и весь город пропахдымом. По пути в булочную пятнадцатилетняя Мари-Лора продрогла докостей.Вдоменемногимлучше.Кажется,будтовкомнатепорхаютредкиеснежинки,залетевшиечерезщеливстенах.

Над головой слышныдядюшкинышаги и его голос: «Триста десять,тысячачетыресташестьдесятсемь,пятьсотсемь,двадцатьдва—двадцатьдве, пятьсот семьдесят шесть тысяч восемьсот восемьдесят один», затемголубымтуманомнаплываетдедушкинамелодия—«Лунныйсвет».

Самолеты низко, лениво проплывают над городом. Иногда их ревраздается так близко, что Мари-Лоре страшно, как бы они не заделикрыши, не снесли брюхом дымовые трубы. Однако нет: самолеты неврезаютсявдома,взрывовнеслышно.Ничтонеменяетсязаединственнымисключением: Мари-Лора растет. Она уже не влезает в одежду, которуюпапа три года назад сложил в рюкзак. Туфли жмут; теперь она носитдомашниешлепанцыЭтьена,старые,скисточками,натрипарыносков.

Ходят слухи, что в Сен-Мало позволят остаться лишьобслуживающему персоналу и тем, кто не может покинуть город помедицинскимпоказаниям.

—Мынеуедем,—говоритЭтьен.—Особеннотеперь,когдаотнаснаконец-то есть хоть какая-то польза. Если врач не выпишет справки,дадимвзятку.

Какую-то часть дня удается скоротать в зыбких воспоминаниях овидимом мире до того, как ей исполнилось шесть. Тогда Париж былогромной кухней: пирамидыморковии капустных кочанов, кондитерскиеприлавки с пирожными, рыбины, словно уложенные в штабель бревна,серебристая чешуя в канавах, алебастровые чайки пикируют на грудырыбьих кишок. Каждый уголок был пересыщен цветом: зелень порея,фиолетовыйглянецбаклажанов.

Теперьвесьмирсталсерым.Серыелица,сераятишина,серыйстрахнад очередью в булочной. Единственное цветное пятнышко вспыхивает,когда Этьен, хрустя коленями, поднимается на чердак зачитать в эфирочереднуюцепочкучисел,отправитьсообщениямадамРюэльивключитьмузыку. Пять минут чердак лучится малиновым, бирюзовым, золотымсветом, затем радио умолкает, вновь наплывает серость, а дядя тяжело

спускаетсяполестнице.

Лихорадка

Может,онподхватил заразунакакой-нибудьбезымяннойукраинскойкухне, может, партизаны отравили воду, может, Вернер просто слишкоммногосиделвсырости.Такилииначе,унеготемператураижуткийпонос.Накорточкахпозади«опеля»,скрючившисьотболи,Вернерчувствует,каксбуройжижейизнеговыходятпоследниеостаткичеловеческого.Иногдаон часами не может шевельнуться, только прижимается щекой к бортугрузовика, ища чего-нибудь холодного. Потом начинается озноб, когданичегонесогреваетихочетсяпрыгнутьвогонь.

Фолькхаймер предлагает кофе, Нойман-второй — таблетки, прокоторыеВернеружезнает,чтоонинеотпоясницы.Онотказываетсяиоттого и от другого, и тысяча девятьсот сорок третий становится сорокчетвертым.ВернернеписалЮттепочтигод.Последнееписьмопришлоотнеешестьмесяцевназадиначиналосьсловами:«Почемутынепишешь?»

Ивсежеонпродолжаетотыскиватьподпольныерации,штукиподвевмесяц.Забираетубогоесоветскоеоборудование,изплохойстали,спаянноена скорую руку. Как можно воевать с такой техникой? Вернерупредставлялось, что у партизан железная дисциплина, решительные иопасныевожаки,мощнаяорганизация.Однако,судяпотому,чтоонвидитсвоими глазами, — это жалкие одиночки, оборванные и грязные. Онипрячутсяпонорамидействуютнасвойстрахириск.

Вернеружеотчаялсяпонять,какаяизтеорийближекистине.Потомучто все вокруг, все до единого, — партизаны, подпольщики. Каждыйжелаетнемцамсмерти,дажете,ктопереднимизаискивает.Когдагрузовиквъезжает в город, люди прячут глаза, прячут своих детей. Их магазинызаваленыобувью,снятойсмертвецов.

Толькопосмотринаних.В самые страшные дни этой неумолимой зимы, когда немцы

отступают, а ржавчина точит грузовик, винтовки, приборы, у Вернераостается лишьодно чувство—брезгливое отвращение к людям, которыхон видит снаружи. Дымящиеся разрушенные деревни, битый кирпич наулицах,замерзшиетрупы,покореженныемашины,лающиесобаки,крысы—какможнотакжить?Мыдолжныповсюдувыкорчевыватьбеспорядок.Общаяэнтропиясистемы,объяснялдокторГауптман,можетуменьшитьсялишь за счет увеличения энтропии другой системы. Природа требуетсимметрии.Ordnungmusssein[36].

Однакочтозапорядоконинаводят?Чемоданы,очереди,орущиедети,солдаты, у которых в глазах застыла вечность, — в какой системеувеличивается порядок? Определенно не в Киеве, Львове или Варшаве.Здесь ад. И люди. Много людей, словно русские заводы штампуют почеловекувминуту.Убейтетысячу,мыизготовимдесятьтысяч.

Февраль застает их в горах. Нойман-первый медленно едет вниз посерпантину, Вернер дрожит в кузове. Внизу бесконечная сеть окопов,немецкие позиции с одной стороны, русские — с другой. По долинелентамиплыветдым,пламявзлетаетнадорудиями,словнобадминтонныеволанчики.

ФолькхаймерберетодеялоиукрываетВернеруплечи.Кровьбежитпожилам, тяжелая, как ртуть. За окном, в просвете тумана, сеть окоповвнезапно проступает совсем четко, и до Вернера доходит, что все это—схемаисполинскогорадиоприемника.Каждыйсолдат—электрон,бегущийпо цепи, и точно так же не волен распоряжаться собой. Грузовикповорачивает, и остается только Фолькхаймер рядом на лавке, холоднаядымка в окне,мосты,идущийвниз серпантин.Металлический свет луныдробится на дороге, в поле жует траву белая лошадь, лучи прожекторашарятвнебе,ивосвещенномокошкедомика,мимокоторогопроноситсягрузовик,ВернернамигвидитЮттузастолом,веселыелицадругихдетей,вышивку фрау Елены над раковиной и десяток младенческих трупиков вмусорномведрерядомспечкой.

Третийкамень

Шато под Амьеном, к северу от Парижа. Стены поскрипывают втемноте.Домпринадлежитстарику-палеонтологу,иуфонРумпеляестьвсеоснования полагать, что именно сюда три года назад в суматохе первыхдней оккупации бежал начальник охраны парижского музея. Уединенноеместо среди полей, за живыми изгородями. Фон Румпель по лестницеподнимаетсявбиблиотеку.Книжныйшкафотодвинутотстены,заним—сейф. Гестаповский специалист молодец — на шее стетоскоп, дажефонариканевключил.Черезнесколькоминутсейфужевскрыт.

Старый револьвер, коробка сертификатов, столбик почерневшихсеребряных монет. И в обитой бархатом коробочке — голубой алмазгрушевиднойогранки.

Алое нутро камня вспыхивает на мгновение и тут же гаснет. У фонРумпеля надежда туго сплетена с нетерпением: он почти у цели.Вероятность— одна вторая, ведь этожемного?Однако, еще не поднесякаменьклампе,онпонимает:этотожеработаДюпона.

Всетриподделкинайдены,всевезениеистрачено.Врачиговорят,чтоопухоль снова растет. Война вошла в пике: немцы отступают из России,через Украину, по щиколотке Италии. Очень скоро всем в штаберейхсляйтера Розенберга — всем, кто прочесывает библиотеки, ищетдревние свитки, спрятанные полотна импрессионистов, — раздадутвинтовкииотправятихнапередовую.ВтомчислефонРумпеля.

Владелецкамня,покудаалмазунего,будетжитьвечно.Нельзясдаваться.Ивсежеголовакакчугун,рукиналилисьтяжестью.Один камень в музее, другой у мецената, третий отправили с

начальникомслужбыохраны.Когодолжныбыливыбратьтретьимгонцом?Гестаповец,держасьлевойрукойзадверцусейфа,внимательносмотритнафонРумпеля,итотневпервыйразвспоминаетудивительныйдеревянныйящиквмузее.Вроде коробочки-головоломки.Во всех своихразъездахонневиделничегоподобного.Ктомогтакоепридумать?

Мост

Во французской деревушке, далеко к югу от Сен-Мало, на мостувзорвался немецкий грузовик. Погибли шесть солдат-немцев.Оккупационныевластивиняттеррористов.«„Ночьитуман“[37],—шепчутстарухи, пришедшие навестить Мари-Лору. — За каждого убитого бошабудутрасстреливатьдесятьнаших».Полицияходитотдомакдому,требуя,чтобывсетрудоспособныемужчинывыходилинапринудительныеработы.Копать окопы, разгружать вагоны, возить тачки с цементом, строитьзаграждения против американцев и англичан. Каждый, у кого есть силы,обязан укреплять Атлантический вал[38]. Этьен стоит в дверях, смедицинскойсправкойвкармане.Холодныйветердуетемувлицо,уносястрахивприхожую.

Мадам Рюэль шепчет, что немцы убеждены: взрыв связан спередачамиподпольной радиостанции.Сейчас ониперекрывают берег—растягиваютколючуюпроволоку,ставятдеревянные«рогатки».Доступнаукрепленияужеограничен.

Онаотдаетбатон,иМари-Лораспешитдомой.ТамЭтьенразламываетхлебинаходитвнутриочереднуюполоскубумаги.Ещедевятьчисел.

—Ядумал,онисделаютперерыв.Мари-Лорадумаетоботце.—Можетбыть,дядюшка,сейчасэтодажеважнее,чембылораньше?Он ждет до темноты. Мари-Лора сидит в шкафу, фальшивая задняя

стенка отодвинута. Слышно, как включаются микрофон и передатчик.Тихий дядин голос читает числа. Затем звучит мелодия — сегодня всебольшевиолончели—иобрываетсянасерединемузыкальнойфразы.

—Дядя?Онмедленно,неуклюжеспускаетсяполестницеиберетМари-Лоруза

руки:— Та война, на которой погиб твой дедушка, забрала шестнадцать

миллионовчеловек.Полторамиллионаоднихтолькофранцузскихребят,изкоторых почти все были младше меня. Два миллиона немцев. Есливыстроить их в цепочку, она бы шла мимо наших дверей одиннадцатьсуток. То, что мы делаем, Мари, — это не дорожные указателиповорачивать. И не письма на почте путать. Эти числа — больше чемчисла.Понимаешь?

—Номыжехорошие,правда,дядя?

—Да.Надеюсь,чтода.

Рю-де-Патриарш

ФонРумпель входит вжилой дом вПятомрайонеПарижа.Хозяйка,фальшиво улыбаясь, берет у него пачку продуктовых талонов и прячет вкарман кофты. Под ногами у нее вьются кошки. За спиной— комната смножеством безделушек, пахнущая сухими яблоневыми лепестками,пылью,старостью.

—Когдаонисъехали,мадам?—Летомсорокового.Унеетакойвид,будтоонасейчастожезашипит,каккошка.—Ктовноситплатузаквартиру?—Незнаю.—ЧекиотМузеяестествознания?—Немогусказать.—Когдапоследнийразкто-нибудьприходил?—Никтонеприходил.Чекиприсылаютпопочте.—Откуда?—Незнаю.—Ивквартируниктонезаходит?—Стоголета—нет.Она отступает на шаг, пряча хищное лицо и хищные ногти в

приторнойполутьме.Фон Румпель поднимается на четвертый этаж. Квартира мастера

запертанаодинзамок.Внутриокназаколоченыфанерой,вдыркиотсучковпробиваются серебристые лучики, как будто вся квартира — темнаякоробкавстолбечистогосвета.Шкафыоткрыты,диваннаяподушкалежиткриво, кухонный стул упал. Все говорит о поспешном уходе илитщательномобыске.Аможет,ио том,ио том.Покраюунитазанарослачерная плесень. Фон Румпель осматривает спальню, ванную, кухню. Егоподстегиваетнеистребимаядьявольскаянадежда:авдруг?..

На верстаке — крохотные скамейки, крохотные фонарные столбы,крохотныебрускиотполированногодерева.Маленькиетисочки,маленькаякоробочка с гвоздями, маленькие бутылочки уже засохшего клея. Подверстакомнакрытыймешковинойсюрприз:макетПятогорайона.Зданияневыкрашены, но сделаны изумительно. Ставни, двери, окна,канализационныелюки.Людейнет.Игрушка?

В шкафу— поеденные молью детские платья и свитер, на котором

вышитаякозажуетцветы.Пыльныешишкинаподоконнике,разложенныев ряд от больших к маленьким. На кухне к половицам прибиты полоскисукна.Тишина.Порядок.Ничеголишнего.Отстолакуборнойвдольстеныпротянутшнур.Часыбез стекла, давно остановившиеся.И, тольконайдятри огромных тома Жюль Верна брайлевским шрифтом, фон Румпельпонимает:загадкарешена.

Искусный мастер, специалист по замкам и сейфам. Живет в десятиминутахходьбыотмузея.Работаеттамвсюжизнь.Скромный,кбогатствунестремится.Слепаядочь.Очевидно,надежныйчеловек.

—Гдетыпрячешься?—спрашиваетонвслух.Пыльклубитсявстранныхсеребристыхлучиках.В мешке или в ящике. За плинтусом, под половицами, в стене. Фон

Румпельвытаскиваетящикикухонногостола,смотритзаними.Ноте,ктообыскивалквартирудонего,вовсетакиеместаужезаглянули.

Постепенно его внимание возвращается к макету. Сотни крохотныхзданий смезонинамиибалконами.Ивдругприходитдогадка: это точнаякопия района! Уменьшенная, лишенная цвета, безлюдная. Миниатюрноепризрачное подобие. Одно здание особенно лоснится от частогоприкосновенияпальцев:тотсамыйдом,гдеонсейчаснаходится.

Фон Румпель встает на колени, заглядывает в улицы. Он — бог,нависшийнадЛатинскимкварталом.Можетдвумяпальцамисцапатькогохочет,заслонитьсвоейтеньюполгорода.Перевернутьвесьэтоткрохотныймирок.Он берется за крышу дома, в котором сейчас стоит на коленях, идом вынимается из макета легко, будто так и задумано. Фон Румпелькрутит его в руках: восемнадцать окон, шесть балконов, парадная дверь.Вот тут— за этим окном— старуха с кошками. А здесь, на четвертомэтаже, он сам. Снизу у домика обнаруживается крохотное отверстие,немного похожее на замочную скважину в музейном ящике-сейфе. Этозначит, что дом внутри пустой и там что-нибудь может лежать. ФонРумпельнекотороевремякрутитеговруках,пытаясьрешитьголоволомку.Пытаетсясдвинутьдно,боковины.

Сердцебешеностучит,наязыкечто-томокроеигорячее.Чтотывсебескрываешь?ФонРумпельставитдомикнаполисразмахудавитегоботинком.

Белыйгород

В апреле сорок четвертого «опель» въезжает в белый город, полныйпустыхокон.

—Вена,—говоритФолькхаймер.Нойман-второй начинает распинаться про габсбургские дворцы,

венскийшницельидевиц, у которыхнижние губысладки, какштрудель.Ониостанавливаютсявнекогдавеликолепномотеле,гдемебельсоставленавдоль стен, мраморные раковины забиты куриными перьями, а под окнаподоткнуты газеты. Внизу— сортировочный узел, бесконечный просторжелезнодорожных путей. Вернер вспоминает доктора Гауптмана, еговьющиеся волосы и перчатки с меховой оторочкой. Воображает еговенскую юность в кафе, где будущие ученые говорили о Боре иШопенгауэре,амраморныестатуисмотрелинанихскарнизов,какдобрыекрестные.

Гауптман,наверное,по-прежнемувБерлине.Аможет,нафронте,каквсе.

У военного коменданта нет времени их принять. Его подчиненныйсообщил Фолькхаймеру, что участники Сопротивления выходят на связьоткуда-тоизЛеопольдштадта.«Опель»целыйденьколеситпорайону.Нараспускающихсядеревьяхвиситзябкийтуман.Вернервкузоветрясетсяотхолода.Емукажется,чтовсевокругпропахломертвечиной.

Пять дней он слышит в наушниках только гимны, записанныепропагандистские речи и отчаянные просьбы офицеров прислать бензин,боеприпасы, людей. Все рвется на глазах; ткань войны с трескомрасползаетсянакуски.

—Государственнаяопера,—говоритНойман-второйкак-товечером.Переднимивысокиймраморныйфасадсмножествомколонн,вовсем

одновременно угадывается тяжесть и легкость. Вернер думает, до чегобессмысленностроитьпрекрасныездания,сочинятьмузыку,петь,печататьогромныекнигисизображениямиптиц,еслиравнодушныймиртакбыстроэто все поглощает. Зачем играть на музыкальных инструментах, когдатишинаиветернастолькомощнее?Зачемзажигатьфонари,когдатьмавсеравноихпотушит?Когданемецкиесолдатыпривязываютрусскихпленныхк ограде по несколько человек сразу, суют им в карманы гранаты свыдернутойчекойиотбегают?

Оперныетеатры!ГороданаЛуне!Смешно.Лучшеуткнутьсялицомв

мостовую и ждать, когда тебя погрузят на сани вместе с другимипокойниками.

Ближе к середине дня Фолькхаймер приказывает остановиться вАугартенском парке. Солнце растопило туман, деревья стоят в первомвесеннем цвету. Лихорадка внутри Вернера тлеет, как за дверцей печи.Нойман-первый, который, не будь ему суждено умереть через десятьнедель при вторжении союзных войск вНормандию,мог бы стать позжепарикмахером,пахнутьталькомишнапсом,ходитьвштанахирубашкахсвечно прилипшими волосами, указательным пальцем упираться в ухоклиентам, поворачивая им голову, и клеить вокруг большого дешевогозеркалаоткрыткисвидамиАльп,—Нойман-первыйговорит:

—Порастричься.Онставитнатротуартабуретку,кладетнаплечиБерндусамоечистое

полотенце и начинает щелкать ножницами. Вернер находитгосударственную радиостанцию, передающую вальсы, и ставитрепродуктор в открытую дверь «опеля», чтобы всем было слышно.Нойман-первый стрижет Бернда, потомВернера, потом тощегоНоймана-второго. Фолькхаймер усаживается на табурет и под звук особеннопроникновенноговальсазакрываетглаза—Фолькхаймер,начьемсчетупоменьшей мере сотня убитых. Который огромными экспроприированнымибашмаками выбивал двери жалких лачуг, всаживал пулю в затылокукраинцу-радисту, возвращался к «опелю» и спокойным, почти соннымголосом приказывал Вернеру забрать передатчик — пусть даже этотпередатчик залит кровью и забрызган мозгами. Который всегда следил,чтобыВернербылсыт.Приносилтомувареныеяйца,делилсясупом.

КоторыйискреннепривязанкВернеруипостоянноонемзаботится.ВАугартенеискатьтрудно:тутмногоузкихулочекивысокихжилых

домов.Радиоволныипроходятчерезздания,иотражаютсяотних.Ближеквечеру,когдатабуретужедавноубрали,авальсыумолкли,Вернерсидитзастанцией,слушаяпустоту,ивдругиздомавыбегаетрыженькаядевочкавкоричневойпелеринке, летшести-семи,маленькаядля своего возраста.Унее большие ясные глаза, совсем как уЮтты. Она бежит через улицу впарк, под цветущие деревья, а мать стоит на углу и покусывает ногти.Девочказалезаетнакачелииначинаетраскачиваться,взмахиваяногами.ИтутуВернеравдушеоткрываетсякакой-токлапан.Вот зачеммыживем,думает он, чтобы вот так играть в первый весенний день. Он ждет, чтоНойман-второй скажет какую-нибудь пошлость, испортит все, но тотмолчит, и Бернд тоже.Может, они просто не видят девочку, может, естьхоть что-то чистое, что им не удастся замарать. Девочка качается и поет

песенку,тусамую,подкоторуюЮттиныподружкипрыгаличерезскакалкуперед сиротским домом: «Айнс, цвай, полицай, драй, фир, официр».Вернеру отчаянно хочется стоять там, раскачивать ее все выше и петь:«Фюнф,зекс,альтехекс,зибен,ахт,гутенахт!»Тутматьчто-токричит(Вернер не успевает разобрать слов) и берет девочку за руку. Онисворачиваютзаугол,бархатнаяпелеринкаисчезает.

Меньше чем через час он ловит в треске помех передачу нашвейцарскомдиалектенемецкого.«Передаювшестнадцатьноль-ноль,этока-икссорокшесть,выменяслышите?»Невсесловаемупонятны.Вернеридет через площадь и сам настраивает вторую станцию. Когда передачавозобновляется, он пеленгует ее, подставляет числа в формулу, затемподнимаетголовуиневооруженнымглазомвидитантеннунастенежилогодома.

Такпросто.Фолькхаймер уже встрепенулся: лев, почуявший запах дичи. Они

давнопонимаютдругдругабезслов.—Видишьвонтампроволоку?—спрашиваетВернер.Фолькхаймеризучаетзданиевбинокль:—Тоокно?—Да.—Атамнеслишкомтесно?Столькоквартир?—Тоокно,—повторяетВернер.Они входят в дом, Вернер остается. Выстрелов не слышно. Через

несколько минут его зовут подняться на пятый этаж. Квартира обклеенаобоями сцветочнымрисунком.Вернердумал, чтонадобудет, как всегда,забрать оборудование, но в квартире нет ни трупов, ни рации, ни дажеобычного приемника. Только люстры, диван с вышитыми подушками ирябящиеобои.

—Гляньтеподполовицами!—приказываетФолькхаймер.Нойман-второй выламывает несколько досок, но под ними лишь

слежавшийсяконскийволос.—Можетбыть,другаяквартира?Другойэтаж?Вернеридетчерезспальню,распахиваетокноисмотритначугунный

балкон. То, что он принял за антенну, — всего лишь крашеныйметаллическийштырь,наверное,чтобыкрепитьбельевуюверевку.Однакоонслышалпередачу.Аслышалли?

В затылке нарастает боль. Он садится на неубранную кровать,сцепляет руки за головой и оглядывает комнату. Дамские панталоны наспинкестула,щеткадляволоснасекретере,рядыфлакончиковибаночекс

косметикой — все очень женское, загадочное. Вернер чувствует то жесмущение, что четыре года назад, когда фрау Зидлер приподнялаюбку ивсталанаколенипередприемником.Мятыепростыни,пахнетлосьоном,натуалетном столике фотография молодого человека — племянника?любовника? брата? Может быть, он ошибся в расчетах. Может, сигналотразилсяотдомов.Может, онотупелотболезни.Розынаобояхплывут,кружатся,наезжаютоднанадругую.

— Ничего? — кричит Фолькхаймер из другой комнаты, и Берндотвечает:

—Ничего!Вкакой-нибудьпараллельнойвселенной,думаетВернер,этаженщина

моглабыдружить сфрауЕленой.Вреальностиболееприятной,чем эта.ВнезапноВернерзамечаетнадвернойручкеквадраткоричневогобархатаскапюшоном, детскую пелеринку, и тут же в соседней комнате раздаетсябулькающий, изумленный возглас Ноймана-второго и выстрел, потомженскийкрикиещевыстрелы.Фолькхаймерстремительнопроходиттуда,остальныезаним.Нойман-второйстоитпередоткрытымстеннымшкафомидвумярукамидержитвинтовку.Всевпороховомдыму.Наполуженщина,одна рука заведена назад, будто она отказывается от приглашениятанцевать, а вшкафунерация, адевочка спростреленной головой.Глазаоткрытые и влажные, рот круглый от изумления. Это та самая девочка скачелей,иейникакнебольшесемилет.

Вернер ждет, что она моргнет. Моргни, умоляет он мысленно, нуморгниже.ОднакоФолькхаймеружезахлопываетшкаф,толькодверцанезатворяется,потомучтодевочкинаногаторчитнаружу,аБернднакрываетженщинуодеялом,и какмогНойман-второй такошибиться, но, конечно,он ошибся, потому что так всегда с Нойманом-вторым, со всеми в этомвзводе, с армией, с миром, они исполняют, что велено, им страшно, онипомняттолькоосебе.Назовимнечеловека,которыйпоступаетиначе.

Нойман-первый, сузив глаза, проталкивается вперед.Нойман-второй,свежеподстриженный,бессмысленнобарабанитпальцамиповинтовочномуприкладу.

—Зачемонипрятались?—спрашиваетон.Фолькхаймермягкоубираетдевочкинуногувшкаф.—Рацииздесьнет,—говоритонизакрываетдверцу.УВернератошнотаперехватываетгорло.Снаружи фонари качаются на ветру. С запада на город наплывают

тучи.Вернер забирается в «опель». Здания вокруг как будто растут и

нависаютнадним.Онупираетсялбомвкрышкуоткидногостолика,иеготошнитнапол.

Такчтонасамомделе,дети,количественновесьсвет—невидимый.Берндзалезаетпоследнимизахлопываетдверцу;«опель»трогаетсяс

места, наклоняется, огибая угол. У Вернера такое чувство, будто улицывсталибокомизакручиваютсяворонкой,агрузовиквеецентрезасасываетвсеглубже.

Двадцатьтысячльеподводой

Наполуперед входом в спальнюМари-Лорылежит что-то большое,завернутое в газету и перевязанное шпагатом. С лестничной площадкизвучитголосЭтьена:

—Поздравляюсшестнадцатилетием!Мари-Лораразрываетбумагу.Двекниги,однанадругой.Три года и четыре месяца с тех пор, как папа уехал из Сен-Мало.

Тысячадвестидвадцатьчетыредня.Почтичетырегодастехпор,каконапоследний разщупала брайлевскийшрифт, и всеже буквы возникаютизпамяти,какбудтооначиталаещевчера.

Жюль. Верн. Двадцать. Тысяч. Лье. Под. Водой. Часть. Первая.Часть.Вторая.

—Тыговорила,чтонеуспелаеезакончить.Ияподумал,может,неябудучитатьтебе,аты—мне?

—Нокак…—МсьеЭбрар,книготорговец.—Притомчтоничегонедостать?Ионижетакиедорогие!—Утебямногодрузейвэтомгороде,Мари-Лора.Оналожитсянаполиоткрываетпервуюстраницу:—Яначнуопятьспервойкниги.Ссамогоначала.—Замечательно!— «Глава первая. Плавающий риф. Тысяча восемьсот восемьдесят

шестой год ознаменовался удивительным происшествием, которое,вероятно,ещемногимпамятно…»

Она галопом пролетает первые десять страниц, и все возвращается:мир гадает, что за чудище таранит корабли, знаменитый морской биологпрофессорПьерАронаксберетсяраскрытьзагадку.Нарвалилиподвижныйриф? Что-то совсем другое? Вот-вотАронакс вылетит за борт фрегата, авскоре они с канадским гарпунщиком Недом Лендом окажутся наподводномкораблекапитанаНемо.

За окнами, закрытыми картоном, с платинового неба сеет мелкийдождь. Горлица идет вдоль водосточного желоба и курлычет. В заливеатлантический осетр серебристой лошадью выпрыгивает из воды ипропадает.

Телеграмма

Наизумрудныйберегприбылновыйкомандиргарнизона,полковник.Подтянутый, решительный, толковый. С медалями за Сталинград. Носитмонокль. При нем постоянно секретарь-переводчица, очень красиваяфранцуженка,котораятолибыла,толинебыламорганатическойсупругойодногоизпредставителейроссийскогоимператорскогодома.

Онсреднегороста,спреждевременнойсединой,новеговыправкеиманере держаться есть что-то такое, отчего все остальные кажутся наголову ниже его. Говорят, что до войны полковник руководил целойавтомобильной компанией. Что он понимает мощь Германской земли,чувствует в своихжилах биение ее темной доисторической силы.Что онсовершеннонепреклонен.

Каждыйвечерполковникрассылаеттелеграммы.Вчислешестнадцатиофициальныхдепеш,отправленныхимизСен-Мало13апреля1944года,естьсообщениевБерлин:

= ДЕПАРТАМЕНТЕ КОТ Д’АРМОР ЗАМЕЧЕНО РАДИОВЕЩАНИЕ ТЕРРОРИСТОВ

ТЧК ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО СЕН-ЛУНЭР ЛИБО ДИНАР ЛИБО СЕН-МАЛО ЛИБО

КАНКАЛЬТЧКПРОСИМПОМОЩИПОИМКЕИУНИЧТОЖЕНИИ=

Точка-точка-тире-тире, летит телеграмма по проводам через всюЕвропу.

8.9августа1944г.

Форт-Насиональ

На третий день осады Сен-Мало обстрел затихает, как будтоартиллеристыненадолгозадремалиуорудий.Горятдеревья,машины,дома.Немецкие солдаты в блиндажах пьют вино. В школьном подвалесвященниккропитсвятойводойстены.ДвеобезумевшиеотстрахалошадивыбилидвериконюшниигалопомнесутсяпогорящейГран-рю.

Примерно в четыре неверно направленный снаряд из американскойполевойгаубицы,перелетевчерезгородскуюстену,взрываетсяусеверногопарапета Форт-Насионаля, куда согнали против воли триста восемьдесятфранцузов.Девятьчеловекумираютнаместе.Уодногоизних—онтолькочтоигралвбридж—врукахпо-прежнемузажатыкарты.

Начердаке

Всечетырегода,чтоМари-ЛорапровелавСен-Мало,колоколацерквиСвятого Викентия били каждый час. Однако сегодня они молчат. Она незнает,какдолгопросиделаначердаке,незнаетдаже,деньсейчасилиночь.Время такое юркое — отпусти чуть-чуть, и оно выскользнет из рукнавсегда.

Жажданастольконестерпима,чтохочетсяпрокуситьрукуинапитьсясвоей кровью. Мари-Лора достает консервную банку из карманадядюшкиного пальто и припадает губами к краям. И у губ, и у крышкиметаллическийпривкус.Досодержимоговсегомиллиметр.

Нет,говоритпапинголос.Онуслышит.Яоткроютолькооднубанку,папа.Вторуюприберегунапотом.Немец

ужеушел.Почтинавернякаушел.Почемуоннезаделпроволоку?Онееразрезал.Илияпроспалаколокольчик.Дамалолипочему!Счегоемууходить,еслито,чтоонищет,здесь?Ктознает,чтоонищет?Тызнаешь.Ятакхочуесть,папа.Постарайсядуматьочем-нибудьдругом.Ревущиеводопадыхолоднойчистойводы.Тывыживешь,machérie.Откудатызнаешь?Потому что у тебя в кармане алмаз. Потому что я оставил его,

чтобыонтебяберег.Отнегоникакогопроку!Толькооднибеды!Тогдапочемувдомнепопалабомба?Почемуоннесгорел?Это камень, папа. Самый обычный. Есть лишь везенье и невезенье.

Случайифизика.Помнишь?Тыжива.Яживалишьпотому,чтодосихпорнеумерла.Неоткрывайбанку.Онтебяуслышитиубьет.Каконменяубьет,еслиянемогуумереть?Вопросыходятпокругу—мозгисейчасзакипят.Мари-Лорасадится

на банкетку и начинает водить пальцами по передатчику, пытаясьвспомнить объяснения Этьена: вот фонограф, вот микрофон, вот четыре

проводкаведуткдвумаккумуляторам.Итутвнизураздаетсяголос.Оченьаккуратноонасползаетсбанкеткииприжимаетсяухомкполу.Немец прямо под ней. Мочится в унитаз на шестом этаже. Журчит

бесконечная тонкая струйка, а немец постанывает, как от боли. Междустонамионвосклицает:«DasHäuschenfehlt,wobistduHäuschen?»[39]

Что-тоснимнетак.—DasHäuschenfehlt,wobistduHäuschen?Никакогоответа.Скемонразговаривает?Откуда-тоиз-задомадоноситсяминометнаяпальбаисвистснарядов

над головой. Немец идет из уборной в спальню Мари-Лоры. Все та жеприхрамывающаяпоходка.Ибормотание.Häuschen:чтоэтозначит?

Скрипят пружины ее матраса — этот звук ни с чем не спутать.Неужели немец все это время спал на ее кровати? Шесть выстреловпрокатываются один за другим, ниже, дальше, чем зенитный огонь.Корабельная артиллерия. И тут же барабаны, тарелки, гонги взрывовмалиновойсеткойрасчерчиваютнебонаддомом.Затишьекончилось.

Бездна в желудке, пустыня в горле—Мари-Лора достает из пальтобанку.Кирпичиножлежатрядом.

Нет!Еслиябудуслушатьтебя,папа,тоумруотголода,державрукахбанку

седой.Внизу, в спальне, все тихо. Снаряды летят упорно, через

предсказуемые интервалы, рисуя над потолком длинные алые параболы.Можнооткрытьбанку—заихсвистомбудетнеслышно.

ИИИИИИИ,свиститснаряд,дзынь,ударяеткирпичпоножу,аножпобанке.Глухойвзрывгде-товдали.Осколкистучатпостенамзданий.

ИИИИИИИ,дзынь.ИИИИИИИ,дзынь.Каждыйудар—молитва.Недайемууслышать!

Пятьударов,иизкрышкипроступаетжидкость.ШестымМари-Лореудаетсярасширитьотверстиеиотогнутьчастькрышкиножом.

Она подносит банку к губам и пьет прохладный солоноватый сок:фасоль. Консервированная фасоль. Вода, в которой варились стручки,какая-тонаудивлениевкусная;хочетсяпитьеевсемтелом.Папинголосвголовеужедавномолчит.

Головы

Вернер продевает антенну через мешанину досок в потолке иприкладывает к покореженной трубе. Никакого результата. Он начетвереньках проползает вдоль стен, укладывая антенну по периметруподвала, словно хочет опутать Фолькхаймера в его золотистом кресле.Опять ничего. Выключает полуживой фонарик, прижимает наушник кздоровомууху,зажмуриваетсяи,целикомобратившисьвслух,начинаетвтемнотедвигатьиголкупокатушкенастройки.

Трескпомех.Большеничего.Может, они слишком глубоко. Может, развалины дома экранируют

сигнал.Может,врациикакая-тофундаментальнаяполомка,которуюоннезаметил.Аможет,ученыефюрераизобрелисверхмощноеоружие,всяэтачастьЕвропыуничтоженаиВернерсФолькхаймером—последниеживыелюдинатысячукилометроввокруг.

Он снимает наушники и выключает станцию. Пайки давно съедены,фляжки опустели. Они с Фолькхаймером, давясь, выпили по несколькоглотковводыиз-подмалярныхкистей,иВернернеуверен,чтосможетещеразвзятьвротэтугадость.

Батареяврациипочтисела.Когдаонакончится,можнобудетвставитьамериканскуюодиннадцативольтнуюсчернойкошкой.Апотом?

Сколько кислорода в час потребляют легкие одного человека? Быловремя, когда Вернер с удовольствием занялся бы подсчетами. Теперь онсидитсдвумягранатамиФолькхаймеранаколеняхичувствует,каквнутриегогаснетпоследняяискрасвета.Вертитоднугранату,потомдругую.Онвзорвал бы их только для того, чтобы осветить подвал, чтобы последнийразхотьчто-нибудьувидетьглазами.

Фолькхаймериногдавключаетфонарьисветитвдальнийугол,гденадвухполкахчастьюстоят,частьюлежатвосемьилидевятьгипсовыхголов.Они примерно как у манекенов, только тщательнее проработаны: три сусами,двелысые,однаввоеннойфуражке.Унихестьстранноесвойство:оченьбелые,онипривыключенномфонарекакбудтоостаютсянасетчаткеВернера,невполневидимыеиневполненевидимые,ипочтичтосветятсявтемноте.

Безмолвные,внимательные,неморгающие.Обманзрения.Лица,отвернитесь.

В темнотеВернер подползает кФолькхаймеру; так хорошо отыскатьсредьмракамощноеколенодруга.Винтовкалежитрядом.ТелоБерндагде-топозади.

— Ты когда-нибудь слышал, что про тебя рассказывают? —спрашиваетВернер.

—Кто?—МальчишкивШульпфорте.—Кое-чтослышал.—Тебеэтонравилось?БытьВеликаном?Ичтотебявсебоялись?—Малорадостипостояннослышатьвопрос,скольковтебероста.Где-то на улице взрывается снаряд. Где-то там горит город, океан

разбиваетсяоберег,морскиежелудиколышутвеерамиусиков.—Аправда,скольковтебероста?Фолькхаймериспускаеткороткийсмешок.—Кактыдумаешь,Берндбылправнасчетгранат?—Нет,— говоритФолькхаймер с неожиданной твердостью.—Они

насубьют.—Дажеесликак-тозабаррикадироваться?—Насраздавит.Вернерпытаетсяразличитьсредьчернотыгипсовыеголовы.Если не гранаты, то что?НеужтоФолькхаймер и вправду верит, что

кто-нибудьстанетихраскапывать?Чтоонизаслуживаютспасения?—Такмыбудемпростождать?Фолькхаймернеотвечает.—Исколькоеще?Когда сядет аккумулятор, можно будет вставить американскую

батарейку,ирадиопроработаетещесутки.АможновставитьеевфонарьФолькхаймера. Батарейка даст им еще сутки треска атмосферных помех.Илиещесуткисвета.Нодлявыстрелаизвинтовкисветаненужно.

Помрачение

Что-томалиновойбахромойколышетсяна краю зрения.Наверно, онпринялслишкоммногоморфия.Илиболезньпрогрессируетидобраласьдоглаз.

Пепел снежинками вплывает в окно. Уже рассвет? Или это заревопожара?Простынинасквозьпропотели,формамокрая,будтоонкупалсявосне.Вортупривкускрови.

ФонРумпельперекатываетсянакрайкроватиисмотритнамакет.Онуже исследовал каждый квадратный сантиметр игрушки. Бутылкойотколотил угол. Сооружения по большей части полые — шато, собор,рынок,—но зачем тратить время и ломать их все, если самого главногодоманет?

Внесчастномгородезаокномпочтивсегоритилирушится,аздесь,вминиатюре,наоборот—городстоит,адом,гдеонсейчас,испарился.

Могладевочказабратьегоссобойприбегстве?Да,могла.ДядюпередотправкойвФорт-Насиональтщательнообыскали—обэтомфонРумпельпозаботился—иненашлиничего,кромебумаг.

Где-тообрушиласьстена,тонныкаменнойкладкисгрохотомоседаютназемлю.

То, что этот дом стоит среди всеобщего разрушения, — вполнеубедительное доказательство. Камень где-то здесь. Надо просто отыскатьего,покаещеестьвремя.Прижатьксердцуиждать,когдабогиняпротянетогненнуюрукуивыжжетегобеды.Выведетегоизцитадели,изосады,изболезни. Он будет спасен. Надо лишь заставить себя встать с кровати ипродолжить поиски. Методично. Сколько бы часов они ни заняли.Разобратьтутвсепокирпичикам.Начатьскухни.Ещераз.

Вода

Слышно, как внизу скрипят пружины матраса. Как немец,прихрамывая,спускаетсяполестнице.Онуходит?Сдался?

Пошелдождь.Тысячикапельбарабанятпокрыше.Мари-Лора встает на цыпочки и прижимается ухом к потолку.

Слушает журчание дождевых струй. Как там эта молитва? Та, которуюмадамМанекшептала,когдасЭтьеномнебылоникакогосладу?

Господи,милостьТвоя—огоньочищающий.Надо включить смекалку и логику. Как сделал бы папа или великий

морскойбиологпрофессорПьерАронакс уЖюльВерна.Немецне знаетпро чердак. У нее в кармане камень, есть еще одна банка с едой. Этопреимущества.

Дождь—тожехорошо.Онхотьнемного,дапритушитпожар.Можноли набрать дождевой воды для питья? Проделать дырки в крыше? Как-нибудь еще обратить его себе на пользу? Может, его стук заглушит еешаги?

Она точно знает, где стоят два оцинкованных ведра: сразу за дверьюспальни.Добратьсядоних,может,дажеотнестиодносюда…

Нет, отнести не получится. Слишком тяжелое ведро, слишкоммногошума,водарасплещется.Однакоможнодобратьсядоведраипогрузитьвнеголицо.Наполнитьводойбанкуиз-подфасоли.

Однамысль о воде— о том, как кончик носа, потом губы касаютсяхолоднойповерхности,—вызываетбиологическуютягу,какойМари-Лораещенезнала.Онамысленнопадаетвозеро,водазаливаетсявуши,врот,вгорло.Маленькийглоточек—имозгсновазаработает.Онаждет,чтопапинголосотсоветуетидти,ноголосмолчит.

От шкафа через комнату Анри, через лестничную площадку до еедвери — двадцать один шаг. Мари-Лора берет с пола нож и пустуюконсервнуюбанку, суетихвкарман.Тихонькоспускаетсяполестницеизсеми перекладин и долго стоит неподвижно за стенкой шкафа. Слушает,слушает, слушает, пригнувшись. Миниатюрный домик вдавливается вребра.Интересно, там,на крохотномчердаке,маленькаяМари-Лора тожевслушиваетсязашкафом?Такжесильноейхочетсяпить?Низвука,толькостучитдождь,превращаяСен-Маловмесивоизгрязиипепла.

Возможно,этоловушка:онуслышал,каконаоткрываетбанку,шумноспустился на первый этаж, тихо поднялся обратно и теперь стоит перед

шкафомспистолетомвруках.Господи,милостьТвоя—огоньочищающий.Мари-Лора упирается ладонью в стенку и сдвигает панель. Рубашки

гладятееполицу.Онаприоткрываетоднудверцу.Никаких выстрелов. Ничего. За выбитым окном дождь хлещет по

горящимзданиямстакимзвуком,будтоволныперекатываютгальку.Мари-Лорапризываетдедушку,вчьейспальнесейчасстоит,—любознательноговихрастого мальчика, от которого пахнет морем. Веселый, непоседливыйАнри берет ее за одну руку, Этьен — за другую. Дом становится какпятьдесят летназад.Внизу смеютсянарядныеродители, кухарка снимаетверхние створки с устриц, мадамМанек, молоденькая горничная, толькочтоиздеревни,стоитнастремянке,стираетпыльслюстрыинапеваетзаработой…

Папа,утебяестьключиотвсегонасвете.Мальчикиведутееклестничнойплощадкеидальше,мимоуборной.Вспальнеосталсязапахнемца:вродебыванильиещечто-токислое.

Мари-Лора не слышит ничего, кроме дождя и стука крови в висках.Онатихо-тихоопускаетсянаколенииведетрукойвдольщелимеждудосками.Звук, с которым пальцы касаются ведра, кажется громче соборногоколокола.

Дождь молотит по крышам и по стенам, струйками журчит завыбитыми окнами. Вокруг — ее камешки и ракушки. Папин макет. Ееодеяло.Игде-тодолжныбытьтуфли.

Мари-Лора наклоняет лицо и касается губами воды. Каждый глотоккажетсягромким,каквзрывснаряда.Один,три,пять.Мари-Лораглотает,дышит,глотает,дышит.Онавсейголовойвведре.

Дышит.Умирает.Грезит.Нешагилитам?Оннапервомэтаже?Неподнимается?Девять,одиннадцать,тринадцать—все,напилась.Идажеслишком—

вкишкахплещетсявода.Мари-Лораопускаетвведроконсервнуюбанку.Теперь вернуться без единого звука.Не задеть за стену, за дверь.Не

споткнуться, не пролить воду.С полной банкой в левой руке,Мари-Лораначинаетползкомвыбиратьсяизкомнаты.

Онаужеудвери,когдавновьслышитнемца.Онтремяиличетырьмяэтажаминиже,перерываеткомнату.Высыпаетнаполцелыйящикчего-то,кажетсяподшипников.Ониподпрыгивают,звенят,катятся.

Мари-Лора вытягивает правуюруку и прямо у порога натыкается начто-то большое, прямоугольное, твердое. Ее книга! Роман Жюль Верна!Как будто папа ей здесь его оставил! Наверное, немец скинул книгу с

кровати.Мари-Лоракакможнотишеберетееиприжимаеткгруди.Удастсялидобежатьдопервогоэтажа?Проскочитьмимонемцанаулицу?Однаководауженаполнилакапилляры,кровьпобежалабыстрее,мозг

заработал лучше. Мари-Лора не хочет умирать. Она и без того слишкомиспытывает судьбу.Даже если удастся чудомпробежатьмимонемца, нетгарантий,чтонаулицебудетбезопасней.

Вот она уже на площадке. В дедушкиной спальне. Ощупью находитплатянойшкаф,забираетсявнутрьитихозатворяетзасобойдверцы.

Балки

Снаряды проносятся над головой, и подвал дрожит, как отпроезжающих поездов. Вернер мысленно видит американскихартиллеристов:корректировщикиогнясмотрятизтанков,сосклонагоры,сгостиничного балкона; офицеры просчитывают скорость ветра, наклонствола,температурувоздуха;радистыповторяютуказания.

Три градуса правее, расстояние то же. Спокойные усталые голосанаправляютогонь.Наверное,такимжеголосомБогпризываетдушиксебе.Сюда,пожалуйста.

Всего лишь числа. Чистая математика. Привыкайте мыслить втакихкатегориях.Вотиунихтакже.

—Мойпрадед,—внезапноговоритФолькхаймер,—быллесорубомвтевремена,когдаещенепоявилисьпароходыивесьфлотбылпарусный.

Втемнотеточнонескажешь,новродебыонстоитиводитрукойпотреснувшейбалке—однойизтрех,накоторыхдержитсяпотолок.Коленичутьсогнуты—словноатлант,готовыйвпрячьсявработу.

— Тогда,— продолжаетФолькхаймер,— всей Европе нужны былимачтыдлякораблей.Однакопочтивсегосударствасвелисвоилеса.ВовсейАнглии, рассказывалпрадед, не осталосьниодного стóящегодерева.Такчто все мачты для английского и для испанского флота, да и дляпортугальского тоже, везли изПруссии, из лесов, в которых прошло моедетство. Дедушка знал, где растут самые высокие. Бывало, пять человектридняпилилиоднодерево—такиебылистволы.Спервавгоняликлинья,прадед говорил: как иголки в шкуру слона. Иногда приходилось вбитьболеесотниклиньев,преждечемдеревонаклонялось.

Сосвистомпроноситсяснаряд;подвалдрожит.— Прадед рассказывал, что ему нравилось воображать, как стволы

везут через всюЕвропу, через реки, черезморе в Британию, очищают откоры,обстругиваютиставятнакораблях,каконипроживаютцелуюжизнь,видят океаны, участвуют в сражениях, пока не упадут и не умрут второйсмертью.

Ещеодин снарядпролетает наверху; балкинад головой хрустят—аможетбыть,Вернерумерещится.Этоткусокуглябылкогда-то зеленымрастением,папоротникомилихвощом,которыйросмиллионлетназад.Аможет, не миллион, а два или даже стомиллионов лет назад.Можетевообразитьстомиллионовлет?

Вернерговорит:— Там, откуда я родом, деревья выкапывали из-под земли.

Доисторические.—Яодногохотел—выбратьсяоттуда,—отвечаетФолькхаймер.—Ятоже.—Атеперь?Берндпокрываетсяплесеньювуглу.Ютта там,далеко, видит, какиз

ночивыступаюттени,какшахтерывпервомутреннемсветебредутдомой.Ведьвдетствеонинехотелничегодругого,верно?Еговполнеустраивалэтот мир— мир ягод, морковных очистков и сказок фрау Елены. Дегтя,поездовзаокном,жужжанияпчелмеждурамами.Мир,гдебылибечевка,проволокаиголосизприемника,обещающийверетено,чтобыпрястьсвоигрезы.

Передатчик

Передатчикнастолеупечнойтрубы.Двалодочныхаккумуляторанаполу. Странный механизм, выстроенный десятилетия назад, чтобыразговаривать с призраком. Как можно тише Мари-Лора усаживается набанкетку.Укого-тонавернякаестьприемник—упожарных,еслиониещеостались,убойцовСопротивления,уамериканцев,которыеобстреливаютгород. У немцев в подземных фортах. Или даже у Этьена. Она пытаетсявообразить, как он сидит, съежившись, и крутит настройку призрачногорадио.Может,ондумает,чтоонамертва.Может,емунужналишьискорканадежды.

Мари-Лораощупываеттрубуинаходитрычаг.Налегаетнанеговсемтелом.Антеннавыдвигается,скрежещетокрышу.

Слишкомгромко.Онаждет.Считаетдоста.Внизупо-прежнемувсетихо.Пальцы находят под столом тумблеры: один для микрофона, другой

дляпередатчика.Онанепомнит,какойдлячего.Включаетобаподряд.Вкорпусепередатчикагудятлампы.

Неслишкомгромко,папа?Негромчеветерка.Отголоскипожара.Мари-Лораведетрукойвдольпроводаинаходитмикрофон.Просто закрыть глазане значити вмалой степенипонять, что такое

слепота.Подвашиммиромнебес,лицизданийестьболеедревниймир,гдевнешние поверхности исчезают и звуки рыбьими косяками плывут ввоздухе.Мари-Лорана чердаке, высоконад улицей, слышит, какшуршиткамыш на болоте в трех километрах от города. Как американцы в поляхнаправляют орудия на дымящийся Сен-Мало. Как в подвалах, где семьисидят у керосиновых ламп, всхлипывают дети, как вороны прыгают погрудам кирпича и мухи садятся на мертвые тела, как дрожит тамариск,трещат сойки и пылает трава на дюнах. Она чувствует исполинскийгранитный кулак, на котором стоит Сен-Мало, и океан, набегающий счетырех сторон, и внешние острова под вечным натиском прилива.Слышит,каккоровыпьютизкаменныхпоилокидельфинывыпрыгиваютиззеленойводыЛа-Манша,каквпятильеотберегапесокзаноситскелетымертвых китов, чей костный мозг столетиями служит пищей целымколонияморганизмов,которыепроживутжизнь,неувидевиодногофотонасолнечногосвета.Каквгротеулиткиползутпомокрымкамням.

Может,неябудучитатьтебе,аты—мне?Свободнойрукойонаоткрываеткнигунаколенях.Находитпальцами

строки.Подноситмикрофонкгубам.

Голос

Утромчетвертогоднявподвалеподразрушенным«Пчелинымдомом»Вернер крутит настройку починенной рации, и внезапно девичий голосговоритпрямовегоздоровоеухо:«Втричасаночименяразбудилокакое-то страшное сотрясение». Он думает: это голод, меня лихорадит, янавоображалневестьчтовтрескепомех…

Девушка продолжает: «Я приподнялся на постели и сталприслушиваться,каквдругменяотбросилонасерединукаюты».

Она говорит тихо, на прекрасномфранцузском, выговор у нее четче,чемуфрауЕлены.Вернерприжимаетнаушниккуху.

«Ясно, что „Наутилус“ на что-то натолкнулся и дал сильныйкрен», — говорит она, грассируя. С каждым звуком голос все глубжепроникаетвегомозг.Юныйвысокийголоснемногимгромчешепота.Еслиэтогаллюцинация,топустьонанекончается.

«Одна из таких ледяных глыб опрокинулась и ударила по„Наутилусу“,которыйстоялнаместеподводою.Затемонаскользнулапоегокорпусу,снепреодолимойсилойприподнялаего,вытеснилакверху,вменееплотныйслойводы».

Слышно,каконаязыкомоблизываетнёбо.«Номожнолибылоручатьсязато,чтомысейчасненатолкнемсяна

верхний слой торосов и не будем сдавлены между двумя поверхностямиледяныхмассивов?»

Сноваврываютсяпомехи,грозязаглушитьголос,иВернерсражаетсяснимиизовсехсил.Онсновамальчикначердакеинехочетпробуждатьсяотсна,аЮттатрясетегозаплечоишепчет:«Проснись!»

«Мы находились среди воды, но по обе стороны, всего в десятиметрах,вздымалисьледяныестены.Сверхуиснизутакаяжестена».

Девушка перестает читать, снова трещат помехи. Когда ее голосраздается опять, это взволнованный, настоятельный шепот: «Он здесь.Прямоподомной».

Передачаобрывается.Вернеркрутитнастройку,переключаетчастоты:ничего. Тогда он снимает наушники, идет в полной темноте кФолькхаймеруихватаетегозаплечо:

—Ячто-тослышал.Богаради…Фолькхаймер не шевелится, он словно вырезан из дерева. Вернер

дергаетизовсехсил,ноонслишкоммаленький,слишкомслабыйипочти

сразувыдыхается.—Перестань,—говоритголосФолькхаймераизтемноты.—Ничего

этонедаст.Вернер садится на пол. Где-то в развалинах орут кошки. Голодные,

наверное.Какон.КакФолькхаймер.ОдинмальчиквШульпфортеописывалВернеруНюрнбергскийсъезд:

океан знамен, плотная толпа и сам фюрер на трибуне, выстроенной поподобию алтаря, лучи прожекторов освещают колонны у него за спиной,воздух искрится праведным гневом, и понимаешь, ради чегожить. ГансаШильцера это сводило с ума, и Герриберта Помзеля тоже, и всехмальчишеквШульпфорте.ИлишьодинчеловеквокруженииВернеранеподдался на театральщину — его младшая сестра. Как? Каким образомЮттасразувсепоняла?Втовремя,когдамызналитакмало?

Номожнолибылоручатьсязато,чтомысейчасненатолкнемсянаверхний слой торосов и не будем сдавлены между двумя поверхностямиледяныхмассивов?

Онздесь.Прямоподомной.Сделайчто-нибудь.Спасиее.ОднакоБог—лишьбелыйхолодный глаз в небе,месяц, смотрящий

сквозьдым,какгородмало-помалуобращаетсявпрах.

9.Май1944г.

Крайсвета

В кузове «опеля» Фолькхаймер вслух читает Вернеру письмо.Тетрадныйлистоквегоручищахкажетсясовсемневесомым.

…И еще герр Зидлер из шахтоуправления прислал записку, гдепоздравляеттебя с успехами.Онпишет, чтотебя заметили. Значит лиэто,чтотыскоровернешьсядомой?ГансПфефферингпроситпередатьтебе,что«смелогопулябоится»,хотя,по-моему,этоплохойсовет.ЗубуфрауЕленыпочтипрошел,толькоонапо-прежнемунеможеткуритьиотэтоговсядерганая.Яписалатебе,чтооназакурила?..

ЗаплечомФолькхаймера,втреснувшемзаднемокнебудки,паритнадземлейрыжаядевочкавбархатнойпелеринке.Онаплыветсквозьдеревьяидорожные знаки, поворачивает вместе с дорогой, следует за машинойповсюду,каклуна.

Нойман-первый берет курс на запад. Вернер в одеяле лежит подлавкой, нешевелясь, отказывается от чая, от тушенки, а мертвая девочкаплыветзанимповсюду.Онавнебе,вокне,вдесятисантиметрахотлица.Двавлажныхнемигающихглазаитретий—пулевоеотверстие.

«Опель»проезжаетчереззеленыегородки,гдетополярядамитянутсявдольсонныхканалов.Двеженщинынавелосипедахсъезжаютнаобочинуисненавистьюпровожаютвзглядомнемецкийгрузовик.

—Франция,—говоритБернд.Надголовойкачаютсявишневыеветкивбелыхбутонах.Вернер открывает заднюю дверь и свешивает ноги, так что ступни

скользят почти сразу над дорогой.Лошадь катается по траве, пять белыхоблачковукрашаютнебо.

Вечер. Ужин в городке под названием Эперне. Хозяин гостиницыприноситвино,куриныеногиибульон.Вернерпьетбульон,иегодаженетошнит. Люди за столиками вокруг разговаривают на языке, на которомфрауЕленакогда-топелаемуколыбельные.Нойман-первыйотправляетсяискать солярку, Нойман-второй спорит с Берндом, правда ли в первуювойну цеппелины делали из коровьих кишок, а три мальчика в беретахстоят у входа и круглыми глазами таращатся на Фолькхаймера. За нимиоранжевые ноготки на клумбе складываются в мертвую девочку, затемвновьстановятсяцветами.

—Ещебульона?—спрашиваетхозяин.УВернеранетсилмотнутьголовой.Онбоитсяопуститьрукинастол:

онитакиетяжелые,чтопройдутчерездеревокаксквозьмасло.Они едут всю ночь и на рассвете останавливаются у блокпоста в

северной части Бретани. Вдалеке высится каменная цитадель Сен-Мало.Облака—чересполосица светло-серого и голубого,море под ними такоеже.

Фолькхаймер протягивает часовому приказы. Вернер, не спрашиваяразрешения,выпрыгиваетизгрузовикаиперелезаетчерезнизкийпарапетнапляж.Обходитчередузагражденийинаправляетсякводе.Вправовдольберега по меньшей мере на километр тянется деревянная конструкция,опутаннаяколючейпроволокой.

На гладком песке — ни одного отпечатка ноги. Галька и комьяводорослей лежат волнистой линией. Видны три острова с низкимикаменнымифортами;наконцепричала горит зеленыйфонарь.Почему-токажется,чтотакидолжнобыть:воткрайматерика,впередитолькоморе,дальшенекуда.Какбудто этоцель, ккоторойВернердвигался с техпор,какпокинулЦольферайн.

Он окунает руку в прибой и подносит пальцы ко рту, чтобыпопробовать соль на вкус. Кто-то выкрикивает его имя, но Вернер несмотрит в ту сторону. Ему хочется стоять тут весь день и смотреть, какрябитподсолнцемвода.Теперькричатужедвое,БерндиНойман-первый.НаконецВернероборачиваетсяивидит,чтоонимашутруками.Онидетпопеску,междузаграждениями,назадк«опелю».

Человек десять смотрят на него во все глаза. Часовые, несколькоместных.Укого-торукиприжатыклицу.

— Осторожней! — орет Бернд. — Там мины! Ты что, табличек невидел?

Вернерзалезаетобратновкузовискладываетрукинагруди.—Совсемсоображатьперестал?—спрашиваетНойман-второй.Редкие горожане прижимаются к домам, пропуская обшарпанный

«опель». Нойман-первый останавливает машину перед четырехэтажнымзданиемсголубымиставнями.

—Районнаякомендатура,—объявляетон.Фолькхаймер уходит в доми возвращается с полковником в полевой

форме:рейхсверовскийкитель,широкийремень,черныесапоги.Снимдваадъютанта.

—Мы предполагаем, что действует целая сеть, — говорит один изадъютантов. — За числовым шифром следуют объявления о крестинах,

помолвкахисмертях.—Апотоммузыка,почтивсегдамузыка,—добавляетвторой.—Что

этозначит,мынепонимаем.Полковник проводит двумя пальцами по безупречно выбритойщеке.

Фолькхаймерсмотритнанегоинаадъютантовкакнарасстроенныхдетей,которых надо срочно утешить, пообещать, что мелкая несправедливостьбудетисправлена.

—Мыихнайдем,—говоритон.—Этомноговременинезаймет.

Числа

ВрачвНюрнбергесообщаетРейнгольдуфонРумпелю,чтоопухольвгорле выросла до четырех сантиметров в диаметре. Размер опухоли втонкойкишкеоценитьтруднее.

—Тримесяца,—говоритдоктор.—Можетбыть,четыре.Часом позже фон Румпель на банкете. Четыре месяца. Сто двадцать

восходов, еще сто двадцать раз поднимать больное тело с кровати изастегивать в форму. Офицеры за столом возмущенно обсуждают другиечисла: Восьмая и Пятая немецкие армии отступают из Италии. Десятая,возможно,окружена.ЕдвалиудастсяудержатьРим.

Скольколюдей?Стотысяч.Сколькоедиництехники?Двадцатьтысяч.Подаюткубикипечени,подсоленныеиприперченные,вслякотибурой

подливки.ФонРумпельмолча смотрит в тарелку, пока ее не уносят. Тритысячи четыреста марок — вот все, что у него осталось. И трибриллиантика в конверте, который он держит в бумажнике. Каждыйпримернопокарату.

Женщина за столом увлеченно говорит про собачьи бега, про ихволнующийазарт,прото,какониеевозбуждают.ФонРумпельбереткофе,силясьунятьдрожьвруках.Официанттрогаетегозаплечо:

—Васктелефону.МеждугороднийзвонокизФранции.Фон Румпель на ватных ногах проходит через вращающуюся дверь.

Официантставиттелефонныйаппаратнастоливежливоудаляется.—Фельдфебель?ЭтоЖанБриньон.ИмяничегонеговоритфонРумпелю.— У меня есть сведения о мастере из музея. Про которого вы

спрашиваливпрошломгоду.—Леблане.—Да,оДаниэлеЛеблане.Вынезабылипромоегобрата?Выобещали

емупомочь,еслиячто-нибудьразузнаю.Три курьера, из них два найдены. Осталось решить последнюю

задачку.БогиняснитсяфонРумпелюпочтикаждуюночь:волосыунее—пламя,пальцы—древесныекорни.Безумие.Дажесейчас,покаонстоитутелефона,цепкийплющобвиваетгорло,взбираетсякушам.

—Да,вашбрат.Чтовыузнали?—Леблана обвинили в заговоре, что-то связанное сшато вБретани.

Арестовали в январе сорокпервогоподоносуместногожителя.Принемнашли чертежи и отмычки. Кроме того, его сфотографировали, когда онпроводилизмерениявСен-Мало.

—Вкакомонлагере?—Янесумелвыяснить.Системадовольносложна.—Актодоносчик?—МалуэнпофамилииЛевитт.КлодЛевитт.ФонРумпельзадумывается.Слепаядочь,квартиранарю-де-Патриарш

пустует с июня сорокового, Музей естествознания продолжает вноситьквартплату.Кудатакойчеловекубежит,еслинадобудетбежать?Еслипринем нечто очень ценное? И слепая дочка в придачу? Почему Сен-Мало?Очевидно,унеготамкто-тоблизкий.

—Мойбрат,—говоритЖанБриньон.—Выпоможетемоемубрату?—Спасибобольшое,—говоритфонРумпельикладеттрубку.

Май

ПоследниеднимаясорокчетвертоговСен-МалонапоминаютМари-Лорепоследние днимая сорокового вПариже: такиеже долгиеи такженаполнены благоуханием. Как будто все живое торопится жить наканунекакой-то катастрофы. По пути в булочную мадам Рюэль воздух пахнетмиртом,магнолиейивербеной;распустиласьглициния,повсюдуаркадыизанавесы цветов. Мари-Лора считает канализационные решетки; надвадцатьпервойонаминуетмяснуюлавку(звукводы,льющейсяизшланганамостовую),надвадцатьпятой—булочная.

Мари-Лоракладетнаприлавокпродовольственныйталон:—Одинпростойбатон,пожалуйста.—Акактвойдядя?Слова всегдашние, а вот мадам Рюэль сегодня какая-то необычная.

Словнонаэлектризованная.—Дядяздоров,спасибо.ИтутмадамРюэль—чегоникогдапрежденеслучалось—нагибается

черезприлавокиберетМари-Лорузащеки.Ладониунеевмуке.—Ты—сокровище!—Выплачете,мадам?Что-нибудьслучилось?—Всезамечательно,Мари-Лора.Ладони исчезают, и появляется батон — тяжелый, теплый, больше

обычного.—Скажидяде,чточаспробил.Чторусалкиобесцветиливолосы.—Русалки,мадам?—Онискоробудутздесь.Непройдетинедели.Подставляйруки.МадамРюэльвручаетеймокрый,холодныйкочанкапустыразмеромс

пушечноеядро.Онеле-елепролезаетвотверстиерюкзака.—Спасибо,мадам.—Атеперьбыстреедомой.—Наулицечисто?— Как вода в роднике. Никого. Сегодня чудесный день.

Незабываемый.Час пробил. Les sirènes ont les cheveux décolorés. Дядя слышал по

своему радио толки, что за Ла-Маншем, в Англии, собирается огромнаяармада: реквизируют и переоборудуют рыбачьи суда. Пять тысяч судов,одиннадцатьтысячсамолетов,пятьдесяттысячедиництехники.

На перекрестке с рю-д’Эстре Мари-Лора поворачивает не влево, кдому, авправо.Стометровдоукреплений, стосчем-товдольстены;онавытаскивает из кармана ключ, подарокЮбера Базена. Пляж закрыт ужемного месяцев, заминирован, затянут колючей проволокой, но осталасьстараяконура,гдеМари-Лораможет,невидимонидлякого,посидетьсредиулиток,воображаясебявеликимморскимбиологомАронаксом,почетнымгостемипленникомкапитанаНемо,свободнымотгосударствиполитики,плывущим через калейдоскоп морских чудес. Быть свободной! Лежать вботаническом саду с папой. Чувствовать его руки в своих, слышать, какподрагивают на ветру лепестки тюльпанов. Он сделал ее центром своейжизни;снимонапривыкласчитать,чтокаждыйеешагважен.

Тывсеещесомной,папа?Онискоробудутздесь.Непройдетинедели.

Преследование(снова)

Они ищут день и ночь. Сен-Мало, Динар, Сен-Сер-ван, Сен-Венсан.Нойман-первыйвтискиваетпотрепанный«опель»вузкиеулочки,гдебортагрузовика с обеих сторон скребут по стенам. Они проезжают маленькиесерыеблинныесразбитымиокнами, заколоченныебулочные,склоны, гдепленныемесятцемент,акряжистыепроституткитаскаютводуизколодцев,нонигденеслышатпередачи,окоторойговорилиадъютантыполковника.ВернерловитБи-би-сиссевераипропагандистскиестанциисюга,иногда—чередуточекитире.Однакониктонесообщаетосвадьбахипохоронах,нечитаетчиселиневключаетмузыку.

Вернеру и Бернду досталась комната на верхнем этажереквизированной гостиницы внутри крепости. Время здесь как будтоостановилосьдавным-давно.Напотолкетрехсотлетнейдавностилепнина:пальмовые листья, рога изобилия. Ночью по коридорам ходит мертваявенскаядевочка.ОнанесмотритнаВернера,входявоткрытуюдверь,ноонзнает:онапреследуетего.

Хозяин гостиницы заламывает руки, Фолькхаймер расхаживает похоллу.

Понебуползут самолеты—невероятномедленно.Вернеру кажется,чтосейчасонизастопорятсясовсемиупадутвморе.

—Наши?—спрашиваетНойман-первый.—Илиих?—Слишкомвысоко.Неразобрать.Вномере верхнего этажа—видимо, лучшем в гостинице—Вернер

встает в шестиугольную ванну и ребром ладони стирает с окна грязь.Крылатые семечки кружатся на ветру и падают в сумеречный колодецмежду зданиями. На темном потолке свернулась трехметровая пчелинаяцарицасфасетчатымиглазамиизолотистымпушкомнабрюшке.

***

ДорогаяЮтта!Прости, что не писал тебе в последние месяцы. Лихорадка почти

прошла,такчтоневолнуйся заменя.Сегодняя хочунаписатьтебепроморе.Онотакое многоцветное. Серебристое на заре, зеленое в полдень,синее вечером. Иногда оно кажется почти красным, а иногда — цвета

старинных монет. Сейчас по нему плывут тени облаков, и повсюдуискритсясолнце.Белыецепочкичаекнадволнами—какбусы.

Яничеговжизникрасивееневидел.Поройязасматриваюсьнанегоизабываю про свои обязанности. Мне кажется, оно вмещает все, чточеловекспособенперечувствовать.

ПередавайприветфрауЕленеивсемоставшимсядетям.

«Лунныйсвет»

Сегодня они работают в Старом городе под южной стеной. Сеетмелкийдождик, почтинеотличимыйот тумана.Вернер в кузове «опеля»,Фолькхаймер дремлет рядом на лавке. Бернд на парапете с первойстанцией, под плащ-палаткой. Его не слышно уже больше часа, значит,спит.Темно,толькогоритянтарнымсветомуказательнашкале.

Навсехчастотах—трескпомех,ивдруг…МадамЛабасообщает,чтоеедочьждетребенка.МсьеФерейшлет

приветдвоюроднымбратьямвСен-Венсане.Трескпомех.Голоскакбудтоиздавнего-давнегосна.Несколькослов

все с тем же бретонским акцентом: Следующая передача в четверг, вдвадцать три ноль-ноль. Пятьдесят шесть, семьдесят два… — ивоспоминаниявылетаютизпрошлого,какпоездизтемноты.Тембрголоса— точно как во французской передаче их детства. Затем вступаетфортепьяно:триодиночныеноты,интервал,аккорд;каждыйзвук—свеча,уводящаяглубжевлес…Узнаваниемгновенно.Какбудтоонтонул,сколькосебяпомнит,ивнезапнокто-товыдернулегоизводы.

У Фолькхаймера глаза по-прежнему закрыты. Через окошко впередней части будки видны неподвижные плечи Нойманов. Вернерприкрываетшкалу рукой.Мелодия разворачивается, становится громче…Он ждет, что сейчас раздастся голос Бернда, который поймал ту жепередачу.

Однаконичегонепроисходит.Всеспят.Откудаэточувство,чтобудка,вкоторойсидятонисФолькхаймером,наэлектризована?

Длинная знакомая тема— пианист играет в разных октавах, можноподумать, у него три, четыре руки— аккорды словно все более частыежемчужинынанитке,иВернервидитрядомссобойшестилетнююЮтту.Они вместе склонились над детекторнымприемником, рядомфрауЕленамеситтесто,аструныВернеровойдушиещенеоборваны.

Последниетакты,иостаетсятолькотрескпомех.Слышалилиостальные?Слышатлисейчас,какегосердцеколотитсяо

ребра?Вотдождь,всетакжетихонакрапываетмеждувысокимидомами.Вот Фолькхаймер, его подбородок уперт в могучую грудь. Фредерикговорил, у нас нет выбора, мы не распоряжаемся своей жизнью, но вконечном счете именно Вернер убедил себя, будто выбора нет. Вернер,видевший,какФредериквыплеснулводуназемлю(Небуду!),исостороны

наблюдавшийвсе,чтобылопотом.Смотревший,какФолькхаймервходитводиндомзадругим,какхищныйкошмарповторяетсявновьивновь.

Он снимает наушники, проходит мимо Фолькхаймера и распахиваетзаднююдверь.Фолькхаймероткрывает один глаз, огромный, золотистый,львиный.Спрашивает:

—Nichts?Вернерсмотритнарядвысокихмокрыхдомов.Ниодноокнонегорит.

Никакихантенн.Дождькапаеттихо,почтибеззвучно,новушахуВернерареветбуря.

—Nichts,—говоритон.Ничего.

Антенна

В «Пчелином доме» разместили восемь австрийских зенитчиков воглаве с лейтенантом. Пока их повар на кухне греет овсянку с ветчиной,остальные семеро кувалдами крушат межкомнатные перегородки начетвертомэтаже.Когдавсесадятсяужинать,Фолькхаймерестмедленно,тоиделопоглядываянаВернера.

Следующаяпередачавовторник,вдвадцатьтриноль-ноль.Вернер услышал голос, и что он сделал? Солгал. Предал своих.

Сколькосейчаслюдейвопасностииз-заегопоступка?Ивсеже,вспоминаяголосимелодию,ондрожитотрадости.

Половина Северной Франции в огне. Берег пожирает людей —американцев,канадцев,британцев,немцев,русских—повсейНормандии,тяжелые бомбардировщики превращают в прах города. Однако здесь, вСен-Мало, все так же колышется на дюнах трава, немецкие морякипроводятучебывпорту,артиллеристызагружаютбоеприпасывподземельяподфортомСите.

Австрияки из «Пчелиного дома» краном поднимают на бастион 88-миллиметровое орудие, устанавливают его на крестовине и накрываютзащитным брезентом. КомандаФолькхаймера работает две ночи кряду, ипамятьВернерашутитснимшутки.

МадамЛабасообщает,чтоеедочьждетребенка.Таккакжемозг,живущийсредьвечнойтьмы,выстраиваетдлянас

мир,полныйсвета?Если уфранцуза тотже передатчик, что когда-то посылал сигнал до

самого Цольферайна, антенна должна быть большой. Либо в ней сотниметровпроволоки.Такилииначе,онадолжнабытьзаметной.

Натретьюночьпослепервойпередачи—вчетверг—Вернерстоитвшестиугольнойваннеподпчелинойцарицей.Ставниоткрыты,заними—мешанина черепичных крыш. Над укреплениями носятся буревестники;колокольнюсобораокутываютклочьятумана.

Всякий раз, как Вернер смотрит на Старый город, его изумляютпечные трубы. Они огромные, по двадцать-тридцать штук над каждымкварталом.ДажевБерлиненеттакихтруб.

Нуконечно.Навернякауфранцузаантенназакрепленанатрубе.Вернербыстроспускаетсянаулицу,идетпорю-де-Форжер,потомпо

рю-де-Динан.Смотритнаставни,наводосточныетрубы,ищетпроводана

кирпичной стене, что-нибудь, что выдало бы передатчик. Шея ужезаболела. Пора возвращаться — он отсутствовал слишком долго, могутбыть неприятности. И так Фолькхаймер явно что-то заподозрил. Однакоровновдвадцатьтриноль-нольменьшечемвкварталеоттогоместа,гдеони поставили «опель», Вернер замечает то, что искал: вдоль трубыскользит антенна. Не толще швабры. Она поднимается метров надвенадцатьи,словноповолшебству,раскрываетсявбукву«Т».

Высокий дом на краю моря. Идеальное место для передатчика. Сулицыантеннапрактическиневидна.

Вернер слышит голос Ютты: «Я уверена, он ведет передачу изогромного дома, который больше всего нашего поселка. В доме тысячаоконитысячаслуг».Домвысокийиузкий,нафасадеодиннадцатьокон.Стенывпятнахоранжевоголишайника,замшелыеснизу.

НомерчетырепоулицеВоборель.Откройте глаза и спешите увидеть что можете, пока они не

закрылисьнавеки.Он быстро идет назад в гостиницу — голова опущена, руки в

карманах.

БольшойКлод

Клод Левитт — пухлый, обрюзгший, так и лоснится от сознаниясобственной значимости. Фон Румпель слушает парфюмера, а у самогоподкашиваютсяноги; слишкоммного сильных запаховв теснойлавке. Запоследние недели он посетил несколько летних резиденций в поискахкартин и статуй, которые либо никогда не существовали, либо емунеинтересны.Все—чтобыоправдатьсвойприездвСен-Мало.

Да,да,говоритпарфюмер,глядянанашивкифонРумпеля,нескольколет назад он помог властям выявить приезжего, который измерял здания.Ничегоособенного,простовыполнилсвойгражданскийдолг.

—Игдеонжилвтемесяцы,этотмсьеЛеблан?Парфюмер щурится, прикидывая, какую выгоду тут извлечь. Глаза,

обведенные черными кругами, трубят одно: «Я хочу! Дай!» Жалкиесущества, каждое мучительно к чему-то стремится. Однако здесь фонРумпель—хищник.Емунужнотолькотерпение.Неутомимость.Убиратьпрепятствияоднозадругим.

Он поворачивается, как будто собрался уйти, и с парфюмера мигомслетаетвсясамоуверенность.

—Подождите-подождите.ФонРумпельдержитсярукойзадверь:—ГдежилмсьеЛеблан?—Усвоегодяди.Никчемныйчеловек.Сголовойневпорядке.—Где?—Прямоздесь.—Парфюмеруказываетрукой.—Домномерчетыре.

Boulangerie

[40]

Лишь через день у Вернера выпадает час, чтобы вернуться к томудому. Деревянная дверь, перед ней решетка. Синие оконные рамы.Утренний туман такой густой, что крыши не видно. У Вернера в головекрутятся несбыточные фантазии: француз пригласит его в дом. Онивыпьют кофе, обсудят старые передачи. Может быть, распутают какую-нибудь важную эмпирическую проблему, мучившую его долгие годы.Можетбыть,французпокажетВернерусвойприемник.

Бред. Если позвонить в дверь, старик решит, что его пришлиарестоватьилиубитьнаместе.Антеннанадтрубой—вполнедостаточнаяулика.

Вернер может вломиться в дверь, вытащить старика на улицу изаслужитьпоощрение.

Тумансветлеет.Всоседнемдомекто-тооткрываетисновазакрываетдверь. Вернеру вспоминается, как Ютта строчила свои взволнованныеписьма,писаланаконверте:«ПроффесорувоФранцию»—ибросалаихвпочтовыйящикнаплощади.Воображала,чтофранцузуслышитее голос,каконаслышитего.Одиниздесятимиллионов.

Всю ночь Вернер мысленно упражнялся во французском: «Avant laguerre. Je vous ai entendu à la radio»[41]. Винтовку он оставит за спиной,рукибудетдержатьпобокам.Постараетсявыглядетьмаленьким,совсемнестрашным.Старикпоначалуиспугается,новсеудастсяобъяснить.Однако,пока Вернер стоит в редеющем тумане на улице Воборель и репетируетсвои слова, дверь дома номер четыре отворяется и оттуда выходит неседовласый ученый, а девушка. Стройная, хорошенькая девушка сзолотисто-каштановымиволосамиивеснушчатымлицом,вочкахисеромплатьице.Наплечеунее рюкзак.Онаидет влево, прямонаВернера, и утогоекаетсердце.

Улицасовсемузкая;девушказаметит,чтооннанеетаращится.Однакоонакак-тостраннодержитголову,лицонаклоненоводнусторону.Вернерзамечаеттрость,черныестеклаочковипонимает,чтоона—слепая.

Тростьстучитпомостовой.Девушкаужевдвадцатишагах.Никтонесмотритизокон;всезанавескизадернуты.Пятнадцатьшагов.Чулкинанейрваные, туфли велики, шерстяное платье чем-то заляпано. Десять шагов,пять. Девушка проходит на расстоянии вытянутой руки; сейчас Вернер

видит, что она выше его, хоть и ненамного. Не задумываясь, почти непонимая, чтоделает, онидетвслед заней.Трость стучитповодосточнойканавке, отыскивая каждую канализационную решетку. Девушка идетграциозно,словнобалерина,ногиунеетакиежевыразительные,какруки.Онаповорачиваетнаправо,потомналево,проходитполкварталаиуверенновходитвоткрытуюдверьмагазинчика.Наддверьюпрямоугольнаявывеска:«Boulangerie».

Вернерстоитнеподвижно.Туманпочтиразошелся,проглянулолетнеенебо. Женщина поливает цветы, старик в габардиновом костюмевыгуливает пуделя. На скамейке сидит тощий немецкий фельдфебель сбольшим зобом и запавшими глазами. Он опускает газету, смотрит наВернераитутжезаслоняетсяснова.

ОтчегоуВернерадрожатруки?Отчегоперехватилодыхание?Девушка появляется из булочной, аккуратно ступает на мостовую и

идетпрямонанего.Пуделькакразприладилсясправитьбольшуюнужду,идевушкааккуратноегообходит.ОнавторойразприближаетсякВернеру,еегубышевелятся.Она тихонько проговаривает—deux, trois, quatre[42]. Онможет сосчитать веснушкина ее лице, чувствует запах хлебаиз рюкзака.Миллион капелек тумана блестит на шерстяном платье и на волосах,солнцеочерчиваетихсеребристымореолом.

Он стоит как вкопанный. Ее длинная белая шея кажется емуудивительнобеззащитной.

Девушка не замечает его. Кажется, что для нее вообще нет ничего,кроме свежего туманного утра. Вот, думает он, та чистота, о которой имтвердиливШульпфорте.

Вернер прижимается спиной к стене. Кончик трости ударяет омостовуювдвухсантиметрахотегоботинка.Ивотдевушкаужепрошла:платье легонько колышется, трость движется взад-вперед, а он стоит исмотрит,покаонанепропадаетвтумане.

Грот

Немецкие зенитчики сбили американский самолет.Онупал вморе уПарамэ,летчиквыбралсянаберегипопалвплен.Этьенрасстроен,авотмадамРюэльизлучаетрадость.

— Красивый, как киноартист, — шепчет она, вручая Мари-Лоребатон.—Яуверена,онивсетакие.

Мари-Лора улыбается. Каждое утро одно и то же: американцы всеближе,немецкаяармиятрещитпошвам.КаждыйвечерМари-ЛорачитаетЭтьенувторуючасть«Двадцатитысячльеподводой».Теперьион,ионанезнают,чтотамдальше.«„Наутилус“прошелвтрисполовиноюмесяцаоколо десяти тысяч лье, — пишет профессор Аронакс. — Куда мыдержимпуть?Чтосулитнамбудущее?»

Мари-Лора кладет батон в рюкзак, выходит из булочной инаправляетсякгротуЮбераБазена.Оназакрываетрешетку,приподнимаетподоливходитвмелкуюводу,думаяободном:какбынераздавитьникогоизмелкихсуществнадне.

Идет прилив. Мари-Лора отыскивает морских желудей, шелковисто-мягкого анемона, легонько кладет палец на панцирь песчаной улитки. Тасразу замирает, втягивает в раковину голову и подошву. Потом вновьмедленно выпускает рога и ползет дальше, таща на себе закрученнуюраковину.

Чего ты ищешь, улиточка? Живешь ли ты мгновением или, какпрофессорАронакс,тревожишьсяобудущем?

Улитканачинаетвзбиратьсянастену,аМари-Лора,внасквозьмокрыхдядюшкиныхдомашнихтуфлях,шлепаетквыходуиужехочетзаперетьзасобойрешетку,когдамужскойголоспроизносит:

—Доброеутро,мадемуазель.Онаоступаетсяичутьнепадает.Тростьсозвономкатитсяпокамням.—Чтоврюкзаке?Онхорошоговоритпо-французски,но сразупонятно, что этонемец.

Онзагородилузкуюулочку.Сподолакапает,втуфляххлюпаетвода,пообестороны — высокие стены. Мари-Лора по-прежнему держится правойрукойзаоткрытуюрешетку.

—Атамчто?Укрытие?Голосзвучитпугающеблизко,новтакомузкомместе,гдеэхоотдается

от стен, трудно определить расстояние. Ей кажется, что батон в рюкзаке

бьется как живой. В нем почти наверняка — туго скрученная полоска.Числанабумаге—смертныйприговор.Дядюшке,мадамРюэль.Имвсем.

—Моятрость,—говоритона.—Закатиласьтебезаспину,милочка.Заспинойунемца—узкийпроулок,дальшезанавесплющаигород.

Тамможнозакричать,итебяуслышат.—Выпозволитемнепройти,мсье?—Конечно.Однакооннедвигаетсясместа.Дверьтихонькоскрипит.—Чтовамнужно,мсье?Голоспредательскидрожит;еслинемецещеразспроситпрорюкзак,у

нееразорветсясердце.—Чтотытутделаешь?—Намнеразрешаютходитьнапляж.—Итыходишьсюда?—Собирать улиток.Мне пора идти,мсье.Позвольтемне взятьмою

трость.—Нотынесобиралаулиток,девочка.—Можномнепройти?—Сперваответьнавопросотвоемотце.—Опапе?—Что-тохолодноевнутриеестановитсяещехолоднее.—

Папасейчаспридет.Немецпринимаетсяхохотать,иегосмехотдаетсяотстен.— Сейчас, говоришь? Твой папа, который в тюрьме за пятьсот

километровотсюда?Нитки страха прошивают грудь. Надо было слушать тебя, папа.

Никогданевыходитьиздому.—Брось,petitecachotière[43],—говоритнемец,—нечеготакпугаться.Мари-Лора слышит, что он тянется кней, чувствует гнилой запахиз

егорта,ичто-то—кончикпальца?—касаетсяеезапястьявтотсамыймиг,когдаонаотступаетнашагислязгомзахлопываетрешетку.

Немецпадаетикак-тооченьдолговстает;Мари-Лорадумала,чтоонвскочит сразу. Она поворачивает ключ в замке, убирает его в карман и,пятясь в низкое пространство конуры, находит трость. Немец по другуюсторонурешетки,ноегоголоспреследуетМари-Лору:

— Девочка, из-за тебя я выронил газету. Я всего лишь скромныйфельдфебель, и мне надо задать тебе вопрос. Один простой вопрос, и яуйду.

Море рокочет, улитки шебуршат на камнях. Достаточно ли частая

решетка,непролезетлионмеждупрутьями?Достаточноликрепкипетли?Только бы они выдержали! Она в мощной толще укреплений. Холоднаяводаприбывает;каждыедесятьсекундвконурузаплескиваетноваяволна.Слышно,какнемецрасхаживаетпередвходом,припадаянаоднуногу:раз—пауза—два;раз—пауза—два.Мари-Лорапытаетсявообразитьпсов,которые,пословамЮбераБазена,жилиздесьстолетияназад.Сторожевыхпсов размером с лошадь, которые вцеплялись людям в ноги и вырываликускимяса.Онавстаетнаколени,сжимаетсяиговоритсебе:я—Улитка.Вкрепкомпанцире.Неуязвимая.

Агорафобия

Тридцать минут. Мари-Лора должна была вернуться через двадцатьодну; Этьен засекал много раз. Как-то она пришла через двадцать триминуты.Обычноприходиткудабыстрее.

Тридцатьодна.Добулочнойчетыреминутыходу.Четыретуда,четыреобратно,игде-

топодорогенабегаетещетринадцать-четырнадцать.Онзнает,чтоМари-Лора обычно ходит к морю; когда она возвращается, от нее пахнетводорослями, морским укропом и маленьким курчавым растением,похожим на красный мох. Этьену неизвестно, куда именно ходит егоплемянница, но он всегда былуверен, что с ней все будет хорошо.Что влюбознательности — ее сила. Что она в тысячу раз приспособленней кжизни,чемонсам.

Тридцать две минуты. Из окна пятого этажа никого внизу не видно.Вдругона заблудиласьи теперьведетпальцамипостененаюжномкраюгорода, уходя с каждой секундой все дальше от дому. Или попала подмашину,илиутонулавлуже,илиеесцапалнемецкийсолдатснехорошиминамерениями.Иликто-нибудьузналпрохлеб,прочисла,пропередатчик.

Пожарвбулочной.Этьенбегомспускаетсянапервыйэтаживыглядываетвокнокухни.

Перед домом спит кошка. На восточных стенах — прямоугольникисолнечногосвета.

Этовсеонвиноват.Этьен задыхается. В тридцать четыре минуты по своим часам он

надеваетботинкииотцовскуюшляпу.Стоитвприхожей,собираявсюсвоюрешимость.Когдадвадцатьчетырегоданазадонпоследниеразывыходилиз дому, то пытался смотреть людям в глаза, держаться так, будто все впорядке. Но приступы подкрадывались исподволь, непредсказуемо, какбандиты.Спервавесьвоздухнаполнялсяужасом.Потомлюбойсвет,дажечерез опущенные веки, становился невыносимо ярким. Он не мог идти,потому что каждый его шаг отдавался грохотом. Крохотные глазкисмотрелиизмостовой, в тениу стенворочалисьпокойники.КогдамадамМанек приводила его домой, он забивался в дальний угол кровати изажимал уши подушками. Вся энергия уходила на то, чтобы не слышатьстуккровивушах.

Сердце мелко стучит в далекой холодной клетке. Приближается

мигрень.Жуткая,жуткая,жуткаяголовнаяболь.Двадцать сердцебиений. Тридцать пять минут. Он поворачивает

защелку,открываетрешетку.Выходитнаулицу.

Ничего

Мари-Лорапытаетсявспомнитьвсе,чтознаетпрощеколдуизамокнарешетке,все,чтоощупалиеепальцы,все,чтосказалбыейотец.Железныйштырь, продетый в три ржавые скобы, врезной замок с проржавевшим«язычком». Можно ли сбить его выстрелом из пистолета? Немец водитгазетойпопрутьямрешеткиибормочет:

—Приехалвиюне,арестовалиеготольковянваре.Чтоонделалвсеэтовремя?Зачемизмерялздания?

Онасъежиласьудальнейстеныгрота,рюкзакприжаткживоту.Водауже до колен, холодная, несмотря на то что сейчас июль. Видит ли еенемец? Мари-Лора аккуратно открывает рюкзак, разламывает батон, невытаскиваяегонаружу,мнетмякиш,ищаполоскубумаги.Вот.Онасчитаетдотрехисуетбумажкуврот.

—Просто скажимне,— кричит немец,—не оставил ли тебе чего-нибудьотецилинеговориллиочем-нибудь,чтопривезссобойизмузея.Тогдаяуйдуиникомунерасскажупроэтоместо.КлянусьБогом!

Бумагамежду зубамипостепенноистирается в кашицу.УногМари-Лоры улитки заняты своей работой: скоблят, жуют, спят. У них во рту,рассказывал Этьен, зубы в восемьдесят рядов, примерно по тридцать вкаждомряду,двесполовинойтысячизубовукаждойулитки,ивсескребут,трут,шуршат.Высоконадукреплениямикричатчайки.КлянусьБогом?Какдолго эти невыносимые мгновения длятся для Бога? Триллионную долюсекунды?Жизньлюбогосущества—искоркавбездоннойчерноте.Какиетутмогутбытьклятвы?

—Меня совсем загоняли,— говорит немец.—ЖанЖувене в Сен-Бриё,шестьМонепо соседству, яйцоФабержевпоместьеподРенном.Ятакустал.Неужелитынепонимаешь,какдолгояищу?

Почему папа не остался? Разве не она для него главное?Мари-Лорапроглатываетразжеваннуюбумагуирезкоподаетсявперед:

—Ничегоонмненеоставил!—Онасаманеждала,чтовголосебудетстолько злости. — Ничего! Только дурацкий макет города и пустоеобещание! Только мадам, которая умерла, и дядюшку, который боитсямуравья!

Немец перед решеткой молчит. Наверное, обдумывает ее ответ. Икажется,еевзрывегоубедил.

—Атеперь,—кричитона,—уходите,какобещали!

Сорокминут

Туманужепочтирассеялся,солнечныйсветзаливаетмостовую,дома,окна.Весьвхолодномпоту,Этьендобегаетдобулочнойипротискиваетсявначалоочереди.ВозникаетлицомадамРюэль,белое,каклуна.

—Этьен?Нокак?..Передглазамиплывутмалиновыепятна.—Мари-Лора…—Онане?..Прежде чем он успевает мотнуть головой, мадам Рюэль поднимает

прилавок,хватаетЭтьенаподрукуитащитквыходу.Женщинывочередишушукаются, то ли возмущенно, то ли заинтригованно. Мадам РюэльвыводитЭтьенанаулицуРобераСюркуфа.Циферблатнаручныхчасовкакбудто вырос. Сорок одна минута? Он словно разучился считать. МадамРюэльстискиваетегоплечо.

—Кудаонамоглапойти?Ротпересох,мыслиелеворочаются.—Иногда…она…наобратномпути…идеткморю.—Нопляжизакрыты.Иукреплениятоже.—МадамРюэльсмотрит

поверхегоголовы.—Значит,онаходиткуда-тоеще.Онистоятпосредиулицы.Где-тостучитмолоток.Война,думаетЭтьен

отрешенно,эторынок,гдечеловеческаяжизньтакойжетовар,каклюбойдругой;ееобмениваютнашоколад,пули,парашютныйшелк.НеужелизаэтичислаонотдалжизньМари-Лоры?

—Нет,—шепчетон.—Онаходиткморю.—Еслионинайдутхлеб,—шепчетвответмадамРюэль,—мывсе

погибли.Он вновь глядит на часы, но солнце как будто выжгло сетчатку. В

пустой витрине мясной лавки покачивается на бечевке одинокий кусоксоленойгрудинки.ТроешкольниковсмотрятнаЭтьена,ожидая,когдатотупадет.И вот, когда утро уже готово разлететься осколками, он внезапноотчетливо видит железную решетку перед старой конурой в городскихукреплениях.Место, где они втроем играли в детстве: он, Анри иЮберБазен.Маленькая сырая пещера, гдемальчишкимогут поорать в голос, амогуттихонькопофантазировать.

Тощийкакспичка,смертельнобледныйЭтьенЛебланбежитпорю-де-Динан, а за ним едва поспевает мадам Рюэль, жена пекаря; свет еще не

виделтакихжалкихспасателей.Церковныйколоколбьетдва,три,четырераза,итакдовосьми.Этьенсворачиваетнарю-де-Бойе,иногисаминесутего вдоль чуть наклонной крепостной стены, по дорожке их с братомдетства,поднависшийзанавесплюща,атам,подругуюсторонузапертойрешетки,—дрожащая,мокраядопояса,носовершенноживаяМари-Лора.Онасжаласьвкомокустены,наколеняхунеераскрошенныйбатон.

—Тыпришел,— говорит она после того, как впустила их внутрь ипочувствоваланасвоихщекахрукиЭтьена.—Тыпришел…

Девушка

Вернер помимо воли все время думает о ней. Девушка с тростью,девушкавсеромплатье,девушка,сотканнаяизтумана.Веевстрепанныхволосах,вбесстрашнойпоступиестьчто-тоотиногомира.Онапоселиласьвнем,живойдвойникубитойвенскойдевочки,преследующейегокаждуюночь.

Ктоона?Дочьфранцузскогорадиста?Внучка?Зачемонподвергаетеетакойопасности?

ОниколесятподеревушкамвдольрекиРанс.Вернернесомневается,чтоегоскороразоблачат.Онвспоминаетбезупречновыбритогополковникаперед комендатурой, тощего фельдфебеля с газетой. Они уже знают? АФолькхаймер?Иестьлиспасение?ИногдавечерамивсиротскомдомеонисЮттоймечтали,чтоледизканаловподнимется,наползетнаполя,скроетшахтерские домишки, раздавит фабричные трубы, так что утром онивыглянут в окно и вместо всего привычного увидят лишь белыйсверкающийпростор.Такоечудонужноемутеперь.

ПервогоавгустакФолькхаймеруприходитлейтенант.Напозицияхнехватаетлюдей,сообщаетон.Всех,ктонезанятнепосредственновоборонеСен-Мало, отправляют в боевые части. Нужны по меньшей мере двачеловека.

Фолькхаймер обводит их взглядом. Бернд слишком стар. Вернер —единственный,ктоумеетчинитьоборудование.

Нойман-первый.Нойман-второй.Через час оба сидят в кузове армейского грузовика, зажав винтовки

между колен. Нойман-второй не похож на себя: будто смотрит не набывшихтоварищей,анасвоюсмерть.Будтоонсейчаспокатитсявчернойкаретепокрутомуоткосувбездоннуюпропасть.

Нойман-первый машет рукой. Лицо равнодушное, но складки вуголкахглазвыдаютотчаяние.

—В конце концов,— говоритФолькхаймер, провожая грузовик,—всемытамбудем.

В ту ночь Фолькхаймер ведет «опель» по приморскому шоссе навосток, в сторону Канкаля. Бернд с первой станцией усаживается напригорке,Вернерсовторойостаетсявкузове.Фолькхаймервкабине;егомощныеколениупираются в руль.Далеко вморе что-то горит, возможнокорабль, и на небе подрагивают созвездия. Вернер знает, что в два часа

двенадцатьминутфранцуз снова выйдет в эфир, а он выключит станциюили сделает вид, будто слышит только помехи. Прикроет шкалу рукой ипостараетсянедрогнутьниодниммускулом.

Домик

Этьенговорит,чтоненадобылостольконанеевзваливать,подвергатьеетакойопасности.Чтоонабольшенебудетвыходитьиздому.Поправдесказать, Мари-Лора рада. Немец преследует ее в кошмарах; онтрехметровый краб-стригун, щелкает клешнями и шепчет в ухо: «Одинпростойвопрос».

—Акакжебатоны,дядя?—Занимибудуходитья.Мнессамогоначаланадобылотакделать.УтромчетвертогоипятогоавгустаЭтьенподолгустоитпереддверью,

бормочасебеподнос,потомтолкаетрешеткуивыходит.Оченьскороподтелефоннымстоликомнатретьемэтажезвенитколокольчик:этозначит,чтоЭтьен вернулся, задвинул три засова и стоит в прихожей, тяжело дыша,словночудомизбежалтысячиопасностей.

Помимо хлеба, есть почти нечего. Горох. Перловая крупа. Сухоемолоко. Последние банки домашних консервов мадам Манек. В головеМари-Лорынеотступнокружатодниитежевопросы,имыслинесутсязаними, как гончие. Сперва полицейские два года назад: «Мадемуазель,упоминал ли он что-нибудь конкретное?» Потом хромой фельдфебель смертвым голосом: «Не оставил ли тебе чего-нибудь отец или нерассказываллиочем-нибудь,чтопривезссобойизмузея?»

Папа ушел. Мадам Манек ушла. Мари-Лора помнит, как вздыхалипарижскиесоседи,когдаонаослепла:«Словнонаэтойсемьепроклятье».

Онапытаетсязабытьстрах,голод,вопросы.Надожить,какулитка,—от мгновения до мгновения, по сантиметрику. Утром шестого августаМари-ЛорасидитсЭтьеномнакушеткеичитаетвслухследующиестроки:«И верно ли, что капитанНемо никогда не отлучается с „Наутилуса“?Развенебывало,чтооннепоказывалсяцелыминеделями?Чтоонделалвэто время?Я воображал, чтоон страдаетприпадкамимизантропии!Анасамомделеневыполняллионкакую-либотайнуюмиссию,недоступнуюмоемупониманию?»

Оназахлопываеткнигу.— Разве ты не хочешь узнать, спасутся ли они на этот раз? —

спрашиваетЭтьен.Однако Мари-Лора мысленно повторяет странное письмо отца,

последнее,котороеониполучили.

Помнишь твои дни рождения? Как утром на столе тебя всегдаждали два подарка? Мнежаль, что все так обернулось. Если захочешьпонять, поищи внутри дома Этьена внутри дома. Я знаю, что тыпоступишь правильно, хотямне хотелось бы подаритьтебе что-нибудьполучше.

Мадемуазель,упоминаллиончто-нибудьконкретное?Можнонампосмотретьто,чтоонпривезссобой?Унеговмузеебыломногоключей.Делоневпередатчике.Этьеношибается.Немцаинтересуетнерадио,

ачто-то,очемМари-Лора,поегомнению,можетзнать.Ионуслышалто,чтохотел.Онавсе-такиответиланаеговопрос.

Толькодурацкиймакетгорода.Вотпочемуонушел.ПоищивнутридомаЭтьена.—Чтостобой?—спрашиваетдядя.Внутридома.— Мне надо отдохнуть, — говорит она, поднимается по лестнице,

прыгая через две ступени, закрывает дверь спальни и запускает руки вмакет.

Восемьсот шестьдесят пять зданий. Вот, в углу, высокий узкий дом№ 4 по улице Воборель. Пальцы скользят по фасаду, находят двернойпроем.Нажатие—идомиквыскакиваетизмакета.Мари-Лоратрясетего—ничего.Новедьтакбывалоираньше.Хотяпальцыдрожат,онарешаетголоволомку в считаные секунды. Поворачивает трубу на девяностоградусов,сдвигаетдощечкикрыши:раз,два,три.

Четвертая дверь, и пятая, и так далее, до тринадцатой запертойдверинебольшебашмака.

Откудатогдаизвестно,спросилидети,чтоонточнотам?Надоверитьпреданию.Онапереворачиваетдомик.Наладоньвыпадаетгрушевидныйкамень.

Числа

Авиация союзников разбомбила железнодорожный вокзал. Немцывзорвали портовые сооружения. Самолеты возникают из облаков ипропадаютснова.Этьенслышал,чтовСен-Сервансвозятраненыхнемцев,что американцы захватили Мон-Сен-Мишель в тридцати километрах отСен-Мало,чтоосвобожденияможнождатьсоднянадень.Онприходиткбулочной,какразкогдамадамРюэльотпираетдверь.Тасразупроводитеговдом:

— Им нужно знать положение зенитных батарей. Координаты.Справитесь?

Этьенстонет:—УменяМари-Лора.Почемуневы,мадам?— Я ничего не понимаю в картах, Этьен. Минуты, секунды,

магнитные склонения, поправки. Вы в этом разбираетесь. Вам нужнотольконайтибатареи,отметитьнакартеипередатькоординаты.

—Мнепридетсяходитьскомпасомиблокнотом,другихспособовнет.Менязастрелят.

— Им очень важно знать точную позицию орудий. Подумайте,скольких людей это спасет. И надо все выяснить сегодня же ночью.Говорят,чтозавтраинтернируютмужчинотвосемнадцатидошестидесятилет. У каждого проверят документы и всех, кто по возрасту способенвоевать и может быть участником Сопротивления, запрут в Форт-Насионале.

Полшатается. Этьен в паутине, она опутывает руки и ноги, трещитприкаждомдвижении,какгорящаябумага.Скаждойсекундойкоконвсетуже. Звенит колокольчик на двери, кто-то входит.Мадам Рюэль, словнорыцарскоезабрало,опускаетналицомаскуравнодушия.

Онкивает.—Хорошо,—говоритонаисуетбатонемуподмышку.

Мореогня

Унегосотниграней.Мари-Лоратоиделоберетегоитутжекладетобратно,словноонжжетпальцы.Арестпапы,исчезновениеЮбераБазена,смерть мадам Манек — неужто один камень может причинить стольконесчастий?

Ей слышится скрипучий, пахнущий вином голос старого доктораЖеффара: «Быть может, царицы плясали ночи напролет, украсив имприческу.Бытьможет,из-занегоначиналисьвойны.

Владелецкамнябудетжитьвечно, но, покудаалмаз унего, на всех,когоонлюбит,будутсыпатьсянесчастья».

Вещи—простовещи.Сказки—простосказки.Очевидно,именноэтоткамешекнуженнемцу.Надооткрытьставнии

выброситьеговокошко.Отдатькому-нибудь,комуугодно.Зашвырнутьвморе.

Этьен поднимается на чердак. Слышно, как скрипят над головойполовицы,каквключаетсяпередатчик.Мари-Лоракладеткаменьвкарман,берет макет дома и уже подходит к платяному шкафу, когда ееостанавливаетоднамысль.Папасчиталалмазнастоящим.Иначезачембыон соорудил коробочку-головоломку? Зачем оставил камень в Сен-Мало,если не из страха, что его конфискуют по дороге? И значит, именнопоэтому не взял Мари-Лору с собой. Получается, что камень хотя бывнешне похож на алмаз стоимостью в двадцать миллионов франков. Вовсякомслучае,папаповерил,чтооннастоящий.Втакомслучае,чтобудет,еслипоказатьегодяде?Изаявить,чтоалмазнужновыброситьвокеан?

Онаслышитмальчишескийголосвмузее:«ЧастолинатвоихглазахвыкидываютвморепятьЭйфелевыхбашен?»

Ктодобровольнорасстанетсястакимкамнем?Ичто,еслипроклятиеневыдумкаионапередастегодяде?

Однако проклятия бывают только в сказках. Земля — это магма,континентальнаякораиокеан.Силатяготенияивремя.Ведьтакже?Мари-Лора крепко сжимает кулак, возвращается к себе в спальню и убираеткамень обратно в макет дома. Задвигает на место три дощечки крыши.Поворачиваеттрубунадевяностоградусов.Кладетдомиквкарман.

***

Прилив в ту ночь особенно высокий; огромные волны бьют воснования крепости, море зеленое, и на нем в лунном свете белеютплавучиеостровкипены.Мари-Лорапросыпаетсяотстукавдверь.

—Яухожу,—говоритЭтьен.—Которыйчас?—Скорорассвет.Явернусьчерезсорокпятьминут.—Зачемтыидешь?—Лучшетебенезнать.—Акакжекомендантскийчас?—Ямигом.И это говорит ее дядюшка, который за четыре года их знакомства

ничегонеделалбыстро.—Ачто,еслиначнутбомбить?—Ужепочтисветает.Мненадоуспеть,покатемно.—Будутлибомбитьдомá,дядюшка?Когдаэтоначнется?—Домáбомбитьнестанут.—Адолгоэтобудет?—Нет,совсемнедолго.Спи,Мари-Лора,акогдатыпроснешься,яуже

будуздесь.Вотувидишь.—Можноянемноготебепочитаю?Разужпроснулась.Мытакблизко

кконцу.—Вотвернусь,ипочитаем.Она пытается успокоить мысли, замедлить дыхание. Не думать про

домикподподушкойистрашныйгрузвнутри.— Этьен, — шепчет Мари-Лора, — ты не жалеешь, что мы сюда

приехали?ЧтоясвалиласьтебенаголовуивамсмадамМанекпришлосьобо мне заботиться? Ты никогда не чувствовал, что я навлекла на тебяпроклятие?

—Мари-Лора,—говоритонбезколебанийидвумярукамистискиваетееладонь,—тылучшее,чтобыловмоейжизни.

Что-тословнонависаетвтемноте,какая-торевущаяволна,огромныйморскойвал.ОднакоЭтьенлишьпроизноситвторойраз:«Спи,акогдатыпроснешься,яужебудуздесь»,имгновениеспустяонасчитаетегошагиналестнице.

АрестЭтьенаЛеблана

Этьен уже не помнит, когда прошлый раз чувствовал себя такимздоровымисильным.Онрад,чтомадамРюэльпоручилаемуэтопоследнеезадание.Координатыоднойзенитнойустановкионужепередал:онастоитнаукрепленияхпозади«Пчелиногодома».Осталисьещедвебатареи.Надовзятьазимутсдвухизвестныхточек—этобудутколокольняиостровПти-Бе — и по ним вычислить положение третьей, неизвестной. Простаятриангуляция.Кудалучше,чемразговариватьспризракамиусебявголове.

Он сворачивает на рю-д’Эстре и по задворкам училища срезает кулочкепозади«Отель-Дьё».Ногинесутего,каквюности.Вокругникого.За туманом уже брезжит рассвет. Город вокруг — теплый, душистый,сонный,домапообе стороныкажутсяпочтинематериальными.НамигуЭтьена мелькает чувство, что он идет по длинному-предлинному вагону,все пассажиры спят, а поезд скользит во тьме к огромному сияющемугороду:тамгорятарки,сверкаютбашни,взмываютввысьфейерверки.

Из темноты под крепостной стеной возникает человек в немецкойформеи,хромая,идетнавстречуЭтьену.

7августа1944г.

Мари-Лора просыпается от грохота тяжелых орудий. Она идет черезлестничную площадку, открывает платяной шкаф, тростью сдвигаетрубашкиитриждытихонькостучитвфальшивуюзаднююстенку.Ничего.Онаспускаетсянапятыйэтажистучитсявдядюшкинукомнату.Никакогоответа.Онавходит.Егопостельпустаихолодна.

НетЭтьенаинавторомэтаже,инакухне.Гвоздик,накоторыймадамМанеквешалаключи,пуст.Дядюшкиныхботиноквприхожейнет.

Явернусьчерезсорокпятьминут.Мари-Лора силится унять панику. Важно не предполагать худшего.

Она проверяет проволоку, ведущую к колокольчику, — на месте. ПотомотрываеткусокотвчерашнегобатонамадамРюэльисъедаетего,несадясьза стол. Воду — вот чудо! — снова дали. Мари-Лора наполняет дваоцинкованных ведра, относит их к себе в спальню. Подумавши,возвращаетсянатретийэтажиналиваетваннудокраев.

Затемонаоткрываеткнигу.КапитанНемоустановилфлагнаЮжномполюсе, но, если не уйти к северу, их затрет льдами. Весеннееравноденствие только что прошло, впереди шесть месяцев непрогляднойночи.

Мари-Лорасчитаетоставшиесяглавы.Девять.Естьискушениечитатьдальше, но они путешествуют на «Наутилусе» вместе, она и Этьен; кактолько он вернется, они продолжат. Наверняка он будет с минуты наминуту.

Она еще раз проверяет домик под подушкой. Ее так и тянет достатькамень, но она перебарывает искушение и вместо этого ставит домик настарое место в макете. Под окном заводится грузовик. Пролетают чайки,крича по-ослиному; вдалеке снова бухают орудия, грузовик отъезжает, аМари-Лора решает перечитать одну из предыдущих глав. Надососредоточиться, чтобы из выпуклых точек сложились буквы, из букв—слова,изслов—мир.

Во второй половине дня колокольчик под телефонным столикомтихонькозвякает,емуприглушенноотвечаетвторойначердаке.Мари-Лораподнимает пальцы от страницы. Наконец-то! Но когда она спускается вприхожую,беретсязащеколдуиспрашивает:«Ктотам?»—тослышитнетихое«этоя»Этьена,авкрадчивыйголоспарфюмераКлодаЛевитта:

—Впуститеменя,пожалуйста.

Даже сквозь дверь Мари-Лора чувствует его запах: мята, мускус,альдегид.

Азаними:пот,страх.Онаотодвигаетобещеколдыиприотворяетдверь.Онговоритчерезполуоткрытуюрешетку:—Вамнадопойтисомной.—Яждудядюшку.—Яговорилсвашимдядей.—Говорили?Где?Слышно,какмсьеЛевитт,частодыша,ударяеткулакомокулак.—Если бы вы были зрячая, мадемуазель, вы бы увидели приказ об

эвакуации.Городскиеворотазаперты.Онанеотвечает.— Задерживают всех мужчин от шестнадцати до шестидесяти. Им

приказано собраться в башне, а когда начнется отлив, их по низкой водеотконвоируютвФорт-Насиональ.ДайБогимостатьсявживых.

На улице Воборель все вроде бы тихо. Между домами носятсяласточки, на водосточномжелобе воркуют две горлицы.Мимопроезжаетвелосипедист, и снова все затихает.Правдали городские ворота заперты?ПравдалиэтотчеловекговорилсЭтьеном?

—Выидетесними,мсьеЛевитт?—Нет,ятуданесобираюсь.Вамнадонемедленноидтивубежище.—

МсьеЛевиттшмыгаетносом.—ЛибовкриптуНотр-ДамвРокабее.Тудаяотправил мою супругу. Об этом меня попросил ваш дядя. Оставьте домаабсолютновсеипойдемтесомной.

—Зачем?—Вашдядязнаетзачем.Всезнаютзачем.Здесьопасно.Идемте.—Новысказали,городскиеворотазаперты.— Да, сказал, и довольно уже вопросов. — Он вздыхает. — Здесь

оставатьсянельзя,япришелвампомочь.—Дядя говорил, впогребебезопасно.Этотпогребпростоялпятьсот

лет,простоитинескольконочей.Парфюмер откашливается. Мари-Лора представляет, как он тянет

длиннуюшею,стараясьзаглянутьвдом,видитпальтонавешалке,хлебныекрошки на кухонном столе. Все проверяют, что есть у других. Дядя непопросилбыпарфюмерапроводитьеевубежище;когдаонпоследнийразупоминалКлодаЛевитта?

Ивновьонадумаетомакетенаверхуиокамневнутри.Слышитголосдоктора Жеффара: «…что нечто настолько маленькое может быть

настолькокрасивым.Настолькодорогим».— В Парамэ уже горят дома, мадемуазель. Бомбят порт и собор, в

больниценетводы.Врачимоютрукивином.Вином!Голос у мсье Левитта дрожит. Мари-Лора вспоминает, как мадам

Манек говорила: «Всякий раз, как в городе случается кража, Клод,отправляясьспать,прячетбумажникмеждуягодиц».

—Яостанусь,—отвечаетона.—Господи,девочка,мнечто,тебясилкомвытаскивать?Мари-Лора вспоминает, как немец ходил перед решеткой Юбера

Базена, водя газетой по прутьям, и чуть-чуть тянет дверь на себя.Парфюмеракто-тосюдаподослал.

—Ужконечно,мысдядейнеодниночевалисегоднядома,—говоритона,стараясьхотябывнешнесохранитьспокойствие.Отпарфюмераразиттак,чтоунеекружитсяголова.

—Мадемуазель,—теперь голос звучитумоляюще,—образумьтесь.Идемтесомнойиоставьтевсездесь.

—Можетепоговорить смоимдядей, когда он вернется.—ИМари-Лоразапираетдверьнащеколду.

Ей слышно, что он по-прежнему стоит у входа. Просчитываетиздержкиивыгоды.Потомуходит,тащазасобоюсвойстрах,точнотелегу.Мари-Лора наклоняется и поправляет проволоку. Что мог увидетьпарфюмер? Этьен был бы доволен. За окном кухни проносятся стрижи.Паутинавспыхиваетнасолнцеитутжегаснет.

Ивсе-таки:ачто,еслипарфюмерговорилправду?Деньпотихоньку гаснет.Сверчки вподвале заводят своюпесенку—

ритмическоетрр-трр.Августовский вечер;Мари-Лора, в рваных чулках,идетнакухнюиотрываетещекусокотбатонамадамРюэль.

Листовки

Под конец дня австрийский повар подает свиные почки в томате нагостиничныхтарелках:укаждойнаободке—серебрянаяпчела.Всесидятна мешках с песком или на снарядных ящиках. Бернд засыпает прямо застолом,Фолькхаймер в уголке говорит с лейтенантом о радио в подвале,вдоль стен австрияки в касках методично жуют. Уверенные, опытныевояки.Ужих-тоникакиесомнениянемучат.

После ужина Вернер поднимается на последний этаж, встает вшестиугольнуюваннуичуть-чутьприоткрываетставень.Вечернийвоздухблаженносвеж.Подокном,набастионе,ждет88-миллиметровоеорудие.Заним, за амбразурами, под двенадцатиметровой стеной, плещет зеленоеморе, взлетают белые брызги прибоя. Слева город, серый и плотный.Далеко на востоке дрожит алое зарево невидимой битвы. Американцыприжалиихкокеану.

Вернерукажется,чтовпространствемеждутем,чтоужепроизошло,итем, что еще произойдет, висит невидимая мембрана: по одну сторонуизвестное,подругую—неведомое.Ондумаетодевушке,котораясейчас,может быть, в городе, а может быть— нет. Воображает, как она стучиттростьюповодосточнымканавкам.Идет,обративкмирунезрячиеглазаиясноелицо.

Покрайнеймере,онсберегтайнуеедома.Защитилее.Надверяхдомов,нарыночныхпалаткахифонарныхстолбахрасклеен

новыйприказкомандующегогарнизоном:«ЗапрещаетсяпокидатьСтарыйгород.Запрещаетсявыходитьнаулицубезособогоразрешения».

КакразкогдаВернерсобиралсязакрытьставень,втемномнебевозникодинокий самолет. Из его брюха выпархивает белая, растущая на глазахстая.

Птицы?Стаятрепещет,разлетаетсянадгородом:этобумага.Тысячилистков.

Онискатываютсяпокрышам,кружатнадпарапетами,оседаютнамокромпляже.

Вернер спускается в холл. Один из австрийцев разглядывает листокподлампой.

—Здесьвсепо-французски,—говоритон.Вернерберетлистовку.Типографскаякраскатакаясвежая,чтопачкает

пальцы.

«Срочное обращение к жителям! — гласит текст. — Немедленновыходитенаоткрытуюместность!»

10.12августа1944г.

Заживопогребенные

Она читает дальше: «Кто мог сказать заранее, сколько тогдапонадобится времени для нашего освобождения? Не задохнемся ли мыраньше, чем „Наутилус“ сможет вернуться на поверхность моря? Несуждено ли ему со всем его содержимым быть погребенным в этойледяноймогиле?Опасностьказаласьгрозной.Новсесмотрелипрямоейвглаза,ивсерешилисьисполнитьдолгсвойдоконца».

Вернер слушает. Команда прорубается сквозь айсберги, стиснувшиеподводную лодку; «Наутилус» идет на север вдоль побережья ЮжнойАмерики, мимо устьяАмазонки, и тут его атакуют гигантские кальмары.Лопастинекрутятся.КапитанНемовпервыезанескольконедельвыходитизкаюты,лицоунегомрачное.

Вернер встаети, тащав однойрукерадио, в другой—аккумулятор,добираетсядоФолькхаймеравегозолотистомкресле.Ставитаккумуляторна пол, ладонью проводит в темноте по руке товарища к плечу, находитмассивнуюголову.Надеваетнанеенаушники.

— Слышишь? — спрашивает Вернер. — Это удивительная ипрекрасная история. Жаль, что ты не знаешь французского. Роговыечелюсти исполинского кальмара застряли в лопастях подводной лодки, икапитансказал,чтопридетсявсплытьибитьсясчудищемврукопашную.

Фолькхаймермедленновтягиваетвоздух.Оннешевелится.—Онаговоритпотомупередатчику,которыймыдолжныбылизасечь.

Янашелего.Неделидвеназад.Намсказали,этотеррористическаясеть,нотамтолькостарикидевушка.

Фолькхаймермолчит.—Тыведьссамогоначалазнал,верно?Чтоязнаю?Фолькхаймер,вероятно,неслышитВернераиз-занаушников.—Онавсевремяповторяет:«Помогите!»Зоветотца,дядю.Говорит:

«Онздесь.Онубьетменя».Разрушенное здание над ними содрогается, и Вернеру кажется, что

они в «Наутилусе» под двадцатиметровой толщей воды и десятьразъяренных спрутов хлещут щупальцами по корпусу подводной лодки.Передатчик должен быть довольно высоко, под самой крышей, куда влюбуюминутуможетупастьбомба.

Вернерговорит:—Яспасеелишьдлятого,чтобыуслышать,каконапогибнет.

Фолькхаймер все не отзывается. Умер или приготовился умереть—какая разница? Вернер забирает наушники и садится на пол рядом саккумулятором.

«Первыйпомощник,—читаетдевушка,—яростнодралсясдругимичудищами, которые всползали на боковые стены „Наутилуса“. Экипажборолся с ними, пустив в ходтопоры.Нед,Консель и я всаживали нашеоружие в мясистую массу спрутов. Сильный запах мускуса наполнилвоздух».

Форт-Насиональ

Этьен слезно взывает к охранникам, к смотрителю форта, к другимзаключенным: «Моя племянница, моя внучатая племянница, она слепая,онаодна…»Говорит,чтоемушестьдесяттри,анешестьдесят,чтоунегонесправедливо изъяли документы, что он — не террорист, идет кдежурному фельдфебелю и, запинаясь, произносит немецкие фразы,которыекое-каксоставил:«Siemüssenmichhelfen!»[44]и«MeineNichteisthereindort!»[45]—нофельдфебельтолькопожимаетплечамиисмотритнагорящийгород,словноговоря:ктотутчтоможетподелать?

Потом в форт попадает шальной американский снаряд, раненыхотносят в подвал, мертвых заваливают камнями на берегу чуть вышеверхнейотметкиприлива,иЭтьенумолкает.

Отлив, снова прилив. Последние силы Этьена уходят на то, чтобыунять шум в голове. Иногда он почти убеждает себя, что различил запылающими остовами зданий на северо-западном краю города крышусобственного дома. Что тот по-прежнему стоит. А потом все сновазастилаетсядымом.

Ниодеяла,ниподушки.Уборные—страхиужас.Едуприноситженасмотрителяпочетырехсотметровойполоскекамней,котораяобнажаетсявотлив,подзвукирвущихсявгородебомб.Всепостоянноголодны.Чтобыотвлечься,Этьенпридумываетфантастическиепланыпобега:спрыгнутьспарапета, проплыть несколько сотен метров, одолеть прибойную полосу.Позаминированномупляжудобратьсядозапертыхворот.Бред.

Заключенныевфортувидятвзрывыраньше,чемслышатихгрохот.Впрошлую войну Этьен знал артиллеристов, которые, глядя в бинокль, поцвету взметнувшегофонтана определяли, во что попал снаряд.Серый—камни.Бурый—земля.Розовый—люди.

Он смежает веки и вспоминает, как в книжной лавке мсье Эбраравпервыеуслышалрадио.КакподнималсянахорывцерквиислушалголосАнри,взмывающийкпотолку.Вспоминаеттесныересторанчикисрезнымидеревянными панелями и свинцовыми оконными переплетами, кудародители водили их обедать; корсарские виллы с зубчатыми фризами,дорическими колоннами и вмурованными в стены золотыми монетами;оружейныеименяльныелавкинаприморскихулочкахинадписи,которыеАнри царапал на крепостной стене: «Осточертело! Скорей бы отсюдавыбраться!»ВспоминаетдомЛеблана,собственныйдом!Высокийиузкий,

с винтовой лестницей, похожей на закрученную раковину, — дом, гдесквозьстенуиногдапроходитпризракегобрата,гдежилаиумерламадамМанек,гденетакдавноонисМари-Лоройсиделинакушетке,воображая,чтолетятнадгавайскимивулканамиинадлесамиПеру,гдевсегонеделюназад она сидела по-турецки на полу и читала про добычу жемчуга упобережья Цейлона, про капитана Немо и Аронакса в водолазныхкостюмах, про то, как темпераментный канадец Нед Ленд готовитсяметнутьгарпунвбокакуле…Всеэтогорит.Все,чтоемупамятно.

НадФорт-Насионалемразгораетсяубийственнояркая заря.МлечныйПуть—тускнеющаярека.Этьенсмотритнапожаридумает:вовселеннойтакмногогорючего…

ПоследниесловакапитанаНемо

КполуднюдвенадцатогоавгустаМари-Лорапрочлавмикрофонсемьиз последних девяти глав. Капитан Немо освободил свой корабль отгигантского спрута и тутже оказался в центре циклона. Через несколькостраниц он протаранил боевой корабль, пройдя через его корпус, пишетЖюль Верн, «как иголка парусного мастера сквозь парусину». Теперь«Наутилус» дремлет в морской глубине, а капитан играет на органепечальные и заунывные аккорды, истинный плач души. Остались тристраницы.Удалосьлиейкого-нибудьподдержать,увлечьзасобойвтемныекоридоры«Наутилуса»—дядюшку, запертогов темномподвалевместессотнейдругихзадержанных,илидвух-трехамериканскихартиллеристоввполях,—Мари-Лоранезнает.

Однакоонарада,чтокнигазаканчивается.Немец внизу дважды вскрикивал от отчаяния, потом умолк. Почему

бы,думаетМари-Лора,непойтиинеотдатьемудомик?Можетбыть,тогдаоноставитеевживых?

Сперваоназакончитчитать.Потомрешит.ИвновьМари-Лораоткрываетдомик,вытряхиваеткаменьналадонь.Что будет, если богиня снимет проклятие? Погаснет ли пожар,

исцелится ли земля, вернутся ли горлицы на подоконники? Вернется липапа?

Думайоследующемвздохе.Оследующемударесердца.Ножсовсемблизкоподрукой.Пальцыприжатыкстрокамкниги.КанадскийгарпунщикНедЛендизмыслилпланбегства.«Моребурное,—говоритонпрофессоруАронаксу,—ветеркрепкий,носделатьдвадцатьмильналегкойпосудинкес„Наутилуса“менянискольконепугает.Ясумеюнезаметноперенестившлюпкунемногоедыинесколькобутылоксводой».

«Ябудусвами,Нед».«Аеслименязастанут,ябудузащищаться,покаменянеубьют».«Мыумремвместе,Нед».Мари-Лора выключает передатчик. Она думает об улитках в гроте

ЮбераБазена,одесятитысячахмаленькихтрубачей:каконивтягиваютсяв свое витые раковины и как им хорошо в гроте, где чайки не могут ихсхватить,унестивнебоиброситьнакамни.

Посетитель

ФонРумпельпьетиспорченноебожолеизбутылки,которуюнашелвкухне.Четыреднявдоме,исколькоошибоконнаделал!Бытьможет,Мореогня все это время спокойно лежало себе в парижском музее, а наглыйминералог и замдиректора до сих пор смеются, вспоминая, как провелинаивного немца. Или парфюмер его предал, забрал у девчонки алмаз. Аможет,увелеезагородвместесрюкзаком.Илистарикзатолкалалмазсебевзаднийпроходикакразсейчасвысрал—двадцатьмиллионовфранковвкучкедерьма.

Аможет,камняникогдаинебыло.Может,всеэтолегенда,сказка.Он был настолько уверен. Уверен, что найдет тайник, решит

головоломку.Чтокаменьеговылечит.Девчонкане знает, старикаудалосьубрать—всескладывалосьпревосходно.Ивчемможнобытьувереннымтеперь? Только в зловещем ползучем растении, убивающем его тело,отравляющем каждую клетку. В ушах звучит отцовский голос: «Тебяпростоиспытывают».

Кто-токричитпо-немецки:—Istdawer?[46]Отец?—Эй,там!Фон Румпель прислушивается. Звуки все ближе. Он осторожно

подходиткокну,надеваеткаскуивыглядываетнаружу.Сулицысмотриткапралнемецкойпехоты:—Господинфельдфебель?Вотужнедумал…Вдоменикогонет?—Никого.Кудавынаправляетесь,капрал?— В крепость Сите, господин фельдфебель. Мы эвакуируемся.

Бросаем все. Удерживаем только шато и Голландский бастион. Всемостальнымприказаноотступить.

ФонРумпельупираетсяподбородкомвразбитыйподоконник.Унеготакоечувство,чтоголовасейчасотвалится,упадетнамостовуюитреснет.

— Весь город будет подвергнут массированной бомбардировке, —говориткапрал.

—Когда?—Завтрапрекращениеогня.Говорят, вполдень.Чтобы гражданские

моглиуйти.Затемпротивниквозобновитнаступление.—Мысдаемгород?—спрашиваетфонРумпель.

Неподалеку взрывается снаряд, эхо прокатывается между осевшимидомами. Капрал придерживает рукой каску. Осколки камней прыгают помостовой.

—Выизкакогоподразделения,фельдфебель?—Занимайтесьсвоимделом,капрал.Яздесьпочтизакончил.

Финал

Фолькхаймер не шевелится. Отвратительная жижа из ведра смалярными кистями давно выпита. Вернер крутит настройку. Он неслышал девушку уже… сколько? Час? Больше? Она прочла, как«Наутилус» затянуло в водоворот, волны были выше зданий, подводноесудно вздымалось, его стальные ребра трещали, и закончила, какдогадывается Вернер, последними строками книги: «Уже шесть тысячлет тому назад Екклезиаст задал такой вопрос: „Кто мог когда-либоизмерить глубины бездны?“ Но дать ему ответ из всех людей имеютправотолькодвое:капитанНемоия».

Затем передатчик умолк, и вокруг Вернера сомкнулась кромешнаятьма.Всеэтидни—сколькоихужепрошло?—голодощущалсякакрукавнутри,котораятянетсявверх,клопаткам,потомвниз,кживоту.Корябаеткости. А вот нынче днем — или ночью? — голод угас, как пламя впрогоревшем очаге. В конечном счете оказалось, что между пустотой инаполненностьюособойразницынет.

Вернерморгает:сквозьпотолок,будтосквозьтень,спускаетсявенскаядевочкавпелеринке.Державрукахпакетсувядшейзеленью,онасадитсянаобломки.Вкругнеероитсяоблакопчел.

Темно,хотьглазколи,ноееонвидитотчетливо.Онасчитаетпопальцам,перечисляя.Зато,чтооступиласьвстрою.

Зато,чтоработаласлишкоммедленно.Зато,чтоспорилаиз-захлеба.Зато,чтослишкомдолгооправляласьвлагерномнужнике.

Заслезы.Зато,чтонескладывалавещи,какпредписано.Этоочевидныйбред,новбессмысленныхсловахестьчто-то,какая-то

истина, которую Вернер не позволяет себе понять. Девочка старится наглазах, рыжие волосы седеют, воротник выцветает, она превращается встаруху—иуВернераужебрезжитпонимание,ктоонанасамомделе.

Зато,чтожаловаласьнаголовнуюболь.Запение.Заразговорыночьювбараке.Зато,чтозабыладатусвоегорождениявовремявечернейповерки.Зато,чтослишкоммедленноразгружалавагон.Зато,чтонесдалаключи,какположено.Зато,чтонедонеслаохраннику.Запозднийподъем.

Фрау Шварценбергер, вот кто она такая. Еврейка из лифта в домеФредерика.

Зато,чтозакрылаглаза,когдакнейобращались.Зато,чтособиралахлебныекрошки.Запопыткувойтивпарк.Завоспаленнуюкожунаруках.Зато,чтопопросиласигарету.Занедостатоквоображения—ивтемнотеВернерукажется,чтоон

достигдна.Какбудтовсеэтовремяонпогружалсяпоспираливсенижеиниже,как«Наутилус»вмальстрем,какотецвшахту:изЦольферайначерезШульпфорту, через ужасыРоссии иУкраины, черезВену,мимоматери сдочерью,черезстыд,которымобернулисьвсеегоустремления,сюда—вподвал на краю континента, где призрак бормочет нелепицу; фрауШварценбергеридеткнему,находупревращаясьизстарухивребенка,—ее волосы вновь рыжеют, морщины разглаживаются, и вот уже передВернером лицо семилетней девочки, а посредине лба — дыра чернейчернотывокруг,ивглубинеэтойдырыбурлитцелыйгород:десятьтысяч,пятьсот тысяч душ, все смотрят на него из улиц, из окон, из дымящихсяпарков…итутгремитгром.

Молния.Артиллерия.Девочкаисчезает.Земля дрожит. Внутренности в животе содрогаются. Балки стонут.

Затем медленное шуршание сбегающей ручейками пыли и слабое,обреченноедыханиеФолькхаймеранарасстояниивытянутойруки.

Музыка№1

Примерно в полночь тринадцатого августа — шестые сутки надядюшкином чердаке — Мари-Лора берет левой рукой пластинку ипальцами правой ведет по ее дорожкам, восстанавливая в голове всюмелодию, ее подъемы и спады. Потом ставит пластинку на дядюшкинпатефон.

Она не пила полтора дня. Не ела два. Чердак пахнетжарой, пылью,затхлостью,мочойМари-Лорыизбритвенноготазикавуглу.

Мыумремвместе,Нед.Осада, кажется, не кончится никогда. На улицах сыплется каменная

кладка,городпревращаетсявкрошево,итолькоодинэтотдомстоит.Мари-Лора вынимает из кармана дядюшкиного пальто неоткрытую

банку,которуютакдолгоберегла—можетбыть,потому,чтоэтопоследняясвязьсмадамМанек.Илипотому,что,еслиоткрытьиконсервыокажутсяиспорченными,горечьутратыееубьет.

Онаубираетбанкуикирпичподбанкетку,гдеточносможетихнайти.Еще раз проверяет, что пластинка лежит правильно. Ставит иголку накрайнюю дорожку. Левой рукой находит тумблер микрофона, правой —передатчика.

Она включит музыку на полную мощность. Если немец в доме, онуслышит.Услышитмелодию,льющуюсясверху,вскинетголовуиброситсянашестойэтаж,какдемон,капаяслюной.Раноилипоздноонприникнетухомкдвериплатяногошкафа,откудамузыкабудетзвучатьещегромче.

Скольковмиресложности!Веткидеревьев,филигранькорней,друзыкристаллов, улицы, которые папа воссоздавал в макетах. Ребрышки нараковине мурекса, неровности платановой коры, структура полых костейорла.Инеменее,сказалбыЭтьен,онипростывсравнениисчеловеческиммозгом—вероятно,сложнейшимизвсего,чтосуществуетвмире:одинегокилограммвключаетцелыевселенные.

Она вставляет микрофон в раструб, включает патефон, пластинканачинает вращаться. Чердак поскрипывает.Мари-Лорамысленно идет подорожкеботаническогосада,воздухзолотой,ветерзеленый,ивыдлиннымиветкамигладятеепоплечам.Впередипапа;онпротянулруку,ждет.

Звучитфортепьяно.Мари-Лора тянетсяподбанкетку заножом.Подползает к лестницеи

садится,свесивноги.Вкарманеунеедомиксалмазомвнутри,вкулаке—

нож.Онаговорит:—Давай,идижесюда.

Музыка№2

Подзвездамивгородеспитвсё.Спятартиллеристы,спятмонахинивкрипте собора, дети в старых корсарских погребах спят на коленяхуснувших матерей. Спит врач в подвале бывшей богадельни, раненыенемцывтоннеляхподфортомСите.ЗастенойФорт-НасионаляспитЭтьен.Все спят, кроме улиток, ползущих по камням, да крыс в развалинах. Втемнойямеподразрушенным«Пчелинымдомом»спитВернер.

ИтолькоФолькхаймербодрствует.Наколеняхунегостанция,междуногами—аккумулятор,наголове—наушники,вкоторыхтрещатпомехи.И не потому, что он надеется что-нибудь услышать, а оттого, чтоВернертак все оставил. Оттого, что нет сил их снять. Оттого, что много часовназадонсебяубедил:еслишелохнутьсяхотьчуть-чуть,гипсовыеголовывуглуподвалаегоубьют.

Невероятно,немыслимо,ноизтрескапомехвозникаетмузыка.Фолькхаймер распахивает глаза, пытаясь уловить во тьме хоть один

случайный фотон. Звуки одинокого рояля взмывают вверх, чередуются спаузами, и внезапно Фолькхаймер понимает, что идет на заре позаснеженному лесу, ведя в поводу двух лошадей. Впереди шагаетпрадедушка,видналишьегоогромнаяспинаизавернутаявтряпкупиланаплече.Снегхруститподбашмакамиикопытами,деревьявокругшепчутсяискрипят.Накраюзамерзшегоозерарастетсоснавысотойсколокольню.Прадедушкавстаетнаколени,каквцеркви,пропиливаетложбинкувкореиначинаетвгрызатьсявдревесину.

Фолькхаймервстает.НаходитвтемнотеногуВернера,надеваетемунаголовунаушники.

—Слушай,—говоритон.—Слушай,слушай.Вернер просыпается. Мелодия — как прозрачная рябь на воде.

«Лунныйсвет».Сияющаядевушкаизлунногосвета.Фолькхаймерговорит:—Подключифонарькаккумулятору.—Зачем?—Подключи,ивсе.Недослушавмелодию,Вернеротсоединяетаккумулятор,вывинчивает

из фонаря лампочку и патрон, присоединяет контакты, и в руках у неговозникает шар света. В дальнем углу подвала Фолькхаймер громоздиткуски кладки, доски, обломки стены. Изредка он замирает, складывается

пополамитяжелодышит,потомвновьпринимаетсяработать.Наконецонвтаскивает Вернера за импровизированную баррикаду, свинчиваетоснование гранаты и выдергивает чеку, поджигая пятисекундный запал.Вернер рукойплотнее прижимает к голове каску, иФолькхаймер бросаетгранатутуда,гдекогда-тобылалестница.

Музыка№3

ОбедочерифонРумпелябылипухленькимикапризулями.Обевечнотерялипогремушкиисоски,запутывалисьвпеленкахипринималисьоратькакрезаные.Однакоонивыросли,несмотрянаегоотсутствие.Иобепоют,особенноВероника.Может, знаменитыми певицами и не станут, но отцунравится.Онинадеваютбольшиефетровыеботыижуткиебесформенныеплатья, которыешьет им мать, с анютиными глазками мелкой гладью наворотнике,складываютрукизаспинойивыводятпесенки,смыслакоторыхнепонимаютпомалолетству.

Мужчинывьютсявокруг,Какмотылькиуогня,Иесликрылышкиобожгут,Топустьневинятменя.

То ли в воспоминании, то ли во сне фон Румпель смотрит, какВероника,проснувшись,пообыкновению,дорассвета,стоитнаколеняхвкомнатеМари-Лоры и водит по улицам макета двух кукол, одну в беломплатье,другуювсеромкостюме.Ониповорачиваютналево,поворачиваютнаправоиподходятксобору,гдестоиттретьякукла,вчерном,споднятойрукой.Свадьбаэтоилижертвоприношение,неугадать.Вероникапоеттаксладко,чтословатают,остаетсятолькомелодия,икажется,будтозвучитнедевичийголос,афортепьяно,икуклыкружатвтакт,переступаясногинаногу.

Музыка умолкает, Вероника растворяется в воздухе. Фон Румпельсадится.Макетпередкроватьюкровоточитиотстраиваетсебязаново.Где-то сверху молодой человек начинает по-французски рассказывать проуголь.

Наружу

Долюмгновениявоздухрветсястреском,какбудтоизнеговыдираютпоследние молекулы кислорода. Потом летят куски камня, дерева иметалла, со звоном ударяют о каску, врезаются в стену за спиной,баррикада, возведеннаяФолькхаймером, рушится, повсюду в темноте всесползаетикатится,Вернерунечемдышать.Однаковзрывпроизвелнекийтектоническийсдвигвразвалинахздания—слышнытрескиновыйгрохотсыплющихся камней. Когда Вернер перестает кашлять и стряхиваетобломкисгруди,онвидитФолькхаймера:тотсмотритнарваноепятнышколиловогосвета.

Небо.Ночноенебо.Столбзвездногосиянияразрезалтьмуиупираетсявгрудуобломковна

полу.МгновениеВернервбираетеговлегкие.ТутФолькхаймер,отодвинувВернера, взбирается на полуразрушенную лестницу и начинает кускомарматуры расширять дыру. Металл звенит, руки изодраны в кровь,шестидневнаящетинасветитсябелымотпыли,ноделоидетспоро;ломтиксвета уже превратился в фиолетовый клин размером с две Вернеровыхладони.

ОднимударомФолькхаймерразноситцелыйпластобломков,которыепадают ему на каску и на плечи, а дальше надо только протиснуться иподтянуться.Онпролезаетвдыру,одеждарвется,ногидергаются,ивотонуже наверху — протягивает руку, чтобы вытащить Вернера вместе свинтовкойивещмешком.

Онистоятнаколеняхсредитого,чтоещесовсемнедавнобылоулицей.Все залито сиянием звезд. Луны не видно. Фолькхаймер поднимаетокровавленные ладони, словно хочет поймать воздух, впитать его кожей,какдождь.

Отгостиницысохранилсялишьодинугол,навнутреннихстенахвисяткуски штукатурки. Дальше — остовы домов, их внутренности открытыночномунебу.Крепостнаястеназагостиницейстоит,хотямногиеверхниеамбразурыразбиты.Занейчутьслышноплещетсяморе.Всеостальное—развалины и тишина. Каждый зубец очерчен звездным светом. Сколькотрупов разлагаются в этой груде обломков прямо перед ними? Девять?Возможно,больше.

Шатаясь,какпьяные,ониподходятккрепостнойстене.Фолькхаймер,моргая, глядит сперва на Вернера, потом в ночь. Лицо у него так густо

припорошеноизвесткой,чтоонкажетсяколоссом,слепленнымизпудры.Впятикварталахкюгукрутитлиещедевушкасвоюзапись?Фолькхаймерговорит:—Беривинтовку.Иди.—Аты?—Еда.Вернертрет глаза,уставшиеотсверкания звезд.Естьнехочется,как

будтооннавсегдаизбавилсяотэтойутомительнойпривычки.—Анамразвененадо?..—Иди,—повторяетФолькхаймер.Вернер смотрит на него в последний раз: рваная армейская куртка,

квадратнаячелюсть.Ласковыебольшиеруки.Какоежеутебябудущее…Зналлионвсеэтовремя?Вернерперебегаетотукрытиякукрытию.Влевойрукебрезентовый

вещмешок,вправой—винтовка.Осталосьпятьпатронов.Вголовезвучитголосдевушки:«Онздесь.Онубьетменя».Назападпоущельюкаменногокрошева,черезгрудыкирпича,проводов,черепицы,местамиещегорячей.Улицы по виду пусты, хотя кто смотрит на него из открытых окон —немцы, французы, англичане или американцы,— Вернер не знает. Бытьможет,онсейчасвперекрестьеснайперскогоприцела.

Вот одинокая туфля на платформе. Вот упавший фанерный повар, врукахунегодоска,накотороймеломнаписансупдня.Вотспутанныйкомколючейпроволоки.Иповсюдутрупныйзапах.

Пригнувшись за разбомбленной сувенирной лавочкой— на стойкахтарелки с именами по ободку, расставленные в алфавитном порядке, —Вернерпытаетсясообразить,гдеонсейчас.CoiffeurDames[47]черезулицу.Глухаястенабанка.Дохлаялошадь,запряженнаявтелегу.Тутитамторчатуцелевшие здания, стекла выбиты, из окон струйками тянутся дымки,словнотенисорванногоплюща.

Какяроксветвночи,онинезнал!Деньегоослепит.Вернер поворачивает направо, где, если он не ошибся, должна быть

рю-д’Эстре.ДомномерчетырепоулицеВоборельпо-прежнемустоит.Всеокнанафасадевыбиты,ностеныпочтинезакоптились,идажедваящикадляцветовещевисят.

Онпрямоподомной.Им всегда внушали, что главное — ясная цель. Пузатый комендант

Бастиан, с его старушечьей походкой, утверждал, что школа выбьет изВернеранеуверенность.

Мызалппуль,мыпушечныеядра.Мы—остриеклинка.

Ктослабейший?

Платянойшкаф

Фон Румпель, ковыляя, подходит к огромному гардеробу. Пиджаки,брюкивполоску,хлопковыерубашкисвысокимворотникомидонелепогодлиннымирукавами.Мальчишескаяодежданевестькакойдавности.

Чьяэтакомната?Большиезеркаланадверцахгардеробапочернелиотвремени, под маленьким письменным столом старые кожаные сапоги, накрючке висит метелка для смахивания пыли. На столе фотографиямальчикавкороткихштанахнавечернемпляже.

Заразбитымокномвиситбезветреннаяночь.Пепелкружитсявсветезвезд. Голос, сочащийся сквозь потолок, повторяется:«Разумеется, дети,мозг погружен во тьму… И все же мир, выстраиваемый в мозгу…» —плывет, бася и растягивая слова; по мере того как садится аккумулятор,урок звучит все медленнее, словно лектор устал, и наконец совсемумолкает.

Сердце бешено стучит, голова отказывает. Со свечой в левой руке ипистолетом в правой, фон Румпель вновь поворачивается к гардеробу.Местастолько,чтовнутриможнопоместитьсяцеликом.Какэтугромадинувтащилинашестойэтаж?

Онподноситсвечуближеивтенирубашекзамечаетто,чтопропустилвпервыйраз:полосынапыльномдне.Толиотколеней,толиотпальцев,аскорее,иоттогоиотдругого.РукоятьюпистолетафонРумпельраздвигаетодежду.Насколькоглубокшкаф?

Оннаклоняетсявнутрь,ивэтотмоменттренькаютдваколокольчика:одинсверху,другойснизу.Отэтогозвукаонвздрагивает,ударяетсяголовойоверхнююстенкушкафа,свечападает,ифонРумпельгрохаетсянаспину.

Свеча катится, пламя обращено вверх. Почему? Какой загадочныйпринциптребует,чтобыогонексвечивсегдауказывалнанебо?

Пятьднейвэтомдоме,акаменьтакненайден,последнийнемецкийпорт в Бретани скоро падет, а с ним и весь Атлантический вал. Срок,обещанный врачом, уже вышел. И что это за звон колокольчиков? Такприходитсмерть?

Пламямедленнотянетсякокну.Кзанавескам.Внизускрипит,открываясь,дверь.Кто-товошелвдом.

Товарищи

Пол в прихожей усеян битой посудой, бесшумно не пройдешь. Закухней, где вперемешку валяются кастрюли и полки, — коридор,занесенныйсугробамипепла.Перевернутыйстул.Впередилестница.Еслидевушка не ушла за последние несколько минут, она должна быть наверхнемэтаже,упередатчика.

С вещмешком за спиной, держа винтовку двумя руками, Вернерначинает подъем. На каждой площадке тьма заливает ему глаза. Подногами возникают и пропадают пятна. Вся лестница забросана книгами,бумагами,веревками,бутылкамии,кажется,частямистаринныхкукольныхдомиков.Второйэтаж,третий,четвертый,пятый:вездеодинаково.Вернернезнает,многолишумаонпроизводитинасколькоэтосущественно.

Нашестомэтажелестницавродебызаканчивается.Наплощадкетриполуоткрытых двери: слева, впереди, справа. Вернер, держа винтовку,заходит в правую.Онждет ружейных вспышек, оскаленных демонов, новсетихо.Светизоткрытогоокнаозаряетпродавленнуюкровать.Девичьеплатье в открытом шкафу. Вдоль плинтуса разложены сотни каких-токомочков — галька? В углу два наполовину полных ведра, наверное сводой.

Неужели он опоздал? Вернер прислоняет винтовку Фолькхаймера ккровати, берет ведро и выпивает один глоток, второй. В окне, далеко засоседними домами, за крепостной стеной, возникает и гаснет огонек —качаетсянаволнахсудно.

Голосзаспинойговорит:—Ага.Вернер оборачивается.Перед нимнемецкий унтер-офицер в полевой

форме. Пять нашивок и три ромба — фельдфебель. Бледный, избитый,худой как смерть, фельдфебель неверным шагом подходит к постели.Праваясторонашеистранновыпираетизтесноговоротника.

—Несоветуюмешатьморфийсбожоле,—говоритон.Жилкаунегонавискепульсирует.—Явиделвас,—говоритВернер.—Передбулочной.Сгазетой.—Иятебявидел,малыш-рядовой.В его голосе слышна уверенность, что они товарищи. Сообщники в

преступлении.Чтообапришлисюдазаоднимитемже.За спинойфельдфебеля невозможное: пламя. Занавеска в комнате по

другую сторону лестничной площадки горит. Языки огня уже лижутпотолок. Фельдфебель запускает палец за воротник, оттягивает. Лицотощее,зубыторчат.Онсадитсянакровать.Звездныйсветпоблескиваетнадулепистолета.

Вногахкроватинанизкомстоле едваразличаетсядеревянныймакетгорода. Это Сен-Мало? Вернер смотрит то на макет, то на горящуюзанавеску,тонавинтовкуФолькхаймера,прислоненнуюккровати.Унтер-офицернаклоняетсявперединависаетнадминиатюрнымгородом,словноизмученнаягоргулья.

Полестничнойплощадкезмеятсяпервыеструйкидыма.—Занавеска,господинфельдфебель.Онавогне.— Прекращение огня назначено на полдень. По крайней мере, так

говорят,— глухо произноситфон Румпель.—Спешить некуда.Временибольше чем достаточно. — Он пробегается пальцами одной руки поминиатюрнойулице.—Намнужноодноитоже,рядовой.Нолишьодинэто получит. И только я знаю, где оно. Тебе нужно решить непростуюзадачку.Тамоно,тамилитам?—Онтретоднойрукойодругую,ложитсянакроватьинаправляетпистолеткпотолку.—Илитам?

Вкомнатенапротивгорящаязанавескападаетскарниза.Можетбыть,онапогаснет,думаетВернер.Можетбыть,онапогаснетсамасобой.

Вернер вспоминает людей в подсолнухах и сотни других: каждыйлежалвлачуге,вгрузовикеиливбункерестакимлицом,будтотолькочтоуслышал мелодию знакомой песенки. Между бровями морщина, рототкрыт.Выражение словно говорит: «Уже?Так рано?»Однако разве не скаждымэтослучаетсячересчуррано?

Наплощадкедрожатотзвукипламени.Всетакжележа,фельдфебельберетпистолетдвумяруками,открываетизакрываетпатронник.

—Пейеще.—ОнуказываетнаведроуВернеравруках.—Явижу,каксильнотыхочешьпить.Поверь,ятуданемочился.

Вернер ставит ведро.Фельдфебель поводит головой взад-вперед, какбудтоунего затеклашея.ЗатемнаправляетпистолетВернерув грудь.Состороны горящей занавески доносится приглушенный стук: что-тоударяется о перекладины лестницы и падает на пол. Фельдфебельповорачиваетголову,дулопистолетаопускается.

ВернерхватаетвинтовкуФолькхаймера.Всюжизньтыждешь,ивотмигнаступил.Готовлиты?

Одновременностьмгновений

Кирпичпадаетнапол.Голосаумолкают.Внизукакое-тодвижение,итутжеснопоммалиновогосвета гремитвыстрел:взрывКракатау.Домнамиграскалываетсяпополам.

Мари-Лорасоскальзываетслестницыиприникаетухомкфальшивойстенешкафа.Торопливыешагипересекаютплощадкуи входят в комнатуАнри.Плескводы,шипение,запахдымаипара.

Теперь шаги становятся неуверенными. Они не такие, как уфельдфебеля. Легче. Они приближаются к шкафу. Человек по другуюсторонуоткрываетдверцы.Задумывается.Соображает,чтокчему.

Слышно, как он водит рукой по задней стенке. Мари-Лора крепчестискиваетнож.

В трех кварталах восточнееФранкФолькхаймер сидит в брошеннойквартире на углу рю-де-Лорьер и рю-Тевенар и руками ест из банкиконсервированные бататы. За устьем реки, под двухметровым слоембетона, адъютантдержиткитель, аполковник, командующийгарнизоном,продевает руки сперва в один, потом в другой рукав. Ровно в то жемгновение девятнадцатилетний американский разведчик на склоне поддотами замирает, оборачивается и трогает за руку товарища, а в Форт-НасионалеЭтьенЛеблан,лежащекойнабрусчатке,говоритсебе,что,еслиони с Мари-Лорой выживут, он скажет ей выбрать любую точку наэкваторе, возьмет билеты на океанский лайнер, на самолет и неостановится, пока они не окажутся в джунглях, среди благоуханиянезнакомых цветов и пения неведомых птиц. В пятистах километрах отФорт-НасионаляженаРейнгольдафонРумпелябудитдочерей,чтобыидтикмессе,идумаетопригожемсоседе,вернувшемсясфронтабезноги.Неочень далеко от нее Ютта Пфенниг спит в ультрамариновой полутьмесиротского дома и видит во сне рассвет над заснеженными полями, асовсемнедалекоотЮттыфюрерподноситк губамстакантеплого (нонекипяченого) молока, на тарелке перед ним ежедневный завтрак— кусокчерного ольденбургского хлеба и яблоко; в овраге под Киевом двоезаключенныхнатираютпескомруки,чтобынескользили,ивновьберутсязаносилки,анижезондеркомандажелезнымипрутамипомешиваетогонь;трясогузка скачет по плитам берлинского двора, высматривая улиток; вучреждении национал-политического образования Шульпфортымальчишки двенадцати-тринадцати лет, общим числом сто девятнадцать,

стоят в очереди к грузовику с десятикилограммовыми противотанковымиминами,—те самыемальчишки, которымровночерез восемьмесяцев, вразгар советского наступления, выдадут последний оставшийся у рейхаящик горького шоколада, вермахтовские каски с мертвых солдат ишестьдесятручныхгранатометов«панцерфауст»ибросятих—совкусомшоколадаворту,вогромныхкаскахнабритыхголовах—защищатьмост,которыйужененужно защищать,подтанкиT-34Белорусскойармии, такчтоизстадевятнадцатиневыживетниодин;вСен-Малосветает,Вернерслышит,какМари-Лорасшумомвтягиваетвоздух,Мари-Лораслышит,какВернерскребетногтямиподереву,какбудтопатефоннаяиглашуршитпопластинке;междунимименьшеполуметра.

Онговорит:—Es-tulà?[48]

Тыздесь?

Онпризрак.Из иногомира.Он—папа,мадамМанек,Этьен: в немнаконец вернулись все, кто ее покинул. Через фальшивую стенку шкафаслышенегоголос:

—Янесобираюсьтебяубивать.Яслышалтебя.Порадио.Потомуипришел.—Он с трудом подбирает французские слова.—Музыка. Светлуны.

Онапочтиулыбается.Каждый из нас возникает как одна-единственная клетка меньше

пылинки. Гораздо меньше. Деление. Умножение. Сложение и вычитание.Материя движется туда и обратно, атомы меняются местами, молекулывращаются, белки сшивают сами себя, митохондрии шлют своиокислительные приказы; мы начинаемся с микроскопическогоколовращения электричества. Легкие, мозг, сердце. Сорок недель спустяшестьтриллионовклетоксдавливаютсяродовымипутяминашейматери,имы кричим. С этого мгновения мы в мире, и мир начинает на насвоздействовать.

Мари-Лора сдвигает панель. Вернер протягивает руку и помогает ейвыйти.Онанащупываетногойполиговорит:

—Messouliers[49].Янесмогланайтитуфли.

Втораябанка

Девушка очень тихо сидит в углу, кутая колени в пальто. Как онаподобрала под себя ноги! Как ее пальцы порхают в воздухе! Все это оннадеетсянезабытьникогда.

На востоке грохочут орудия. Цитадель бомбардируют, онаотстреливается.

НаВернеранакатываетусталость.Онговоритпо-французски:—Будет…как это…Waffenruhe.Перерыв в бою.Вполдень.Чтобы

людивышлиизгорода.Ямогутебявывести.—Атыточнознаешь,чтоэтоправда?—Нет,—отвечаетВернер,—точнонезнаю.Тишина.Онразглядываетсвоиштаны,пыльнуюкуртку.Формаделает

егосообщникомвсего,чтоэтадевушканенавидит.—Таместьвода,—говоритон,идетвдругуюкомнатуи,стараясьне

глядетьнателофонРумпеля,беретвтороеведро.Девушкаисчезаетвведресголовой,еетощиерукиобнимаютобод.—Тыоченьхрабрая,—говоритВернер.Онаставитведроиспрашивает:—Кактебязовут?Онотвечает,ионаговорит:—Когда я ослепла, Вернер, люди говорили, что я очень храбрая. И

когдапапауехал,тоже.Толькоэтобыланехрабрость.Уменянеоставалосьвыбора.Япросыпаюсьутромиживусвоейжизнью.Ведьитытакже?

—Этогонебылоужемноголет.Носегодня,кажется,да.Она без очков, зрачки словно залиты молоком, но Вернера это

удивительным образом не пугает. Ему вспоминается выражение фрауЕлены:bellelaide.Прекраснаядурнушка.

—Какоесегоднячисло?Он оглядывается. Обгоревшие занавески, копоть на потолке, картон,

которымбыли закрытыокна, отогнулся,и вдыру сочитсяоченьбледныйпредутреннийсвет.

—Незнаю.Сейчасутро.Наддомомсвистятснаряды.«Сидетьбыздесьтысячулет»,—думает

Вернер,нотутсновавзрываетсябомба,ионговорит:— По твоему передатчику кто-то рассказывал о науке. Когда я был

маленьким.Мыслушаливместессестрой.

—Этобылголосмоегодедушки.Тыегослышал?—Многораз.Намоченьнравиласьэтапередача.Окно бледнеет. В комнату проникает ранний желтоватый свет. Все

мучительно-призрачноеинеопределенное.Быть здесь, в этойкомнате,навысокомэтаже,аневподвале,—каклекарство.

—Ябысъелаветчины,—говоритона.—Что-что?—Ябысъелацелуюсвинью.Вернерулыбается:—Ябысъелцелуюкорову.— Женщина, которая жила тут раньше, готовила самые вкусные в

миреомлеты.— Когда я был маленький, — говорит он, надеясь, что правильно

вспомнилслова,—мысобиралиягодывРурскойобласти.Мыссестрой.Иногданаходилиягодыразмеромсбольшойпалец.

Девушка на коленях подползает к шкафу и взбирается по лестнице.Когда она спускается обратно, в руке у нее зажата помятая банкаконсервов:

—Тебевидно,чтотам?—Наклейкинет.—Ееинедолжнобыть.—Тамеда?—Давайоткроемипроверим.Вернер приставляет нож к банке и одним ударом кирпича пробивает

дыру. И тут же его обдает запахом, таким фантастически сладким, чтовпорупотерятьсознание.Какжеэтопо-французски?Pêches.Lespêches.

Девушканаклоняетсявперед,нюхает,иеещекиещеярчерасцветаютвеснушками.

—Мысъедимеенадвоих,—говоритона.—Зато,чтотысделал.Вернервбиваетножвторойраз,пилитметалл,отгибаеткрышку.—Осторожно,—говоритонипротягиваетбанку.Девушка окунает пальцы в сироп и выуживает мокрую, мягкую

скользкуюдольку.ПотомВернерделает тожесамое.Персик—упоение.Утренняязаряворту.

Они едят. Пьют сироп. Пальцами собирают со стенок последниеостатки.

«ПтицыАмерики»

Сколько чудес в этом доме! Она показывает ему передатчик начердаке: двойной аккумулятор, старинный патефон, антенну, котораяподнимается и опускается с помощью сложной системы рычагов. Дажеваликидляфонографа,накоторыхзаписаныголосеедеда,урокинаукидлядетей.Акниги!Имизасыпанывсенижниеэтажи—Беккерель,Лавуазье,Фишер,—зацелуюжизньнепрочесть.Вотбыпрожитьдесятьлетвэтомузком высоком доме, запершись отмира, изучать его секреты, читать егокнигиисмотретьнаэтудевушку.

—Кактыдумаешь,—спрашиваетВернер,—капитанНемоуцелелвводовороте?

Мари-Лорасидитнаплощадкепятогоэтажа,всвоемогромномпальто,какбудтождетпоезда.

—Нет.Да.Незнаю.Наверное,вэтом-тоивесьсмысл,да?Чтобымыгадали?—Она наклоняет голову.—Он был сумасшедший. И все равномненехотелось,чтобыонпогиб.

В кабинете ее дядюшки, в углу, в куче разбросанных книг, Вернеротыскал«ПтицАмерики».Перепечатка,нетакоеогромноеиздание,каконкогда-то видел у Фредерика, но все равно потрясающее: четырестатридцатьпятьгравюр.Вернервыноситихнаплощадку:

—Дядятебеэтопоказывал?—Чтоэто?—Птицы.Птицы,птицы,птицы.Снаружипроносятсяснаряды.—Надоидтивниз,—говоритона,нообанедвигаютсясместа.Калифорнийскаякуропатка.Севернаяолуша.Большойфрегат.Вернер видит, как Фредерик стоит на коленях у окна, прижавшись

носом к стеклу. В кустах прыгает маленькая серая птичка. С видуневзрачная,да?

—Можномневзятьоднустраницу?—Конечно.Мыжескороуходим,да?Когдабудетбезопасно?—Вполдень.—Акакмыузнаем,чтоужевремя?—Когдаперестанутстрелять.

В небе гудят самолеты. Десятки и десятки самолетов. Вернера бьетозноб. Мари-Лора отводит его на первый этаж, где на всем лежитсантиметровыйслойпеплаисажи.Вернерубираетсдорогиперевернутуюмебель, открывает люк, и они спускаются в погреб. Где-то наверхутридцать бомбардировщиков сбрасывают свой груз, отзвук взрывадокатываетсячерезреку,подвалподМари-ЛоройиВернеромсодрогается.

Можноликаким-нибудьчудомэтопродлить?Спрятатьсяздесьвдвоемдоконцавойны?Покаармиибудутмаршироватьвзадивпередунихнадголовой, пока не придет время, когда останется только открыть дверь,отодвинутькамнииувидеть,чтодомпревратилсявруинынаберегуморя?Покаоннесможетвзятьеезарукуивывестинасолнечныйсвет?Онбыпошелкудаугодно,вытерпелбычтоугодно,лишьбыэтослучилось.Черезгод,три,десятьбудетнетакважно,ктонемец,актофранцуз;онисмогутзайти в туристский ресторанчик, заказать простой обед и съесть вмолчании—вуютноммолчании,какоебываетмеждувлюбленными.

— А знаешь,— тихо спрашивает Мари-Лора,— из-за чего он былздесь?Тотчеловек?

—Из-за передатчика?—Ещене договорив,Вернер задумывается: аправда,из-зачего?

—Можетбыть,—отвечаетона.Минутуспустяониобаужеспят.

Прекращениеогня

Резкийлетний свет льется в открытыйлюк.Время, наверное, уже заполдень.Орудиямолчат.НесколькомгновенийВернерсмотритнаспящуюМари-Лору.

Дальше начинается спешка. Вернер не сумел отыскать туфлиМари-Лоры, затонашелвстенномшкафупарумужскихботинокипомогейихнадеть.ПоверхформыоннатягиваеттвидовыештаныЭтьенаирубашку—рукава ему чересчур длинны. Если они наткнутся на немцев, он будетговорить только по-французски, скажет, что помогает ей выбраться изгорода.Есливстретятамериканцев,скажет,чтодезертировал.

— Должен быть пункт сбора, какое-нибудь место, где собираютбеженцев, — говорит Вернер, хотя не совсем уверен, что правильновспомнил французские слова. В опрокинутом комоде он находит белуюнаволочку, складывает и убирает Мари-Лоре в карман. — Когда будетнужно,поднимиеенавытянутыхруках.

—Постараюсь.Агдемоятрость?—Вот.Онинекотороевремястоятвприхожей,незная,чтоихждетподругую

сторонудвери.Вернервспоминаетдушныйтанцзал,гдечетырегоданазадсдавал экзамены, лестницу, красный флаг с белым кругом и чернойсвастикой.Надошагнутьвперед.Надопрыгнуть.

Снаружииз груд камней торчатпечные трубы.Понебуплывет дым.Вернер знает, что город обстреливали с востока, что шесть дней назадамериканцыбылинаподступахкПарамэ,поэтомуведетМари-Лорувтомнаправлении.

В любой момент их могут заметить либо американцы, либо егосоотечественники.Принудятчто-нибудьделать:работать,вступитьвряды,датьпоказания,умереть.Откуда-тодоноситсязвукпожара—хрустсухихрозовыхлепестков,сжимаемыхвкулаке.Большеничего:нисамолетов,нидалекойперестрелки,нистонараненых,нилаясобак.

ВернерберетМари-Лорузарукуиведетпокамням.Бомбынепадают,пулинесвистят,плывущийввоздухепепелприглушаетсвет.

Два квартала они не встречают ни единой живой души. Возможно,Фолькхаймер ест — Вернеру приятно воображать, как огромныйФолькхаймерестводиночествезастоликомсвидомнаморе.

—Туттактихо.

Ееголос—какясноеокошковнебе.Лицо—лугвеснушек.Вернердумает:янехочутебяотпускать.

—Наскто-нибудьвидит?—Незнаю.Кажется,нет.Еще через квартал он видит движение впереди: триженщины тащат

свертки.Мари-Лоратянетегозарукав:—Чтоэтозапоперечнаяулица?—Рю-де-Лорьер.—Идем,—говоритонаинаправляетсявперед,стучатростью.Ониповорачиваютнаправо,потомналево,мимодерева,торчащегоиз

землиогромнойобгорелойзубочисткой,мимодвухворон,которыеклюютчто-то непонятное. Впереди крепостная стена. Воздушные плети плющасвисаютсарки,ведущейвузкуюулочку.Женщинавплатьеизсинейтафтыпытаетсявтащитьнатротуарнабитыйдоотказачемодан.Снеймальчиквштанах,которыеемуявнокоротки,вяркойкурткеисдвинутомназатылокберете.

—Тамгражданские,мадемуазель.Оникуда-тоидут.Окликнутьих?—Ятольконаоднуминуточку.Онаведетегоглубжевпроулок.Изотверстиявстене,которогоВернер

поканевидит,тянетсвежим,неотравленнымокеанскимвоздухом.В конце проулка — узкая решетка. Мари-Лора достает из кармана

ключ.—Сейчасприлив?Вернервидитнизкоепомещениеивторуюрешеткувдальнемконце:—Тамвода.Намнадоспешить.ОднакоМари-Лораужеоткрыла замоки уверенно спускается в грот,

шлепаямужскимиботинками,ведетпальцамипостенам,будтоэтостарыедрузья,скоторымионарасстаетсянадолго,еслиненавсегда.Из-заприливаозерцо идет мелкими волнами, они плещутся и задевают ей подол. Изкармана она достает что-то маленькое деревянное и кладет на воду. Еенежныйголосокэхомотдаетсявгроте:

—Скажимне,онвокеане?Ондолженбытьвокеане.—Да.Намнадоидти,мадемуазель.—Онточновокеане?—Да.Она, запыхавшись, выбирается из грота. Отодвигает Вернера от

решеткиизапираетзамок.Вернерподаетейтрость.Ониидутпопроулку,ее ботинки чавкают на ходу. Под навес плюща. Налево. Прямо впереди

черезперекрестоктянетсяжидкаявереницалюдей:женщина,ребенок,двоемужчинтащатнаносилкахтретьего,увсехтроихвзубахсигареты.

УВернерасноватемнеетвглазах.Головакружится,ногиватные.Надороге кошка умывается и внимательно его разглядывает.Он вспоминаетстарыхшахтеров в Цольферайне, которые часами неподвижно сидели настульях или на ящиках, ожидая смерти.Для таких людей время— худаябочка,изкотороймедленно-медленносочитсявода.Анасамомделеоно—сияющее озерцо у тебя в ладонях. Нужно потратить силы, чтобы егосберечь,чтобынепролитьниединойкапли.

— А теперь, — говорит он на самом лучшем французском, какойможет изобразить, — вот наволочка. Веди рукой по стене — вот она,чувствуешь? Доберешься до перекрестка, продолжай идти прямо. Улицавродепочтинезавалена.Держинаволочкувысоко,прямопередсобой.Воттак,поняла?

Онаповорачиваетсяизакусываетнижнююгубу:—Менязастрелят.—Нет.Девушкусбелымфлагомнезастрелят.Тамвпередилюди.Иди

вдоль стены. — Он вновь прикладывает ее ладонь к стене. — Быстрее.Помнипронаволочку.

—Аты?—Япойдувдругуюсторону.Онаповорачивается к нему, и, хотя не видитВернера, онне в силах

выдержатьеевзгляда.—Тыразвенепойдешьсомной?—Лучше,чтобынасневиделивместе.—Нокакясноватебяразыщу?—Незнаю.Онанаходитегоруку,что-токладетвладоньизажимаетегопальцы:—Досвидания,Вернер.—Досвидания,Мари-Лора.И она уходит. Через каждые несколько шагов кончик трости

натыкается на камень, иМари-Лора долго ищет, как его обойти.Шажок,шажок, остановка. Шажок, шажок. Трость стучит, мокрый подолколышется, белая наволочка над головой. Вернер глядит ей вслед. Онадоходитдоперекрестка,минуетещекварталипропадаетизвиду.

Вернерждетзвукаголосов.Иливыстрелов.Ейпомогут.Обязательнопомогут.Когдаонразжимаеткулак,товидитналадонижелезныйключ.

Шоколад

Вечером мадам Рюэль находит Мари-Лору в реквизированномшкольном здании, хватает ее за руку и не отпускает. Гражданскаяадминистрация раздает конфискованный немецкий шоколад впрямоугольныхкоробках,иМари-ЛорасмадамРюэльсъедаютегостолько,чтоинемогутсосчитать.

Утром американцы захватывают шато и последнюю зенитнуюбатарею, освобождают пленных в Форт-Насионале. Мадам РюэльвыдергиваетЭтьенаизочерединапроверку,ионприжимаетМари-Лорукгруди.Полковник в подземной крепости за рекой держится еще три дня.Потом американский самолет «лайтнинг» сбрасывает в вентиляционныйлюк цистерну напалма (один шанс на миллион), и через пять минутпоявляетсябелаяпростынянашесте.ОсадаСен-Малоокончена.Саперысминоискателями убирают все неразорвавшиеся снаряды, которые имудается найти, следом за ними идут военные фотокорреспонденты соштативами, а на разрушенных улицах появляются первые горожане,которые вернулись из полей за городом или выбрались из подвалов.ДвадцатьпятогоавгустамадамРюэльполучаетразрешениевойтивгородипроверить, как тампекарня.ОднакоЭтьен сМари-Лоройотправляются вдругую сторону, в Ренн, где снимают номер в гостинице под названием«Вселенная».Таместьгорячаявода,иониобаподвачасалежатвванне.ВечеромЭтьенсмотритвтемноеокноивидит,какотражениеМари-Лорынащупывает путь к кровати. Она на миг прижимает руки к лицу, потомотпускает.

—МыпоедемвПариж,—говоритон.—Ятамникогданебывал.Тыегомнепокажешь.

Свет

ВернераберутвполуторакилометрахкюгуотСен-Малотроебойцовфранцузского Сопротивления, объезжающие улицы на грузовике. Сперваони думают, что спасли маленького седого старичка. Потом видят подрубашкой старомодного покроя немецкую форму и решают, что сцапаликрупную добычу — вражеского лазутчика. Наконец они понимают, чтоВернер — мальчишка. Они сдают его американскому дежурному вреквизированной гостинице, превращенной в центр разоружения. Вернербоится,чтоегозагонятвподвал—тольконесновавяму!—ноегоотводятна третий этаж, где смертельно усталый переводчик, который уже месяцзаписываетнемецкихпленных,машинальнозадаетнесколькостандартныхвопросов:фамилия?имя? звание?ДежурныйтемвременемужепроверилвещмешокиотдаетегоВернеру.

—Девушка,—говориттотпо-французски,—вывидели?..Однако переводчик только ухмыляется и что-то говорит дежурному

по-английски, как будто все допрошенные им немецкие солдатыспрашивалипродевушек.

Вернераотводятводвор,обнесенныйколючейпроволокой.Здесьужесидят восемь или девять немцев в сапогах, держат помятые армейскиефляжки. Один в женском платье, в котором, видимо, пыталсядезертировать.Двоестаршин,троерядовых.Фолькхаймеранет.

Вечеромприносяткотелссупом,Вернерпроглатываетчетырепорцииизжестянойкружки.Черезпятьминутегорвет.Утромсновасуп;Вернерестмедленнее,норезультаттотже.Надголовойплывутоблака.Ондумаетпро Мари-Лору — ее руки, ее волосы, — хоть и боится, что, еслиперебиратьвоспоминанияслишкомчасто,онисотрутся.Черезденьпослеареста его вместе с еще двадцатью пленными проводят по улицам досклада, где уже находится больше ста человек. Через открытые воротаВернер не видит Сен-Мало, но слышит самолеты, множество самолетов.Над горизонтом днем и ночью клубятся столбы дыма. Дважды медикипытаются накормить Вернера жидкой овсянкой, и оба раза его тошнит.Персикибылипоследним,чтопринялегожелудок.

Можетбыть,вернуласьлихорадка;может,онотравилсяжижейиз-подмалярных кистей в подвале; может, организм больше не хочет жить. Онпонимает, что если не будет есть, то умрет, но проглотить что-нибудь—ещестрашнее,чемумереть.

СоскладаихпереводятвДинан.Большинствопленных—мальчишкиили почти старики. Они несут плащ-палатки, вещмешки, ящики, унекоторыхяркиечемоданыневедомогопроисхождения.Естьоднополчане,и они обычно идут рядом, но большинство ни с кем не знакомы, и всевидели такое, что предпочли бы забыть. И все чувствуют, что за спинойподнимаетсяприлив,растущийвалмедленногомстительногогнева.

ВернеридетвтвидовыхбрюкахдядюшкиМари-Лоры,свещмешкомзаспиной.Емувосемнадцать.Всюжизньучителя,радио,вождитвердилиВернеру о будущем. И где оно теперь, будущее? Дорога впереди пуста,траектории его мыслей устремлены внутрь: он видит, как Мари-Лора стростью исчезает, словно пепел от костра, и тоска мучительно стучит оребра.

ПервогосентябряВернер,проснувшись,неможетвстать.Двоедругихзаключенных отводят его в сортир, потом укладывают на траву.Молодойврач-канадецсветитемувглазафонариком.ПотомВернераукладываютвкузов грузовика, везут какое-то время и вносят в палатку, полнуюумирающих. Медсестра что-то колет ему в руку, ложкой вливает в роткакой-тораствор.

Неделюонживетвстранномзеленоватомсветебольшойбрезентовойпалатки:воднойрукезажатвещмешок,вдругой—угловатыйдеревянныйдомик. Когда есть силы, Вернер разбирает головоломку: поворачиваеттрубу,сдвигаеттридощечки,заглядываетвнутрь.Дочегожеумносделано!

Каждый день справа и слева от него еще одна душа уносится кнебесам,иВернеручудитсядалекаямелодия,какбудтовзапертойкомнатеиграет большой старый приемник, но услышать музыку можно, толькоприжавшисьздоровымухомкматрасу,иповременамоннеуверен,чтоонаивправдузвучит.

ВродебыВернердолженначто-тосердиться,нооннепомнитначто.—Оннеест,—говоритмедсестра.Нарукавнаяповязкаскраснымкрестом.—Температура?—Высокая.Еще слова. Потом числа. Во сне он видит ясную морозную ночь,

каналыподольдом,вшахтерскихдомахгорятокна,акрестьянекатаютсяпополямнаконьках.ВидитспящуювАтлантикеподводнуюлодку;Юттаприжимается лицом к иллюминатору и дышит на стекло. Вернер почтиждет, что сейчас Фолькхаймер протянет огромную ручищу, поможет емувстатьизабратьсяв«опель».

А Мари-Лора? Чувствует ли она по-прежнему его пальцы между

своими,какончувствуетее?Как-тоночьюонсадитсянакойке.Рядомнесколькодесятковбольных

ираненых.Теплыйсентябрьскийветерколышетпалатку.Вернер крутит головой. Ветер крепкий и еще усиливается, брезент

парусит,и впросветвходавидныкачающиесядеревья.Повсюдушорохи.Вернеррасстегиваетвещмешок,убираеттудастаруютетрадьидомик.Всеспят, только на соседней койке раненый что-то бормочет вопросительно,обращаясь к самому себе. Впервые за долгое время Вернеру не хочетсяпить. Он ощущает лишь рассеянный лунный свет, проникающий сквозьпалатку. За распахнутымпологом бегут над деревьями облака.В сторонуГермании,всторонудома.

Синиеисеребряные,серебряныеисиние.Между койками летают бумажные листки, сердце у Вернера бьется

быстрее.Онвидит,какфрауЕленастоитнаколеняхпередчугуннойпечкойиворошитуголь.Детивкроватях.МаленькаяЮттаспитвколыбели.

Отецзажигаетфонарь,входитвклетьипропадает.ГолосФолькхаймера:какоежеутебябудущее…Тело под одеялом стало совсем невесомым; за хлопающим пологом

палаткитанцуютдеревья,тучиплывутчередой;Вернерсбрасываетскойкисперваодну,потомдругуюногу.

—Эрнст!—зоветчеловекрядомсним.—Эрнст!Но никакого Эрнста тут нет, люди на койках не отзываются.

Американскийсолдатпередпалаткойспит.Вернервыходитмимонегонатраву.

Ветерзадуваетподмайку.Он—парус,воздушныйшар.Как-то они с Юттой смастерили деревянный кораблик. Ютта

раскрасила его яркими-преяркими красками, малиновой и зеленой,торжественно отнесла к реке и опустила на воду. Однако течениеподхватило кораблик, опрокинуло его набок и унесло в черную стоячуюзаводь, куда им было не добраться.Юттаморгаламокрыми ресницамиитеребилараспущенныепетливязанойкофты.

—Всехорошо,—сказал ейВернер.—Спервойпопыткималочтоудается.Мысделаемдругойкорабль,лучше.

Сделалилионидругойкорабль?Вернернадеется,чтода.Онвродебывспоминает, как другое суденышко, более мореходное, скользило вниз пореке.Оноисчезлозаизлучиной,оставивихпозади.Былоэтоилинет?

Лунный свет сияет и клубится; над деревьями бегут рваные тучи.Летят осенние листья, но лунный свет неподвижен, его лучи проходятчерезоблака,черезвоздух,пронзаютполегшуютраву.

Почемусветнеотклоняетсянаветру?Американецзамечает,чтокто-товышелизпалатки-лазаретаитеперь

движетсянафонедеревьев.Онсадится,поднимаетруку,кричит:—Стой!Halt!Однако Вернер уже на краю поля. Здесь он напарывается на мину,

поставленную его же армией три месяца назад, и взлетает вместе сфонтаномбуройземли.

11.1945г.

Берлин

В январе сорок пятого фрау Елену и последних четырех девочек изсиротскогодома—близняшекХаннуиСусаннуГерлиц,КлаудиаФёрстерипятнадцатилетнююЮттуПфенниг—отправляютвБерлин,назавод.

Подесятьчасоввдень,шестьднейвнеделю,ониразбираюттяжелыештамповочныепрессыискладываютметаллоломвящики,которыепотомпогрузят на поезда. Отвинчивают гайки, пилят. Обычно фрау Еленаработает рядом с девочками, в рваной лыжной куртке, которуюнашланаулице, и тихонько бормочет себе под нос по-французски или напеваетпеснисвоегодетства.

Они живут над брошенной месяц назад типографией. В коридорахстоят сотни ящиков с бракованными словарями, девочки рвут их настраницыитопятимичугуннуюпечку.

ВчераDankeswort,Dankesworte,Dankgebet,Dankopfer[50].Сегодня Frauenverband, Frauenverein, Frauenvorsteher,

Frauenwahlrecht[51].Капуста с перловкой на обед в заводской столовой, бесконечные

очередисталонамиповечерам.Триразавнеделювыдаютпорциюмасларазмером в половинку кусочка сахара. Вода из колонки в соседнемквартале. У матерей с маленькими детьми нет пеленок и колясок; имвыдаюткоровьемолоко,нооченьмало.Кто-торветнаподгузникистарыепростыни, кто-то закладывает младенцам между ногами сложенныетреугольникомгазеты.

Поменьшеймереполовинадевочекнафабрикенеграмотны, такчтоЮтта читает им письма от женихов, братьев и отцов. Иногда пишет поддиктовку ответы: «А помнишь, мы ели фисташки? А помнишь, мы елилимонноемороженоевформецветочков?Тытогдасказал…»

Всювеснугородбомбят,ночьзаночью,икажется,чтоединственнаяцель противника — сжечь Берлин до основания. Бомбоубежищерасположеновконцеквартала.Девочкипроводяттампочтикаждуюночь,игрохотпадающихдомовнедаетимспать.

Иногда по пути на завод они видят трупы, черные мумии, людей,обгоревших до неузнаваемости. А иногда на мертвых не видно никакихран, и именно они больше пугают Ютту: эти люди выглядят так, будтосейчасвстанутипобредутнаработувместесовсеми.

Однакоониневстают.

Как-то она видит трех школьников, лежащих в ряд ничком. У всехтроихнаспинеранцы.Ееперваямысль:«Проснитесь.Идитевшколу».Итутжеонадумает:«Унихвранцахмоглаостатьсяеда».

Клаудиа Фёрстер перестает говорить. День идет за днем, а она непроизносит ни слова.На заводе кончается сырье.Ходят слухи, что никтоуженизачтонеотвечает,чтомедь,цинкинержавеющуюсталь,которыеони,надрываясь,раскладывалипоящикам,погрузиливтоварныевагоны,аэтивагонытакистоятназапасныхпутях.

Почтанеходит.Вконцемартазаводперестаетработать,афрауЕленуидевочекотправляютрасчищатьулицыпослебомбежек.Ониподнимаюткуски каменной кладки, сгребают мусор и битое стекло. Ютта слышитрассказы про перепуганных шестнадцати-семнадцатилетних мальчишек,которые возвращаются к матерям, а через два дня их выволакивают счердаков и расстреливают как дезертиров. Ей все чаще вспоминаетсядетство, как брат возил ее в тележке, как они рылись на свалках.Выискивали,неблеснетливгрязичто-нибудьценное.

—Вернер,—шепчетонавслух.Осенью вЦольферайнеЮтта получила два извещения о его гибели.

Оба — с разными местами захоронения. Фресне, Шербур. Города воФранции.Иногдавоснеонавместеснимстоитпередстолом,накоторомразложенышестерни,моторыиприводныеремни.«Якое-чтопридумал,—говоритон,—исейчаснадэтимработаю»,—нодальшенепродолжает.

Вапрележенщиныговоряттолькоорусских,обихмщении.Варвары,дикари,свиньи.ЗвериужевШтраусберге.Чудовищавпригороде.

Ханна,Сусанна,КлаудиаиЮттаспятнаполувповалку.Осталосьличто-нибудьхорошеевжалкойкрепостиихпоследнегодома?Да,чуть-чуть.ОднаждывечеромЮттавозвращается, вся впыли,иузнает, чтобольшаяКлаудиа Фёрстер где-то нашла картонную кондитерскую коробку,перевязанную золотой лентой. На картоне — жирные пятна. Девочкисмотрятнакоробкукакнавесточкуизнепадшегомира.

Внутри пятнадцать пирожных с начинкой из клубничного джема,переложенные квадратиками вощеной бумаги. Четыре девочки и фрауЕленасидятподтекущейкрышей,весеннийдождьбарабанитпогороду,изразвалинтекутчерныеотпепларучьи,из-подгрудкирпичавыглядываюткрысы, а они съедают по три черствых пирожных каждая, ничего неоставляянапотом;носыувсехвсахарнойпудре,зубылипкиеотжеле,вкровииграетибурлитсчастье.

Почтиневерится,чтозаторможенная,окаменевшаяКлаудиасотворилатакоечудоиразделилаегосними.

Немногие оставшиеся в городе девушки одеваются в рванину,прячутся в подвалах. Ютта слышала, что бабушки мажут внучекэкскрементами, обрезают им волосы хлебными ножами — что угодно,лишьбырусскиенанихнепольстились.

Онаслышала,чтоматеритопятдочерей.Иещечтоотрусскихзакилометрразиткровью.—Теперьуженедолго,—говоритфрауЕлена,греярукипередпечкой,

накоторойвсеникакнезакипаетчайник.Русскиезаявляютсякнимясныммайскимднем.Ихвсеготрое,иэто

происходит лишь один раз.Они вламываются в брошенную типографию,ищаспиртное,и,ненайдя,начинаютпалитьвстены.Треск,пуляотлетаетот старого печатного станка, а в квартире на верхнем этаже фрау ЕленасидитвполосатойлыжнойкурткессокращеннымтекстомНовогоЗаветавкармане,держитдевочекзарукиибеззвучномолится,двигаягубами.

Юттапочтиувериласебя,чторусскиесюданеподнимутся.Несколькоминуткажется,чтотакбудет,потомналестницераздаетсягрохотсапог.

— Ведите себя спокойно, — говорит фрау Елена девочкам. Ханна,Сусанна,КлаудиаиЮтта—ниоднойизнихещенетсемнадцати;голосуфрау Елены тихий, но страха в нем не слышно, разве что огорчение.—Ведитесебяспокойно,ионинестанутстрелять.Япойдуснимипервой,потомонибудутдобрее.

Юттасцепляетрукиназатылке,чтобыунятьдрожь.Клаудиакажетсяглухонемой.

—Изакройтеглаза,—говоритфрауЕлена.Ханнаплачет.—Яхочуихвидеть,—говоритЮтта.—Тогданезакрывай.Пьяныешагинаверхнейплощадкелестницы.Русскиезаходятвчулан,

гремятшвабрами,полестницесъезжаетящиксословарями,потомкто-тодергаетручку.Голоса,удары,треск,идверьраспахивается.

Одинизнихофицер.Двумдругимникакнебольшесемнадцати.Всетрое невообразимо грязны, но за прошедшие часы где-то щедро полилисебяженскимидухами.Ониотчастипохожина застенчивыхшкольников,отчасти—насумасшедших,которымобъявили,чтоониумрутчерезчас.Особенно сильно разит духами от мальчишек. Один из них подпоясанверевкой вместо ремня; он настолько худ, что спускает штаны, неразвязываяузла.Второйсмеетсястраннымошалелымсмехом,какбудтонеможетдоконцаповерить,чтонемцыпришливегострану,оставивпозадитакой город. Офицер сидит у двери, выставив ноги, и смотрит на улицу.

Ханнакоротковскрикивает,нотутжезажимаетсеберот.Фрау Елена уводит мальчишек в другую комнату. Она издает лишь

одинзвук—короткийкашель,будточем-топоперхнулась.Клаудиаидетследующей.Онанекричит,толькостонет.Юттасжимает

зубы и молчит. Все странно упорядоченно. Офицер заходит последним,пробует каждую по очереди и, лежа на Ютте, произносит отдельныеотрывистыеслова.Глазаунегооткрыты,ноневидят,ипонапряженномулицунепонять,чтоэто—ласковыйшепотилиоскорбления.Одеколоннезаглушаетзапахегопота.

Много лет спустяЮтта внезапно вспомнит его тогдашние слова—Кирилл,Павел,Афанасий,Валентин—ирешит,чтоэтоименапогибшихсолдат.Однакоонаможетошибаться.

Перед уходом младший дважды стреляет в потолок, известка мягкосыплется наЮтту, и за эхом выстрела та слышит, как Сусанна на полурядом с нею даже не всхлипывает, а просто тихо дышит, пока офицерзащелкивает пряжку на ремне. Потом все трое русских вываливаются наулицу.ФрауЕлена,босая, застегиваетлыжнуюкурткуитретлевойрукойплечо,какбудтопытаетсясогретьэтумаленькуючастичкусебя.

Париж

Этьенснялтусамуюквартирунарю-де-Патриарш,гдевырослаМари-Лора. Каждый день он покупает газеты и просматривает спискиосвобожденныхпленных.Постояннослушаетрадиоприемник—всегоихунего три. Де Голль то, Северная Африка се. Гитлер, Рузвельт, Гданьск,Братислава.Названия,фамилии—какиеугодно,тольконепапины.

Каждое утро они идут на Аустерлицкий вокзал. Огромные часыотщелкиваютнеумолимыйбегсекунд,аМари-Лорасидитрядомсдядейислушаеттоскливыйперестукколес.

Этьенвидитсолдатсщекамиввалившимися,какперевернутыечашки.Тридцатилетних,которыевыглядятнавосемьдесят.Мужчинвпротертойдодыр одежде, которые подносят руку к голове, чтобы снятьнесуществующуюшляпу.Мари-Лорасудитопроходящихпозвукушагов:этотмаленький,этотвеситтонну,этотпочтиизвоздуха.

Вечерами она читает, покудаЭтьен пишет письма или названивает вслужбу репатриации. Она не может проспать больше двух-трех часовкряду:еебудятфантомныебомбы.

—Этопростоавтобус,—говоритЭтьен,которыйкаждыйвечерстелетсебенаполурядомсеекроватью.

Или:«Этопростоптицы».Или:«Тамничегонет,Мари».ПочтикаждыйденьстарыйспециалистпомоллюскамдокторЖеффар

вместе с ними сидит на Аустерлицком вокзале, бородатый, в галстуке-бабочке, пахнущий вином, розмарином, мятой. Он зовет ее Лореттой,рассказывает,какскучал,какдумалонейкаждыйдень,как,видяее,верит,чтодобротапрочнеевсеговмире.

Мари-Лора сидит, прижавшись плечом к Этьену или докторуЖеффару.Папаможетбытьгдеугодно.Вдругон—тотприближающийсяголос?Илитешагисправа?Онможетбытьвтюрьме,вокопе, затысячукилометровотсюда.Илиегоужедавнонетвживых.

ОнаподрукусЭтьеномходитпомузею,говоритссотрудниками,изкоторыхмногиееепомнят.Директоруверяет,чтоонисамиищутеепапу,как только могут, что будут и дальше помогать ей с квартплатой, собучением.Алмазниктонеупоминает.

Веснанабираетход.Эфирзаполняюткоммюнике:Берлинвзят,Герингкапитулировал, загадочные нацистские бункеры открываются. На

Аустерлицкомвокзалешепчутся,чтовернетсяодинизста.Чтоутех,ктовернулся, шею можно обхватить колечком из большого и указательногопальца. Что когда они снимают рубашку, видно, как под ребрами ходятлегкие.

Каждыйраз,садясьесть,Мари-Лорачувствует,чтопредаетпапу.Даже те, кто вернулся, вернулись совсем другими: они старше, чем

должныбыть,какбудтобылинадругойпланете,гдевремятечетбыстрее.— Есть вероятность, — говорит Этьен, — что мы так ничего и не

узнаем.Надобытькэтомуготовыми.Мари-ЛораслышитголосмадамМанек:«Обязательнонадоверить».Они ждут все лето: Этьен с одной стороны, доктор Жеффар — с

другой.ИоднаждыавгустовскимвечеромМари-ЛораведетдядюидоктораЖеффара по длинной лестнице, на солнце, и спрашивает, безопасно лисейчасперейтиулицу.Ониотвечают:да,ионаведетихпонабережнойкворотамботаническогосада.

Надорожкахперекрикиваютсядети.Неподалекуиграетсаксофон.Онаостанавливается перед зеленой беседкой, гудящей от пчел. Кто-то где-тосейчаспридумывает, как скинутькапюшон горя,ноМари-Лоре этонепосилам.Поканепосилам.Вконцеконцов,онавсеголишьдевочка-инвалидбездомаибезродителей.

—Чтодальше?—спрашиваетЭтьен.—Обедать?—Вшколу,—говоритона.—Яхочупойтившколу.

12.1974г.

Фолькхаймер

Франк Фолькхаймер живет в Западной Германии, в пригородеПфорцхайма,натретьемэтаже,вдомебезлифта.Вегоквартиретриокна.Почтивесьвидсостоитизогромногорекламногощита, закрепленногонаторце дома через улицу. На щите изображены нарезанные кружкамиколбасы—размеромсФолькхаймера,красные,розовые,серыепокраям,украшенные веточками петрушки высотой с куст. По ночам четыребезрадостных электрических прожектора над щитом заливают квартирустраннымотраженнымсветом.

Емупятьдесятодингод.Косой апрельский дождь падает в лучах прожектора, телевизор

моргает голубым светом. Фолькхаймер, привычно нагибаясь, входит изкухни в комнату. Ни детей, ни собаки, ни кошки, ни домашних цветов,очень мало книг на полках. Только журнальный столик, матрас иединственное кресло перед телевизором, в которое он и садится. Наколенях круглая жестяная банка с печеньем. Он съедает их все: сначалацветочки,потомкренделькиинаконецтрилистники.

На экране черная лошадь помогает человеку выбраться из-подповаленногодерева.

Фолькхаймерустанавливаетичиниттелевизионныеантенны.Каждоеутро он надевает синий комбинезон, тесный в плечах и короткий снизу,большие черные ботинки и отправляется на работу. Поскольку ему ненужныпомощники,чтобыворочатьтяжелуюраздвижнуюстремянку,иненужны собеседники, Фолькхаймер почти всегда ездит на вызовы водиночку.Людизвонятвголовнуюконтору,просятустановитьантеннуилижалуютсянапомехи,наинтерференцию,нато,чтоскворцысвилигнездона проводах. Фолькхаймер приезжает, сращивает провода, снимаетшвабройптичьегнездо,поднимаетантеннуповыше.

Только в самые ненастные, самые холодные дни он чувствует себя вПфорцхайме как дома. Ему нравится, когда ветер задувает под воротниккомбинезона, когда далекие холмыприпорошены снегом, а деревья вдольулиц(всеодинаковоговозраста,высаженыводингодпослевойны)блестятинеем. Зимними вечерами Фолькхаймер ходит между антеннами, какматроссрединатянутоготакелажа.Всинихсумеркахвидно,каквнизунаулицахлюдиспешатдомой.Иногдамимопроносятсячайки,белыенафонетемного неба. Легкий, привычный вес инструментов на поясе, запах

нескончаемого дождя, сияние облаков — только в такие минутыФолькхаймерхотьотчастичувствуетсебячеловеком.

Однако бóльшую часть времени, особенно в теплые дни, жизнь еговыматывает:пробкинаулицах,граффитинастенах,политиканачальства.Всевечногрызутсяиз-запремий,доплат,сверхурочных.Иногда,втягучуюлетнюю жару, Фолькхаймер задолго до зари расхаживает по квартире врезком электрическом свете рекламного щита и ощущает одиночество всебекакболезнь.

Онвидит,каквысокиееликачаютсянаветру,слышитихпротяжныйскрип. Видит земляной пол дома, в котором вырос, алый рассвет заеловыми лапами. Иногда его преследуют взгляды людей, обреченныхпогибнуть через секунду, и тогда он убивает их снова.Мертвец в Лодзи.МертвецвЛюблине.МертвецвРадоме.МертвецвКракове.

Дождьстучитпоокну,покрыше.ПередсномФолькхаймерспускаетсянатрилестничныхпролетакпочтовомуящикувподъезде.Оннезабиралпочту больше недели, сегодня там, помимо рекламы и счетов, лежиттолстый конверт от ветеранской организации в Западном Берлине.Фолькхаймеруноситвсевквартируираспечатываетконверт.

Триразныхпредметасфотографированынаодинаковомбеломфоне,ккаждомуприкрепленааккуратнаябиркасномером.

14-6962.Брезентовыйсолдатскиймешок,серый,сдвумялямками.14-6963.Игрушечныйдеревянныйдомик,раздавленныйсодногоугла.14-6964.Тетрадьвмягкойобложке,накоторойнаписанооднослово:

Fragen[52].Домикемунезнаком,вещмешокможетбытьчейугодно,авоттетрадь

узнается с первого взгляда.В нижнем углу чернильной ручкой выведеныинициалы:«В.П.».Фолькхаймердвумяпальцамитрогаетфотографию,какбудтотетрадкуможновытащитьипролистать.

Онбылпростомальчишка.Каконивсе.Дажесамыерослые.В письме объясняется, что организация ищет ближайших

родственниковпогибшихсолдат,чьиименанеизвестны,чтобыпередатьимвещи. У организации есть основания полагать, что он, оберфельдфебельФранк Фолькхаймер, командовал подразделением, в котором служилхозяинвещмешка.СамвещмешокбылнайденвамериканскомлагередлявоеннопленныхвоФранции,вокругеБерне,в1944году.

Знаетлион,комупринадлежалиэтивещи?Фолькхаймер кладет фотографии на стол и стоит, уронив мощные

руки. Он слышит рычание мотора, стук дождя по будке. Звон комаров.Топотсапогимногоголосыемальчишескиекрики.

Трескпомех,потомвыстрелы.Но это же не по-человечески, оставлять его так? Пусть даже

мертвого.Какоежеутебябудущее…Он был маленький, белобрысый, с торчащими ушами. Когда мерз,

застегивал воротник и прятал руки в рукава.Фолькхаймер знает, чьи этовещи.

Ютта

Ютта Ветте преподает алгебрушестиклассникам в эссенскойшколе:переменные, теория вероятностей, параболы. Одевается каждый деньодинаково: черные брюки с нейлоновой блузкой, бежевой, серой илиголубой. Иногда, под очень хорошее настроение, желтой. Кожа у неебледная,аволосыпо-прежнемубелы,какбумага.

Муж Ютты, Альберт, добрый, медлительный, лысеющий бухгалтер,коллекционируетигрушечныепаровозикиивозитсяснимивсесвободноевремя.Ониужеотчаялисьиметьдетей,новтридцатьсемьЮттавсе-такизабеременела.ИхсынуМаксушестьлет,онлюбитсобак,копатьсявземлеизадаватьвопросы,накоторыеневозможноответить.ВпоследнеевремяуМакса новое увлечение: он складывает из бумаги замысловатыесамолетики.Приходит изшколы, встает на колени на кухонном полу и снеизменным, почти пугающим упорством складывает самолетик засамолетиком, проверяет разные формы крыльев, хвоста, носа. Очевидно,большевсегоемунравитсясампроцесс,превращениечего-топлоскоговочто-толетающее.

Началоиюня,четверг,учебныйгодпочтизакончился.Онивсейсемьейв бассейне. Небо затянуто серыми облаками, в лягушатнике галдятмалыши,родителиболтаютмеждусобой,читаютгазетыилидремлют.Всехорошо.Альберт,вплавках,сполотенцемнашее,стоитпередбуфетомидумает, какое мороженое взять.Макс плывет неумело, молотя руками поводе, и часто оглядывается — смотрит ли на него мама. Наконец онвылезает,заворачиваетсявполотенцеисадитсярядомснею.Максхудой,маленький, с торчащими ушами. На ресницах блестят капли воды.Смеркается, холодает; купальщики собираются семьями и идут квелосипедамиликавтобуснойостановке.Макссхрустомжуетпеченьеизкартоннойкоробки.

—Яобожаюпеченье-зверушек,Mutti[53],—говоритон.—Знаю,Макс.Альберт отвозит их домой на маленьком громыхающем «НСУ

Принц-4».Юттадостаетизсумкистопкуитоговыхгодовыхконтрольныхисадится на кухне их проверять. Альберт ставит воду на макароны иначинает жарить лук. Макс достает из ящика лист чистой бумаги иначинаетскладыватьсамолетик.

Вдверьстучат:раз,два,три.

УЮттыбешеноколотится сердце.Карандаш зависаетнад тетрадью.Какие глупости! Это просто соседка, приятельница или Анна, маленькаяподружка Макса, которая вместе с ним строит сложные города изпластмассовыхкубиков.ТолькоАннастучитиначе.

Макс,держасамолетиквруках,несетсякдвери.—Ктотам,малыш?Мальчик не отвечает— это значит, что пришел кто-то незнакомый.

Юттаидетвприхожуюивидит,чтовдверистоитвеликан.Макс скрестил руки на груди, потрясенный и заинтригованный.

Самолетиклежитнаполууегоног.Великанснимаеткепку.Егоогромнаяголоваблеститлысиной.

—ФрауВетте?На нем непомерных размеров серый спортивный костюм с бурыми

лампасамипобокам,молниянакурткезастегнутадоподбородка.Онробкопротягиваетейвыцветшийвещмешок.

Уличные хулиганы. Ганс и Герриберт. Исполинский рост незнакомцавызывает в памяти их всех. Ютта уверена, что этот человек много кудазаходилбезстука.

—Да?—ВашадевичьяфамилияПфенниг?Ещетотого,каконакивает,дотого,каконговорит:«Уменятутдля

ваское-что»,ейстановитсяясно,чторечьпойдетоВернере.Великан идет за ней, шурша нейлоновыми штанами. Альберт

поднимает взгляд от плиты и удивленно вздрагивает, но говорит только«здравствуйте» и «осторожнее», указывая шумовкой на лампочку, вкоторуювеликанедваневрезалсялбом.

Он предлагает поужинать, великан соглашается. Альберт отодвигаетстол от стены и ставит четвертую тарелку. Фолькхаймер на деревянномстулесподлокотникаминапоминаетЮттекартинкуизМаксовойкнижки:слон,втиснувшийсявсамолетноекресло.Вещмешок,которыйонпринес,осталсявпередней.

Разговорначинаетсямедленно.Онехалнесколькочасовнапоезде.Сюдаотвокзалашелпешком.Нет,хересаоннебудет,спасибо.Макс ест быстро.Альберт—медленно.Ютта прячет рукипод себя,

чтобыневиднобыло,каконидрожат.— Когда они нашли адрес, — говорит Фолькхаймер, — я спросил,

нельзялимнесъездитьсамому.Тутписьмоприложено,видите?

Онвынимаетизкарманасложенныйлистбумаги.Заокномпроезжаютмашины,щебечутптицы.Ютте не хочется брать письмо. Не хочется слышать того, ради чего

этотогромныйчеловекехалтакдолго.Целыминеделямионанепозволяетсебедуматьовойне,офрауЕлене,острашныхмесяцахвБерлине.Теперьона может покупать мясо каждый день, а если в доме становитсяпрохладно, поворачивает вентиль на кухне, и батареи сразу становятсягорячее.Ейнехочетсябытькактестарухи,которыетолькоидумаютчтоопрошлыхнесчастьях.Иногдаонасмотритвглазастаршихколлегигадает,чтоониделали,когдаэлектричествовыключалось,асвечнебыло,когдавдождьпротекалпотолок.Чтоонивидели.Лишьоченьредкоонапозволяетсебе думать о Вернере. Во многих смыслах память о брате пришлосьупрятать подальше.Учительницематематики в семьдесят четвертом годулучше не рассказывать коллегам, что ее брат учился в учреждениинационал-политическогообразованияШульпфорты.

—Навостоке,да?—спрашиваетАльберт.Фолькхаймерговорит:— Мы вместе учились в школе, вместе попали на фронт. Были в

России.ЕщевПольше,наУкраине,вАвстрии.ПотомвоФранции.Максжуетнарезанноедолькамияблоко.Онговорит:—Аскольковвасроста?—Макс,—одергиваетегоЮтта.Фолькхаймерулыбается.— Он ведь был очень способный, да? — спрашивает Альберт. —

Юттинбрат?—Очень,—отвечаетФолькхаймер.Альберт спрашивает, не хочет ли он добавки, предлагает соль, снова

предлагает хереса. Он младше Ютты, в сорок пятом, девятилетнимребенком,бегалкурьероммеждубомбоубежищами.

— Последний раз я видел его в Сен-Мало, на северном побережьеФранции.

Из ила Юттиных воспоминаний выплывает фраза: «Сегодня я хочунаписатьтебепроморе».

—Мыпровелитаммесяц,имнекажется,тогдаонвлюбился.Ютта выпрямляется на стуле.Мучительно ясно, что слова ничего не

передают.СеверноепобережьеФранции?Влюбился?Ничего на этой кухне не исцелится. Есть горе, которое невозможно

унять.Фолькхаймервстаетиз-застола:

—Янехотелвасогорчить.Он такой огромный, когда стоит, что все они чувствуют себя

карликами.— Все хорошо,— говорит Альберт.—Макс, будь другом, проводи

гостяводворик.Япринесупирог.Макс открывает перед Фолькхаймером стеклянную дверь, и тот

проходит нагнувшись. Ютта составляет тарелки в раковину. Она оченьустала и хочет одного: чтобы великан ушел и забрал с собой вещмешок.Чтобыжизньвернуласьвсвоюколею.

Альберттрогаетеезалокоть:—Стобойвсехорошо?Юттанеотвечаетни«да»,ни«нет»,толькомедленнопроводитрукой

побровям.—Ялюблютебя,Ютта.ЗаокномФолькхаймерстоитнаколеняхрядомсМаксом.Набетонных

плитах лежат два листа бумаги, и, хотя Ютта не слышит голосов, ейпонятно, что великан учитМакса складывать самолет.Макс внимательноследит, переворачивает лист вслед за Фолькхаймером, сгибает в тех жеместах,слюнявитпалец,чтобыпридавитьскладки.

Довольно скоро у каждого в руках по самолетику с большимикрыльями и раздвоенным хвостом. Фолькхаймер запускает свой — тотплавнолетитчерезвесьдвориврезаетсяносомвограду.Максхлопаетвладоши.

Макс в сумерках смотрит на свой самолетик, проверяет наклонкрыльев.Фолькхаймерстоитрядомснимнаколеняхитерпеливокивает.

—Иятебялюблю,—говоритЮтта.

Вещмешок

Фолькхаймерушел.Вещмешоклежитнатумбевприхожей.УЮттынетсилнанегоглядеть.

Она помогает Максу надеть пижаму, целует его в лоб и говорит:«Спокойной ночи». Потом чистит зубы, стараясь не глядеть на себя взеркале,подходитквходнойдвериидолгосмотритчерезстеклонаулицу.ВподвалеАльбертгоняетпоездапотщательнораскрашенномумиру,подвиадуками, по электрическому подъемному мосту; они жужжат тихо, нонеотвязно,иэтотзвукотдаетсявдощатыхстенах.

Юттаприноситвещмешоквспальню,кладетнаполипроверяетещеодну контрольную. Потом еще одну. Поезда ненадолго останавливаются,затемвозобновляютсвоемонотонноежужжание.

Она берется за третью контрольную, но не может сосредоточиться:числа сползают вниз страницы, наезжают друг на друга, превращаются вбессмысленнуюмешанину.Юттакладетмешокнаколени.

КогдаонитолькопоженилисьиАльбертуезжалвкомандировки,онапросыпаласьдозариивспоминалапервыеночипередотъездомВернеравШульпфорту.Тогдабольразлукиснимвозвращаласьвполнуюсилу.

Молниянастаромвещмешкеоткрываетсянеожиданнолегко.Внутритолстый конверт и что-то завернутое в газету. Ютта разворачивает ее ивидитигрушечныйдомик,высокийиузкий,размеромпримерноскулак.

Вконвертететрадь,которуюонаотправилабратутридцатьлетназад.Его вопросник. Неровные строчки загибаются кверху. Рисунки, чертежи,списки.

Что-товродеблендераспедалями,какувелосипеда.Мотордляигрушечногосамолета.Зачемрыбамусы?Правдали,чтоночьювсекошкисеры?Почему,когдамолнияударяетвморе,всерыбынепогибают?Через три страницы она вынуждена закрыть тетрадь. Воспоминания

кувыркаются в голове, скачут по комнате. Кровать Вернера на чердаке,стена обклеена пейзажами воображаемых городов. Аптечка, приемник,антенна, пропущенная в окно и зацепленная за скат крыши. Внизу гудятпоезда,проезжаяпо трехуровневомумакету, в соседнейкомнате ее сынскем-то сражается во сне, губы бормочут, веки подрагивают, а Юттауговариваетцифрывконтрольнойвернутьсянасвоиместа.

Онасноваоткрываеттетрадь.Почемудержитсяузел?Если пять кошек ловят пять крыс за пять минут, сколько нужно

кошек,чтобыпойматьстокрысзастоминут?Почемуфлагколышетсянаветру,анестоитпрямо?Между двумя последними страницами вложен старый запечатанный

конверт.Нанемнаписано«Фредерику».Фредерик—школьныйтоварищ.Вернерписалонем,омальчике,которыйлюбитптиц.Онвидитто,чегоневидятдругие.Каквойнаобходитсясмечтателями!КогдаАльбертнаконецвходитвспальню,Юттанеподнимаетголовы,

делая вид, будто проверяет контрольные. Он раздевается, с тихимкряхтениемложитсянакровать,выключаетбраижелаетЮттеспокойнойночи,аонавсетакжесидитзастолом.

Сен-Мало

Годовыеоценкивыставлены,уМаксаканикулы,онкаждыйденьходитв бассейн, изводит отца загадками и уже сложил триста самолетиков,которым научил его великан. Не стоит ли свозить его за границу, пустьпоучит французский, посмотрит на океан? Ютта задает эти вопросыАльберту,нообазнают,чтоответитьдолжнаона.

Двадцать шестого июня, за час до рассвета, Альберт делает шестьбутербродовсветчинойизаворачиваетихвфольгу.Потомусаживаетженуи сына в «Принц-4», отвозит их на вокзал, целуетЮтту в губы, и она,держаМакса за руку, входит в поезд.В сумочке унее тетрадьВернераидомик.

Путешествие занимает весь день. К тому времени, как поездпроезжаетРенн,солнцеуженизконадгоризонтом,воткрытыеокнатянетзапахом теплого навоза, мимо бегут ряды тополей. Чайки и вороны водинаковомколичествеидутзатрактором.Максжуетвторойбутербродиперечитываеткомикс,вполяхколышутсяжелтыецветы,иЮттагадает,ненакостяхлиеебратаонирастут.

Ещедо темнотыв вагонвходитхорошоодетыймужчинанапротезе,садитсянапротивизакуривает.Юттазажимаетсумочкумеждуколен;онауверена, что этот человек ранен на войне, что он попытается завязатьразговор,иплохойфранцузскийеевыдаст.ИличтоМаксобратитсякнейпо-немецки.Иличтомужчинанапротивужеитаквсепонял.Может,отнееисходитнемецкийзапах.

Онскажет:этовывиноваты.Пожалуйста.Тольконепримоемсыне.Однако поезд трогается, мужчина докуривает, рассеянно улыбается

Юттеиоченьскорозасыпает.Она крутит в руках игрушечный домик. Около полуночи они

высаживаютсявСен-Мало,итаксидовозитихдогостиницынаплощадиШатобриана.Девушка за стойкойберетденьги, которыеобменялдлянихАльберт.МаксполусоннопривалилсякЮтте сбоку, а она так стесняетсясвоегоплохогофранцузского,чтоуходитспатьголодной.

УтромМакстянетеечерезпроеммеждустарымистенаминапляж.Онноситсяпопеску,потомзамираетисмотритнакрепостнуюстену,словновоображая развевающиеся знамена, пушки и средневековых лучников запарапетом.

Ютта не может оторвать взгляд от моря. Оно изумрудно-зеленое иневообразимоогромное.Одинокийбелыйпарусскользитпрочьизгавани.Нагоризонтетовозникают,топропадаютзаволнамидватраулера.

Поройязасматриваюсьнанегоизабываюпросвоиобязанности.Мнекажется,оновмещаетвсе,чточеловекспособенперечувствовать.

Они платят монетку, чтобы подняться на башню шато. «Идем!» —кричит Макс и бежит по узким ступеням. Ютта пыхтит сзади. В узкиеокошкивидныпрямоугольникинеба.Максзарукутянетееполестнице.

С башни они смотрят, как внизу вдоль витрин прохаживаютсякрохотные фигурки туристов. Ютта читала про осаду, разглядывалафотографии довоенного города. Однако сейчас, глядя на высокиеосновательныедома,насотникрыш,онаневидитследовбомбардировки,воронокилиразрушенныхзданий.Городкакбудтовыросзаново.

Наужинонизаказываютбретонскиелепешки.Юттаждала,чтовсевресторанеобернутся,услышавееакцент,нониктонеобращаетвнимания.Официанттолинезаметил,чтоонанемка,толиемувсеравно.Вечеромони с Максом проходят в высокую арку, которая зовется Динанскимиворотами, идут по набережной и взбираются на мыс через устье реки отгорода.Тамразбитпарк,средидеревьеввиднызаросшиеразвалиныфорта.Везде,гдетропинкатянетсянадобрывом,Максостанавливаетсяикидаетвморекамешки.

Через каждые сто шагов — стальные колпаки, из которых солдатынаправляли огонь при штурме берега. Некоторые доты настолькоповреждены при обстреле, что трудно вообразить мощь и скоростьснарядов, способных проделать такие дыры. Впечатление, будтополуметровыйслойсталиразмягчился,какпластилин,иребенокпроткнулегопальцами.

Каковобылостоятьтамвнутри?Теперь они забросаны пакетиками из-под чипсов, окурками, мятыми

бумажками.Надвершинойхолмапосредипаркаразвеваютсяамериканскийи французский флаги. Здесь, гласит табличка, немцы окопались вподземныхтоннелях,чтобысражатьсядопоследнегочеловека.

Троеподростковпроходят смеясь,Максвнимательно следит занимивзглядом.Наизъеденнойзамшелойстенемаленькаякаменнаятабличка.Icia été tué BuyGastonMarcel agé de 18 ans,mort pour la France le 11 août1944[54]. Ютта садится на землю. Море неспокойное, темно-серое.Табличеквпамятьопогибшихнемцахнет.

***

Зачемонаприехала?Какиеответынадеяласьотыскать?Утромвторогодня в Сен-Мало они сидят на площади Шатобриана, напротивисторического музея, там, где жесткие скамейки смотрят на клумбы,окруженные металлическими полукольцами. Под навесами туристыперебирают тельняшки и акварели с изображением корсарских кораблей;отец,что-тонапевая,обнимаетдочкузаплечи.

Максподнимаетглазаоткнигииспрашивает:—Mutti,чтопутешествуетвокругсвета,ноостаетсявуглу?—Незнаю,Макс.—Почтоваямарка.Онулыбается.Онаговорит:—Яскоровернусь.За информационной стойкой музея сидит бородатый сотрудник, лет

пятидесяти на вид. Из тех, кто по возрасту должен помнить. Юттаоткрывает сумочку, разворачивает частично раздавленный деревянныйдомик и говорит, стараясь как можно лучше произносить французскиеслова:

—Этолежаловвещахмоегобрата.Ядумаю,оннашелэтоздесь.Вовремявойны.

Сотрудникмузеямотаетголовой,иЮттазакрываетсумочку.Тутонпроситразрешенияпосмотретьдомикещераз.Подноситмакет

клампе,разворачиваетнишейвходнойдвериксебе.—Oui[55],— говорит он наконец ижестом показываетЮтте, чтобы

онаподождаланаулице.Через несколько минут бородатый сотрудник выходит из музея,

запираетдверьиведетЮттусМаксомпоузкимкрутымулочкам.Десятокповоротов, и они стоят перед домом — увеличенным подобием того,которыйМаксвертитвруках.

—Номер четыре по улице Воборель,— говорит музейщик.—ДомЭтьена Леблана. Уже много лет как разделен на апартаменты дляотдыхающих.

Камень покрыт лишайником, от выщелоченных минералов осталасьтемнаяфилиграньпотеков.Наокнахящикиспышноцветущимигеранями.

МогсамВернерсделатьэтотмакет?Купитьего?— А была здесь девушка? — спрашивает Ютта. — Вы ничего не

слышалипродевушку?—Да,вовремявойныздесьжиласлепаядевушка.Мнерассказывала

пронеемама.Сразупослевойныонауехала.Перед глазами уЮтты прыгают зеленые пятна, как будто она долго

смотреланасолнце.Максдергаетеезарукав:—Mutti,Mutti!— Зачем моему брату понадобилась уменьшенная копия этого

дома? — спрашивает Ютта, из последних сил вспоминая французскиеслова.

—Может быть, вам ответит девушка, которая тутжила?Я найду ееадрес.

—Mutti, Mutti, глянь, — говорит Макс и дергает ее сильнее. Юттаопускаетвзгляд.—Мнекажется,домикоткрывается.Ия,наверное,сумеюегооткрыть.

Лаборатория

Мари-Лора Леблан заведует небольшой лабораторией в Парижскоммузее естествознания. У нее за плечами заметный вклад в исследованиемоллюсков: монография по эволюционному обоснованию формызападноафриканскихCancellaria cancellata и часто цитируемая статья пополовому диморфизму карибских волют. Она дала названия двум новымподвидампанцирныхмоллюсков.Работаянаддиссертацией, побываланаостровахБора-БораиБимини,бродилапорифамвпанаме,изучалаулитокнатрехконтинентах.

Мари-Лоранесобирательницавтомсмысле,вкакомбылсобирателемдокторЖеффар,коллекционер, торопящийсясбежатьполестницеотряда,семейства, рода, вида, подвида. Ей нравится чувствовать рядом живыхсуществ—неважно,нарифахиливлабораторныхаквариумах.Находитьулитокнакамнях, где этикрохотныевлажныесуществавбираюткальцийизводыипреобразуютеговузорчатыегрезыусебянаспине,—ейничегобольшененадо.

ОнисЭтьеномпутешествовали,покаутогобылисилы.ПобывалинаСардинииивШотландии,каталисьнавторомэтажелондонскихавтобусов.Он купил себе два новых транзисторных приемника, умер тихо в ванне,доживдовосьмидесятидвух,иоставилеймногоденег.

Несмотря на то что Мари-Лора с Этьеном наняли специалиста,потратили тысячи франков и перерыли тонны документов в немецкихархивах, они так и не узнали, чтоименно случилось с ее отцом.Удалосьподтвердить,чтовсороквторомгодуонивпрямьбылзаключеннымлагеряБрайтенау.Сохраниласьзапись,сделаннаялагернымврачомвКасселе,чтов начале сорок третьего года некий Даниэль Леблан заболел гриппом. Ибольшеничего.

Мари-Лора по-прежнему живет в квартире, в которой выросла, по-прежнему ходит в музей. У нее было два любовника: первый —приглашенныйлектор,которыйуехалиневернулся,второй—канадецпоимени Джон, который разбрасывал вещи — галстуки, монеты, носки,мятные леденцы— в любой комнате, куда входил. Они познакомились васпирантуре. Джон порхал с кафедры на кафедру, демонстрируя редкуюлюбознательность и неумение сосредоточиться на чем-нибудь одном. Онлюбил океанические течения, архитектуру и Чарльза Диккенса, и егоразносторонность заставляла Мари-Лору чувствовать себя ограниченной,

чересчур узкой специалисткой. Когда она забеременела, они с Джономрассталисьспокойно,безобид.

Элен, их дочери, сейчас девятнадцать. Коротко стриженная,миниатюрная, талантливая виолончелистка. Очень собранная, как почтивседети слепыхродителей.Эленживет сматерью,но все трое—Джон,Мари-ЛораиЭлен—каждуюпятницувместеобедаютвкафе.

Наверное,увсехвоФранции,ктозасталпервуюполовинусороковых,войнаостаетсяцентром, вокругкотороговращается всяостальнаяжизнь.Мари-Лоре и сейчас становится дурно от запаха вареной репы или отслишком больших туфель. И еще она не может слышать перечислениефамилий.Составфутбольнойкомандыилиредколлегии,представлениянаконференциях — все они кажутся ей обрывками тюремных списков, вкоторыхснованетееотца.

Онапо-прежнемусчитаетканализационныерешетки:тридцатьвосемьот дома до лаборатории. На ее крохотном ажурном балкончике растутцветы, и летом она определяет время суток по тому, как раскрылисьлепестки энотеры. Когда Элен уходит к подружкам и квартира кажетсяслишком тихой,Мари-Лора отправляется в ресторанчик, всегда в один итот же, «Виляж Монж», напротив ботанического сада, и заказываетжаренуюуткувпамятьодоктореЖеффаре.

Счастливалиона?Побольшейчасти, да.Например, когда стоитподдеревомислушает,какдрожатнаветрулистья,илиоткрываетпосылкуотсобирателяичувствуеттакойзнакомыйокеанскийзапахвыброшенныхнаберег раковин. Когда вспоминает, как читала Элен Жюль Верна и тазасыпала,привалившиськнейсбокутяжелойитеплойдетскойголовой.

Однакобываютчасы,когдаЭленопаздываетиМари-Лораотволненияненаходитсебеместа;тогдаонанаклоняетсянадлабораторнымстоломивнезапно чувствует все другие помещения музея — кладовки сзаспиртованнымилягушками,угрямиичервяками,кабинетысгербариямии насекомымина булавках, полные подвалы костей,—и ей кажется, чтоона работает в мавзолее, что отделы — кладбища с пронумерованныммогилами, что все вокруг — ученые, смотрительницы, посетители исторожа—гуляютпогалереяммертвых.

Но такое случается редко. У нее в лаборатории умиротворяющебулькаютшесть аквариумов сморской водой.У дальней стены стоят тришкафа с четырьмя сотнями ящичков каждый, перенесенные много летназад из бывшего кабинета доктора Жеффара. Каждую осень она ведетзанятияустудентов.Ониприходят,пахнущиесолониной,илиодеколоном,илибензиномотсвоихмотоциклов,иМари-Лоралюбитрасспрашиватьих

прожизнь,гадатьпроихпрошлое,прото,какиестрастиипричудытаятсяунихвгруди.

Однаждыиюльскимвечером, в среду, кней, тихонькопостучавшись,входит лаборант. Аквариумы булькают, фильтры гудят, нагревателитихонькощелкают,включаясьивыключаясь.Лаборант говорит,чтокнейпришлакакая-тоженщина.

Мари-Лора не снимает пальцев с клавиш брайлевской пишущеймашинки.

—Собирательница?— Вряд ли, доктор Леблан. Она сказала, что ваш адрес ей дали в

Бретани,вгородскоммузее.Первыепредвестьяголовокружения.— С ней мальчик. Они ждут в конце коридора. Сказать ей, чтобы

пришлазавтра?—Каконавыглядит?— Белые волосы. — Он наклоняется ниже. — Плохо одета. Кожа

бугристая.Говорит,чтопришлаквамсмакетомдома.Где-то у себя за спиной Мари-Лора слышит звяканье десяти тысяч

ключейнадесятитысячахкрючков.—ДокторЛеблан?Полнакренился.Ещемгновение,ионаснегоскатится.

Гостья

—Выучилифранцузскийвдетстве,—произноситМари-Лора,саманепонимая,каксумелазаговорить.

—Да.ЭтомойсынМакс.—GutenTag,—говоритМакс.Рукаунегомаленькаяитеплая.—Онфранцузскоговдетственеучил,—замечаетМари-Лора.Обесмеются,потомумолкают.Женщинаговорит:—Якое-чтовампривезла.ДажечерезгазетуМари-Лорачувствует,чтоэтомакетдома;какбудто

гостья уронила ей в ладони расплавленную каплю воспоминаний. Ногиподкашиваются.

—Франсис,—говоритоналаборанту,—немоглибывынемножкоповодитьМаксапомузею?Например,показатьемужуков?

—Конечно,мадам.Гостьячто-тоговоритсынупо-немецки.—Дверьзакрыть?—спрашиваетФрансис.—Да,пожалуйста.Щелкает «собачка».Аквариумы булькают,женщина напротившумно

втягиваетвоздух,ирезиновыекружки,приклеенныекножкамеетабурета,скрипят по полу.Мари-Лора находит пальцами углы дома, скаты крыши.Какчастоонадержалаеговруках!

—Этосделалмойотец,—говоритона.—Вызнаете,какэтотдомикпопалкмоемубрату?Все кружится, закладывает вираж по комнате, затем возвращается в

сознание Мари-Лоры. Мальчик. Макет. Открывали его? Не открывали?Внезапноонаставитдомикнастол,будтообжегшись.

Женщина,Ютта,навернякапристальнонанеесмотрит.Ипроизносит,словноизвиняясь:

—Онзабралегоувас?Со временем, думает Мари-Лора, непонятные события либо

запутываются еще больше, либо проясняются. Мальчик трижды спас ейжизнь.Первыйраз,когданеразоблачилЭтьена,хотядолженбыл.Второй—когдаубралфельдфебеля.Итретий,когдавывелееизгорода.

—Нет,—отвечаетона.—В то время,— говоритЮтта, явноне в силахподобратьнужных

французскихслов,—труднобылобытьхорошим.—Япровеласнимдень.Дажеменьше.—Скольковамбылотогдалет?—спрашиваетЮтта.—Вовремяосады—шестнадцать.Авам?—Пятнадцать.Кконцувойны.—Мывсеповзрослелираньше,чемсталивзрослыми.Аон?..—Онпогиб,—отвечаетЮтта.Ну конечно. В историях про войну все бойцы Сопротивления —

решительные мускулистые герои, способные собрать автомат изканцелярских скрепок. А все немцы — либо богоподобные блондины,взирающие из открытых танковых люков на разрушенные города, либопохотливые маньяки, пытающие еврейских красавиц. Тому мальчикупростонеосталосьместавобщейкартине.Онбылпочтинеощутим, какбудторядомстобой—перышко.Ивсежеегодушасветиласьглубочайшейдобротой,ведьправдаже?

МысобиралиягодывРурскойобласти.Мыссестрой.—Унегобылирукименьше,чемуменя,—говоритМари-Лора.Женщинапрочищаетгорло.— Он всегда был слишком маленький для своих лет. Но обо мне

заботился.Емутруднобылонеделатьтого,чегоотнегождали.Японятноговорю?

—Да,да.Аквариумы булькают. Улитки едят. Сколько, наверное, мучений

пережилаэтаженщина…Адомик?Получается,чтоВернерзашелзанимобратновгрот?Осталсяликаменьвнутри?

— Он сказал, — говорит Мари-Лора, — что вы с ним слушалипередачимоегодядюшки.ЧтовыловилиихвГермании.

—Вашегодядюшки?..Мари-Лорагадает,какиевоспоминаниякрутятсявголовеуженщины,

сидящей напротив нее. Она собирается ответить, но тут в коридореслышатсяшаги.Макспытаетсячто-тосказатьпо-французски.«Нет-нет,—смеетсяФрансис,—не„взаде“,а„сзади“».

—Извините,—говоритЮтта.— Детская рассеянность-то нас и спасает, — со смехом отвечает

Мари-Лора.ОткрываетсядверьиФрансисспрашивает:—Всевпорядке,мадам?—Да,Франсис.Можетеидти.— Нам тоже пора, — говорит Ютта и задвигает свой табурет под

стол.—Яхотелабыоставитьвамдомик.Лучшеонбудетувас,чемуменя.Мари-Лораупирается ладонямив стол.Онапредставляет, какмать с

сыномпроходятвдверь,маленькаяруказажатавбольшой.Вгорлеунеестоитком.—Подождите,—зоветона.—Когдадядяпослевойныпродавалдом,

он съездил в Сен-Мало и забрал единственную сохранившуюся записьмоегодеда.ПроЛуну.

—Япомню.Ипросвет?Наобратнойстороне.Скрип половиц, бульканье аквариумов.Шуршание улиток по стеклу.

Деревянныйдомикмеждуладонями.—ПродиктуйтеФрансисусвойадрес.Записьоченьстарая,нояеевам

отправлю.Максудолжнопонравиться.

Бумажныйсамолетик

— И Франсис сказал, там сорок две тысячи ящиков с сушенымирастениями, а еще он показал мне плезиозавра и клюв исполинскогокальмара…

Гравий хрустит под ногами. У Ютты кружится голова, так что онадолжнаприслонитьсякдереву.

—Mutti?Темнотапередглазамимедленнопроясняется.—Япростоустала,Макс.Вотивсе.Она разворачивает карту и пытается сообразить, как им вернуться в

гостиницу. Машин мало. Почти каждое окно, которое они минуют,вспыхивает голубыми отсветами телевизора. Именно отсутствие тел,думает Ютта, позволяет нам забыть. Трава и дерн запечатывают ихнакрепко.

В лифте Макс нажимает кнопку шестого этажа, и они едут вверх.Ковровая дорожка в коридоре — малиново-бурая река, расчерченнаязолотыми прямоугольниками. Ютта отдает Максу ключи, он некотороевремявозитсясзамком,потомраспахиваетдверь.

—Атыпоказалатете,какоткрыватьдомик,Mutti?—Думаю,онаибезменязнает.Ютта включает телевизор и снимает туфли. Макс открывает

балконнуюдверьискладываетизгостиничнойбумагисамолетик.Парижзаокномпохожна те города, которые она рисовала в детстве: тысячи окон,кружащаястаяптиц.Наэкранетелевизораигрокивсинембегутпополюзатри тысячи километров отсюда. Счет три-два. Однако вратарь упал, мячмедленно катится к линии ворот, и отбить его некому.Ютта набирает нателефоне девять цифр, Макс запускает самолетик в окно. Тот пролетаетметровдвадцатьинамигзависаетввоздухе,ивэтусамуюсекундуголосмужавтрубкепроизносит«алло».

Ключ

Мари-Лора сидит за рабочим столом и одну за другой перебираетраковины дозиний в лотке. Воспоминания вспыхивают и пропадают.Шершавая материя папиных штанов, за которые она цепляется.Прыгающие песчаные блошки под коленями. Скорбные звуки органаоглашаютскользящийвотьме«Наутилус».

Онатрясетдомик,хотяизнает,чтототневыдастсвоихсекретов.Немецкиймальчиквернулсявгротзадомиком.Унесегоссобой,умер

вместесним.Чтотворилосьвэтойчужойдуше?Онавспоминает,каконсиделилисталстраницыЭтьеновойкниги.

Птицы,сказалон.Птицы,птицы,птицы.Она снова идет по дымящемуся городу, держа перед собой белую

наволочку.Как только онаисчезаетиз виду, он вновь открывает решетку в грот

Юбера Базена. Над ним тяжелая крепостная стена. По другую сторонурешетки плещется море. Он берет домик в руки, вертит, соображает, какоткрытькоробочку.Можетбыть,кидаеталмазвозерцо,ктысячамулиток.Потомсобираетголоволомкуобратно,запираетзамокиуходитпрочь.

Иликладеткаменьобратновдомик.Иликсебевкарман.ИзвоспоминанийзвучитголосдоктораЖеффара:«Удивительно,что

нечтонастолькомаленькоеможетбытьнастолькокрасивым.Настолькодорогим.Толькосамыесильныедухоммогутпоборотьэтичувства».

Она поворачивает трубу на девяносто градусов — идет легко, какбудто папа сделал домик только вчера. Пытается сдвинуть первуюдеревянную панель крыши и обнаруживает, что та застряла. ОднакокарандашомМари-Лореудаетсясдвинутьихвсе:раз,два,три.

Что-товыпадаетейналадонь.Железныйключ.

Мореогня

Он родился в расплавленных земных недрах, на глубине трехсоткилометров,одинкристаллсредимножествадругих.Безупречныйоктаэдрчистого углерода, каждый атом в решетке связан с четырьмя другими,расположенныминаравныхрасстояниях.Твержевсего,чтоестьнаЗемле.Он уже стар, неизмеримо стар. Проходят бесчисленные геологическиеэпохи.Материкидвижутся,сжимаются,трескаются.Внекийгод,внекийдень,внекийчасмощныйпотокмагмыпробилсянаверх,увлекаязасобойкристаллы, и застыл кимберлитовой трубкой. Век проходит за веком.Дождь,ветер,кубическиекилометрыльда.Толщапородыраскалываетсянаглыбы, глыбы окатываются и становятся валунами, ледник отступает,образуется озеро, галактики пресноводных моллюсков кишат на дне иумирают, когда озеро испаряется под солнцем. Доисторические лесавырастают,падают,инаихместевстаютновые.Ивотвнекийдругойгод,день,часбурявырываеткаменьиз стеныканьонаибросаетнаднореки,гдеоднаждыегозамечаетцаревич,знающий,чтоищет.

Каменьгранят,шлифуют,икраткоевремяонпереходитизруквруки.Ивновьнекийчас,некийдень,некийгод.Кусокуглеродаразмеромс

каштан.Опутанныйводорослями,обросшийморскимижелудями.Когдапонемупроползаютулитки,онкачаетсянадне.

Фредерик

Он живет с матерью в западном пригороде Берлина. Черезединственное окно видны несколько амбровых деревьев, огромная, побольшейчастипустаястоянкасупермаркетаискоростнаяавтомагистраль.

Фредерикцелымиднямисидитвзаднемдворикеисмотрит,какветергоняет по автостоянке пустые полиэтиленовые пакеты. Иногда ветерподхватываетихиноситповоздухукругами,поканезацепитзаветкиилинеунесетпрочь.Фредерикрисуеткарандашомспирали,кривые,спутанныекаляки.Заполнивлистдвумяилитремя,онпереворачиваетбумагуирисуетсдругойстороны.Весьдомзабитегорисунками:ихтысячинакомоде,вящиках стола, на бачке в туалете. Его мать раньше выкидывала их, покаФредерикневидит,новпоследнеевремяунеенедоходятруки.

—Этотмальчикпрямокакфабрика,—говорилаонаприятельницамиобреченноулыбалась,показывая,чтодержитсямужественно.

Приятельницызаглядываютвсереже.Ихосталосьсовсеммало.Как-товсреду—ночтоФредерикуднинедели?—егоматьприходит

домойспочтовымконвертомиговорит:—Тебеписьмо.Десятилетиями она инстинктивно пряталась сама и прятала то, что

случилось с мальчиком. Ей не единственной из военных вдов довелосьпочувствоватьсебясоучастницейчудовищныхпреступлений.

Вбольшомконвертеконвертпоменьшеиписьмо,вкоторомженщинаиз Эссена описывает путь маленького конверта из американского лагерядля военнопленных, где находился ее брат, через военный архив в Нью-Джерси, через ветеранскую службу в Западном Берлине к бывшемуфельдфебелюиотнегокженщине,написавшейписьмо.

Вернер. Она и сейчас его помнит: белые волосы, робкие руки,обезоруживающая улыбка. Единственный друг Фредерика. Вслух онаговорит:«Онбылоченьмаленький».

Мать показывает Фредерику заклеенный конверт: мятый,пожелтевший,сегоименем,написанныммелкимпочерком,—однакототне выказывает интереса. Она оставляет письмо на кухонном столе,отмеряет чашку риса и ставит вариться, потом, как всегда вечером,включает в доме все лампы, на стенах и под потолком, не чтобы лучшевидеть, а потому что ей одиноко, поскольку квартиры по обе стороныпустуют,акогдадомосвещен,возникаетчувство,будтождешьгостей.

Онарастирает овощивпюреи садится кормитьФредерика с ложки.Онпричмокивает от удовольствия.Она вытирает емуподбородок, кладетнастолчистыйлистбумаги,иФредериксразупринимаетсярисовать.

Мать Фредерика наполняет раковину мыльной водой. Потомоткрываетконверт.Внутри—сложеннаяцветнаякартинкасизображениемдвухптиц.«Леснаятрясогузка.Самец1.Самка2».Обесидятнадлинномвысокомстебле.Онаищетвконвертезаписку,объяснение,нотамбольшеничегонет.

Ейвспоминаетсядень,когдаонакупилаФреддеэтикниги;какдолгопродавец заворачивал толстые тома. Она не понимала, что в них такогозамечательного,нознала,чтосынупонравится.

Врачиговорят,чтоуФредериканесохранилосьвоспоминаний,чтоегомозг выполняетлишьбазовыефункции,нопороюейкажется, что этонесовсемтак.Онаразглаживаетскладкибумаги,придвигаетближеторшерикладет картинкуперед сыном.Он склоняет головунабок, и она пытаетсяубедить себя, что он разглядывает рисунок. Однако глаза у него серые ипустые,ичерезсекундуонвновьвозвращаетсяксвоимспиралям.

Помыв посуду, она выводит Фредерика во дворик, как всегда в этовремя дня, и он сидит, по-прежнему в слюнявнике, и глядит в никуда.Завтраонасновапокажетемуптицнакартинке.

Осень,надгородомлетятогромныестаискворцов.ИногдапривидеихФредериквродебыоживляется,вродебыслушает,какхлопают,хлопают,хлопаютихкрылья.

Покуда она глядит через ряд деревьев на большую пустую стоянку,что-то темноепроноситсявореолефонаря.Пропадает, возникает сноваивнезапнобесшумносадитсянапериламеньшечемвдвухметрахотних.

Этосова.Размеромсребенка.Онакрутитголовойиморгаетжелтымиглазами.Перваямысль:«Онаприлетелазамной».

Фредериквыпрямляется.Сова что-то услышала. Несколько мгновений она сосредоточенно

слушает.Фредериксмотритнеотрываясь.Тутсовавзлетает:тригромкихвзмаха,ивотужееенет.—Тывиделее?Тывиделее,Фредде?Он по-прежнему не отрываясь глядит в темноту. Однако там ничего

нет:толькокачаетсянаветкеполиэтиленовыйпакетдагорятдесяткисферискусственногосветанаавтомобильнойстоянке.

—Mutti?—говоритФредерик.—Mutti?—Яздесь,Фредде.Онакладетемурукинаколени.Егопальцывпилисьвподлокотники

кресла,всетелонапряглось,венынашеевздулись.—Фредерик?Чтостобой?Онсмотритнанее,неморгая.—Чтомыделаем,Mutti?—Ой,Фредде.Простосидим.Простосидимисмотримвночь.

13.2014г.Онапережиларубежтысячелетийиживадосихпор.Сегодня субботнее утро, начало марта. Внук Мишель вывел ее

прогулятьсявботаническийсад.Воздухискритсяинеем.Мари-Лораидет,выставив перед собой трость, ветер отдувает вбок редеющие волосы,сверху колышутся голые ветки, и она воображает, будто это колониипортугальскихкорабликовплывут,покачиваяловчимищупальцами.

Лужи за ночь затянуло льдом. Когда Мари-Лора находит тростьютакуюлужицу,онанагибаетсяиподнимаетпластинульда, стараясьеенесломать. Как будто подносит линзу к глазам. Потом аккуратно кладетобратно.

Мальчик терпелив, поддерживает ее под локоть, только когда это ивпрямьнужно.

Они доходят до зеленого лабиринта в северо-западном углу сада.Тропинка идет вверх, все время сворачивая влево. Пройти немного,отдышаться. Пройти еще немного, отдышаться. Вот и вершина холма.Мишель усаживает Мари-Лору на узкую скамейку в старой беседке исадитсярядом.

Большетутникогонет.Толислишкомхолодно,толислишкомрано.Мари-Лора слушает, как ветер шумит в ажурном переплетении беседки.Вокруг — лабиринт живых изгородей, внизу сонно рокочет субботнийПариж.

—Тебеведьчерезнеделюисполнитсядвенадцать,да,Мишель?—Наконец-то!—Тытакторопишьсяповзрослеть?—Мамасказала,сдвенадцатимнеможнобудетводитьмопед.—А,—смеетсяМари-Лора.—Мопед.Подеерукойнаскамье—миллиардыкрохотныхкоронидиадеминея,

ошеломляющаясложностьморозныхузоров.Мишель прижимается к ее боку и затихает. Слышно только, как

движутсяегорукиищелкаюткнопки.—Чтоэтозаигра?—«Варлордс».—Тыиграешьскомпьютером?—СЖаком.—АгдеЖак?

Мальчик целиком занят игрой. Не важно, где Жак; Жак — в игре.Мари-Лорасидит,упершисьтростьювгравий,мальчиклихорадочножметнакнопки.Черезнекотороевремяонойкает,ителефониздаетпрощальноечириканье.

—Утебявсевпорядке?— Он меня убил. — Мишель постепенно возвращается в обычный

мир.—Жак,всмысле.Яубит.—Вигре?—Да.Новсегдаможноначатьснова.Всадуветерсдуваетсдеревьевиней.Солнцегрееттыльнуюсторону

ладоней, под боком теплый внук — Мари-Лора целиком ушла в этиощущения.

—Бабушка,атычего-нибудьхотелавподарокнадвенадцатьлет?—Да.КнигуЖюльВерна.—Ту,которуюмнемамачитала?Тыееполучила?—Да.Внекоторомсмысле.—Внейоченьмногосложныхназванийрыб.—Да,иещекоралловимоллюсков,—говоритМари-Лорасосмехом.—Особенномоллюсков.Чудесноеутро,правда,бабушка?—Замечательное.Внизунадорожкахразговариваютлюди,ветервживойизгородипоет

торжественный гимн, у входа в лабиринт потрескивают большие старыекедры.Мари-Лоравоображаетэлектромагнитныеволны,которыевходятвтелефонМишеляивыходятизнего,примернокакописывалЭтьен,толькостехпорихсталовтысячу,атоивмиллионразбольше.Потокиэсэмэсок,рекимобильныхразговоров,телевизионныхпрограмм,электроннойпочтытекут под домами и над домами, проходят между зданиями, междуретрансляторами в тоннелях метро и на фонарных столбах, междуантеннами на крышах; реклама супермаркетов и печенья с двухслойнойначинкой несется на космическую орбиту и обратно на Землю, десятьтысяч«Япотебескучаю»,пятьдесяттысяч«Ятебялюблю»,оскорбленияполитикам, напоминания о встречах, реклама украшений, реклама кофе,реклама мебели и биржевые сводки летят невидимо над лабиринтомпарижских улиц, над полями сражений и солдатскими кладбищами, надАрденнами, над Рейном, над Бельгией и Данией, над тем вечноменяющимся ландшафтом, который мы называем странами. И так литрудно поверить, что души странствуют темиже путями? Что ее папа, иЭтьен, и мадам Манек, и немецкий мальчик по имени Вернер Пфенниглетят в стаях, как цапли, крачки, скворцы? Что караваны душ невидимо

проносятся наверху и, если хорошенько прислушаться, их можноуслышать?Онилетятнадкрышами,вдольтротуаров,проходятсквозьтвоепальто,рубашку,грудинуилегкиеимчатдальше;воздух—библиотекаипатефонная пластинка всякой прожитой жизни, всякой прозвучавшейфразы,ивнемпо-прежнемуотдаютсявсекогда-либосказанныеслова.

Каждыйчас,думаетона,измирауходятлюди,помнящиевойну.Мывозродимсявтраве.Вцветах.Впеснях.Мишельберетееподруку,ониспускаютсяпотропинкекворотамна

улицу Кювье. Мари-Лора проходит одну канализационную решетку, две,три,четыре,пять,апередвходомвсвойдомговорит:

—Можешьоставитьменяздесь,Мишель.Дорогусамнайдешь?—Конечно.—Тогдадоследующейнедели.Онцелуетеевобещеки:—Доследующейнедели,бабушка.Она слушает его шаги. Наконец они затихают, остается лишь

шуршаниешин,лязгтрамваевибыстраяпоступьозябшихпешеходов.

БлагодарностиЯглубокопризнателенАмериканскойакадемиивРиме,Комиссиипо

искусству штата Айдахо и мемориальному фонду Джона СаймонаГуггенхайма.СпасибоФрансисуЖеффару,которыйвпервыепривезменявСен-Мало. Спасибо вам, Бинки Урбан и Клер Рейхилл, за ободрение идоверие.ИособоеспасибоНэнГрэм,котораяждаладесятьлет,апотомнепожалеладляэтойкнигисвоейлюбвиимногихчасовредакторскоготруда.

Мнеоченьпомогликниги«Истал свет»ЖакаЛюссейрана, «Kaputt»Курцио Малапарте, «Лесной царь» Мишеля Турнье и «Вы, конечно,шутите, мистер Фейнман!» Ричарда Фейнмана («Он починил приемниксилой мысли!»); Корт Конли, регулярно присылавший в мой почтовыйящик тщательно отобранный материал, первые читатели Хол и ЖакИстмены, Джессика Сакс, Меган Твиди, Джон Силверман, Стив Смит,СтефаниНеллен, Крис Дорр,Марк Дорр, Дик Дорр,МишельМурамбль,Кара Уотсон, Честон Кнапп, Мег Стори и Эмили Форленд, а особенномама, Мерилин Дорр, которая была моим доктором Жеффаром и моимЖюльВерном.

Больше всего я благодарен Оуэну и Генри, которые прожили с этойкнигойвсюсвоюжизнь,иШауне,безкоторойничегобыэтогонебылоинакоторойвседержится.

notes

Сноски

1Stardust—песня,написаннаяХоугиКармайкломв1927г.,исполнялась

почтивсемивеликимиджазовымиисполнителями.StormyWeather—песняГарольдаАрленаиТедаКелера,написаннаяв1933г.IntheMood—песняДжо Гарленда, ставшая хитом Гленна Миллера. Pistol-Packin’ Mama —песня, написаннаяАломДекстером в 1943 г.; в 1944-м ее записали БингКросбиисестрыЭндрюс.(Здесьидалееприм.перев.)

28,8-cm-FlaK, известное также как «Восемь-восемь» (нем. «ахт-

ахт»/Acht-acht) — германское 88-миллиметровое зенитное орудие,находившеесянавооружениив1928–1945гг.

3«НаВлтаве,наВлтаве,гдесолнцезолотоесветит»(нем.).Австрийская

народнаяпесня.

4Милая(фр.).

5Амбротип — один из ранних видов фотографии на стеклянной

пластинке.

6Прачечная,булочная(фр.).

7Восторг(фр.).

8Приношуизвинения(фр.).

9Здесьидалеецитатыиз«Двадцатитысячльеподводой»приведеныв

переводеН.ЯковлевойиЕ.Корша.

10Немецкийхлебизржаноймукигрубогопомола.

11Август Хайссмайер (1897–1979) — начальник Главного управления

СС, генеральный инспектор учреждений национал-политическогообразования(НАПОЛАС).

12Славабогу!(фр.)

13Этоневзаправду(фр.).

14Дворец(фр.).

15Яэтимбольшенезанимаюсь(фр.).

16ЮнкерсЮ-87 «Штука»— немецкий пикирующий бомбардировщик

временВтороймировойвойны.

17Одиннарод,одногосударство,одинвождь(нем.).

18Занимать(фр.).

19Горныедеревушки(фр.).

20Здесь и далее цитаты из «Путешествия натуралиста вокруг света на

корабле„Бигль“»приведенывпереводеС.Л.Соболя.

21ФридрихГёльдерлин.«СмертьзаРодину».Пер.С.Апта.

22Смотрительвинногоподвала(фр.).

23Добрыйвечер(фр.).

24Решительныйивластныйчеловек,«твердаярука»(фр.).

25«От салата плоховато, от порея здоровею…» (фр.) — ритмическая

детская песенка, под которую хлопают в ладоши или качают ребенка наколенях.

26Пер.Л.Гинзбурга.

27Ремонтнаямастерская(фр.).

28Немецкийкопченыйсыр.

29Вотувидишь(нем.).

30Иголкавстогесена(нем.).

31Неточная цитата из «Улисса» Дж. Джойса. «Где падшие архангелы

срывализвездысосвоегочела»(пер.В.Хинкиса,С.Хоружего).

32Снова (см. с. 290) отсылка к «Улиссу» Дж. Джойса: «История, —

произнесСтивен,—этокошмар,откоторогояпытаюсьпроснуться»(пер.В.Хинкиса,С.Хоружего).

33«Историядрагоценныхкамней»(лат.).

34«СнамиБог»(нем.).

35«ПутешествиекцентруЗемли».Пер.Н.Егорова,Н.Яковлевой.

36Долженбытьпорядок(нем.).

37«Ночьитуман»—директиваГитлераотдекабря1941г.,направленная

наборьбусантинацистскойоппозициейвоккупированныхстранах.

38Атлантический вал — система укреплений, которая, по замыслу

фашистского командования, должна была протянуться более чем на5000км,отНорвегиидоИспании.

39«Домиканет,гдеты,домик?»(нем.)

40Булочная(фр.).

41«Довойны.Яслышалваспорадио»(фр.).

42Два,три,четыре(фр.).

43Скрытнаядевочка(фр.).

44«Выдолжнымнепомочь!»(нем.)

45«Таммояплемянница!»(нем.)

46Естьтуткто-нибудь?(нем.)

47Дамскийпарикмахер(фр.).

48Тыздесь?(фр.)

49Моитуфли(фр.).

50Благодарность, благодарности, благодарственная молитва,

благодарение(нем.).

51Женская лига, женский союз, мужчина, сочувствующий борьбе за

женскиеправа,женскоедвижение(нем.).

52Вопросы(нем.).

53Мама(нем.).

54ЗдесьбылрасстрелянБюиГастонМарсель,18лет.ПогибзаФранцию

11августа1944г.(фр.).

55Да(фр.).