JetSoft eBook 2016 

ГЕОРГИЙ САТАРОВ РОССИЯ КАК СИМВОЛ ТРЕВО-ГИ

8 ФЕВРАЛЯ 2015 http://www.ej.ru/?a=note&id=27045 

Глубочайший кризис, в котором се-

годня находится Россия, пусть и до дна

2

еще далеко, совсем не прост, ибо тесно взаимосвязан с двумя другими кризиса-ми цивилизационного характера. Однако сперва про наш кризис. Важно понимать, что это кризис российского социального порядка, основ российской социально-сти, что в первую очередь определяет — быть или не быть России. Обратите вни-мание, что я говорю именно о кризисе социального порядка, а не российского государства. Причина будет ясна из даль-нейшего изложения, и когда ясность появится, я вернусь к приведенной фор-мулировке.

А вот два следующих кризиса. Вто-рой (по перечислению) — кризис миро-вого порядка. Он констатирован давно и многими, хотя по-разному определяем. Я

3

дерзнул дать свое толкование, поскольку, на мой взгляд, кризис миропорядка взаимосвязан с третьим кризисом, также давно (лет тридцать, минимум) конста-тированным: кризисом государства мо-дерна как формы политической власти, которая начала формироваться совсем недавно, в XVII-XVIII веках. Первыми провозвестниками этого кризиса еще в конце XIX века были теоретики анархиз-ма. Сейчас об этом пишут респектабель-ные и наблюдательные социальные мыс-лители вроде ван Кревельда.

Итак, мы имеем три взаимосвязан-ных кризиса: кризис российского соци-ального порядка, кризис мирового по-рядка, кризис государства модерна. Двух последних достаточно, чтобы бить трево-

4

гу. И такая тревога зазвучала помимо во-ли тех, кто ее бьет. Происходящее сего-дня в России, и накрывшее Украину, яв-ляется таким набатом. Более того, исто-рически совершенно естественно, что на-бат прозвучал столь отчетливо и громо-гласно именно из нашей страны.

1. Государство модерна и плоды Просвещения

В это трудно поверить: Римская им-перия периода расцвета с населением 50-80 миллионов человек управлялась бю-рократией с численностью «центрального аппарата», как мы сказали бы сегодня, в 3-4 тысячи человек. А вот еще важный пример — как росла численность бюро-

5

кратии во Франции: 1505 г. (Людовик XII — «Отец наро-

да») — 12 тыс.; 1610 г. (Генрих IV, последний год

царствования) — 25 тыс.; 1650 г. (Людовик IV — «Король

солнце», торжество абсолютной монар-хии) — 50 тыс.

Этот экспоненциальный рост бюро-

кратии объяснялся, прежде всего, ростом числа управленческих функций, которые формировались в нарождающихся госу-дарствах модерна. И это были не только расширяющиеся функции контроля и ус-ложняющегося управления (переписи, налоги, картография, почта, постоянная армия, государственный бюджет вместо

6

монаршего и т.п.). Эпоха Просвещения подкинула новой форме политической власти идею общественного блага как способ обоснования символической ле-гитимности той беспрецедентной власти, которая концентрировалась в руках аб-солютных монархов XVIII века. А это по-рождало новые функции, ранее прояв-лявшиеся редко и факультативно. Идея и практика государства модерна подкреп-лялись оформлением ясных границ, окаймляющих территории, обладающие ясной этно-культурной и языковой цело-стностью, а также идеей суверенитета, распространявшегося на эту территорию. Она прошла эволюцию от максимы «Го-сударство — это Я» Людовика XIV до су-веренитета государства как такового.

7

Эпоха Просвещения параллельно формировала понимание того, что заро-ждается новый социальный феномен — гражданское общество. В наиболее по-следовательной форме это понимание было выражено гением шотландского Возрождения Адамом Фергюсоном в его книге «Опыт истории гражданского об-щества», ставшей одной из самых пере-водимых и читаемых во второй половине XVIII века. (Сейчас он наиболее актуален для России, при том что незаслуженно обделен вниманием.) Идеи эпохи Про-свещения воздействовали на практику государства модерна амбивалентно. Не-гативные и даже трагические их послед-ствия были описаны Джеймсом Скоттом в его важной книге «Благими намере-

8

ниями государства». Опасность негатив-ных последствий (автор назвал их «высо-кий модернизм») ограничивалась силой гражданского общества. По разным при-чинам в некоторых странах, освоивших плоды эпохи Просвещения довольно од-носторонне и не успевших взрастить сильное гражданское общество, эти пло-ды в XX веке обернулись величайшими трагедиями.

Идея государственного суверенитета как одна из ипостасей идеи политической власти неотделима от категории леги-тимности власти. XIX век формировал в Европе две модели процедурной легити-мации государственной власти: 1) на-следственные монархии (конституцион-ные или нет), как в Швеции, Англии, Рос-

9

сии, Германии и т.п., 2) демократии с из-бираемой властью, как во Франции.

Первая мировая война обозначила начало ускоренного процесса распада империй. Большевистская Россия, обра-зовавшаяся в результате первого сжатия российской империи, озадачила Европу. Крах российской монархии не шокиро-вал ко всему привыкшую Европу. Ведь ожидался переход к альтернативной форме легитимности — демократиче-ской. Но большевики проиграли выборы в Учредительное собрание, расстреляли его и на сто лет заложили вирус имита-ции нормальной политической системы. Процедурная легитимность подменялась символической: внедрением в умы граж-дан некоторых идей эпохи Просвещения,

10

бредовых, упрощенных и извращенных. По сию пору любая властвующая

группировка в России (за исключением недолгого перерыва в конце XX века) ря-дится в примитивную респектабельность, присваивает себе простые и привлека-тельные легенды, обосновывающие их право на власть, полученную нелегально, и излучает обаяние, усыпляющее, нет, не бдительность, а зачатки гражданского чувства своих подданных, а также зор-кость и осторожность зарубежных парт-неров.

Первоначальную сущность государ-ства модерна можно было описать до-вольно просто: концентрация политиче-ской власти, централизация контроля над насилием, централизация контроля над

11

разнообразными ресурсами, увеличение числа полномочий и стремительный рост бюрократии. Сильные государства мо-дерна выигрывали из-за того, что, кон-центрируя власть, они создавали условия для экономического роста. Дальше стали проявляться различия, вызванные силой гражданского общества (как, например, в Англии) или местных сообществ (как в Голландии или США). Дальше на это ста-ли накладываться различия, вызванные культурой, религией, природными ресур-сами, исторической траекторией и т.п. Идея сильной централизованной власти в ее разнообразных реализациях порожда-ла со временем множество подвидов. Но все они, включая Россию, были понятны друг для друга из-за ясных общих родо-

12

вых признаков. Ниже будет представлена одна из современных схем описания та-кого разнообразия. Она будет полезна дальше.

  13

2. Политическая власть и экс-плуатация рент

Политическая власть — институт не-

сопоставимо более древний, нежели со-временное государство. Можно считать,

14

что она появилась при переходе от пле-мен без вождей к вождествам (племенам с вождями). Такая трансформация была сопряжена с созданием новых механиз-мов перераспределения различных ре-сурсов и с появлением того, что позже было названо рентой. Несколько тысяче-летий главной была земельная рента. Во-жди, позже — императоры, короли и т.п. боролись за расширение этого главного ресурса, контроль над которым позволял извлекать гигантские рентные призы. Для такого контроля формировались и институты насилия, и соответствующие идеологии, обосновывающие, например, божественное происхождение сегменти-рованного вертикального социума. Поз-же возникла природная рента (железо,

15

золото, нефть и т.п.), которая повышала ценность земельной ренты.

Скотт, Уоллис и Вайнгаст разделили политические режимы (социальные по-рядки) на две крупные категории.

Первая — социальные порядки ог-раниченного доступа. Это наиболее рас-пространенная и укорененная форма по-литической власти. При ней насилие и ренты контролируются правящей коали-цией; рента распределяется внутри пра-вящей коалиции и частично использует-ся для поддержания действующего по-рядка; социальные отношения, вклю-чающие политические или экономиче-ские обязательства, имеют персональный характер. Доступ к различным ресурсам — от власти до образования — ограни-

16

чен, как правило, правящей коалицией. Вторая категория — социальные по-

рядки открытого доступа. Здесь домини-руют безличные социальные отношения, опосредованные правом; насилие и рен-ты контролируются институтами и него-сударственными организациями; доступ к различным ресурсам не ограничен ка-кими-либо специальными группами.

Эволюция политических, правовых и экономических институтов часто обу-словлена давлением потребности эффек-тивной эксплуатации рент. И здесь нет единственного решения, имеющего по-давляющее конкурентное преимущество. Одно из таких решений — порядки от-крытого доступа или, в привычных тер-минах — демократии. Но нефтяные фео-

17

дальные государства аравийского полу-острова с жесткой и не подвергающейся сомнению традицией преемственности персональной власти ищут другие меха-низмы. Там природная рента контроли-руется и присваивается небольшой пра-вящей группировкой (семейным кланом), но существенная часть ренты направля-ется на общественно полезные цели, от масштабного гражданского строительст-ва до образования и здравоохранения. Этим легитимность власти, основанная на монархической традиции, подкрепля-ется демонстрацией социальной ответст-венности власти. Применительно к Рос-сии, как мы увидим ниже, это различение работает довольно убедительно. Оно имеет отношение и природе кризиса ми-

18

рового порядка.

3. Кризис государства модерна

Он нарастал не очень драматично. Тому есть две причины. Первая проста. Чем раньше вы родились, тем раньше, по сравнению с родившимися позднее, для вас наступает старость. Так и в нашем случае: кризис государства модерна стал проявляться наиболее явно в тех странах, которые дальше других прошли по всем этапам его становления, включая форми-рование сильного гражданского общест-ва. Но таких государства на Земле явное меньшинство (процентов 20, не более). Поэтому он не стал универсальной про-блемой, но сказывается лишь на тех, кто

19

вошел в этот кризис. Вторая причина состоит в том, что

наступление на государство модерна, этот привычный (хотя и исторически совсем молодой) аспект социального бытия, осуществлялось и снизу, и сверху. Атака шла на главный атрибут государства: су-веренитет государственной власти, на все его важнейшие инструменты. Самое главное: полномочия по обеспечению безопасности. С верхнего уровня — обес-печение безопасности границ. Эти пол-номочия начали передаваться на между-народный уровень формированием раз-личных военных блоков (НАТО и т.п.) и союзов. На нижнем уровне наиболее продвинутые страны первыми обнару-живали, что централизованные полномо-

20

чия по обеспечению безопасности повсе-дневной жизни граждан неэффективны, что их удобнее передавать местным со-обществам. В результате стала формиро-ваться так называемая местная «сообще-ственная полиция». Но это работает только при развитом гражданском обще-стве.

И это не все: эти полномочия парал-лельно начали перетекать от властей раз-личных уровней к частным охранным фирмам, нанимаемым местными сообще-ствами; прямо как в легендарном фильме «Великолепная семерка». И это не все: сами органы власти начали работать как частные структуры. Например, в Боль-шом Лос-Анжелесе полиция штата и служба шерифа на конкурентных началах

21

участвуют в регулярных тендерах, объяв-ляемых муниципалитетами, на оказание полицейских услуг. И то, и другое не пре-вращается в диктат мелких мафий только при развитом гражданском обществе, верховенстве права и полноценной поли-тической конкуренции.

Второй важнейший атрибут сувере-нитета государства — национальная ва-люта — также атакуется с двух сторон. На верхнем уровне мы видим массовый от-каз от национальных дензнаков на при-мере «Зоны евро». На нижнем уровне по-является все больше городов, которые с согласия центральной власти вводят ме-стную валюту: ровно то, против чего бо-ролась власть при формировании совре-менного государства. Оказывается, что

22

это решает многие экономические про-блемы местных сообществ. Но только в развитой демократии.

Я перечислил далеко не все. Раство-ряются многие государственные грани-цы, перераспределяются или децентрали-зуются некоторые функции правосудия с помощью создания международных су-дебных инстанций, и т.д., и т.п. Общий вектор этих изменений очевиден, он фундаментален: меняются критерии эф-фективности социального порядка. Раньше такие критерии были ориентиро-ваны на пользу абстрактной сущности под названием «государство». Мировой социальный порядок считался тем эф-фективнее, чем незыблемее были грани-цы суверенных государств. Но после Вто-

23

рой мировой войны он постепенно начал переориентироваться на пользу граждан и местных сообществ. (Нередко это был возврат к различным формам социаль-ной организации, практиковавшимся чуть ли не в Средневековье или в XIX ве-ке).

Кризис государства модерна в раз-витых социальных порядках открытого доступа преодолевается сравнительно безболезненно в ходе постепенных эво-люционных трансформаций. Они осно-ваны на гибких адаптивных механизмах развитых демократий. Драматичность этого кризиса проявляется в том, что он усугубляет нарастающую дистанцию ме-жду странами, которую часто называют цивилизационным разрывом. Он прояв-

24

ляется в неадекватности новой реально-сти закостеневшим нормам международ-ного права. Представьте себе: в Совете безопасности совместно принимают ре-шения представители стран, вовлеченных в постмодернистский проект поиска но-вых форм организации политической власти, стран, лидеры которых рассмат-ривают государство как вечную и неиз-бывную форму социальной организации, и стран, лидеры которых используют го-сударство и его суверенитет для обеспе-чения безопасности собственных престу-плений.

  25

4. Кризис мирового порядка

После Второй мировой войны из

мировых империй осталась только Рос-сия (в виде СССР). Колоссальные из-держки и трагедии этой войны привели к построению мирового порядка, стержнем которого стали ООН и Совет безопасно-сти (фиксировавший особый статус по-

26

бедителей, имеющих право вето). Если разобраться в реализованной тогда кон-струкции, то несложно прийти к выводу, что она предназначалась для уменьшения риска столкновений между государства-ми, для обеспечения «мирного сосущест-вования» государств, мыслимых вместе с их суверенитетом. Можно сказать иначе: новая конструкция предназначалась для обеспечения незыблемости совокупности суверенитетов, поскольку предполага-лось, на основании предшествующего опыта, что главная угроза — войны меж-ду государствами (фактически об этом говорят уже статья 1 Устава ООН и пер-вый пункт статьи 2). При этом не прини-мался в расчет способ появления госу-дарств и их поразительное разнообразие.

27

Тому было две причины. Первая: сомни-тельная процедурная легитимность СССР — одного из главных победителей и силовых инвесторов нового миропо-рядка — задавала низкую планку требо-вательности к легитимности появления власти и в других странах. Вторая: стре-мительный распад мировых империй по-рождал самые экзотические квазигосу-дарственные образования, в которых власть появлялась не только быстро, но и весьма экстравагантно, по сравнению с европейскими стандартами.

Конечно, 10 декабря 1948 года на третьей сессии ООН была принята Все-общая декларация прав человека. Но этот вполне достойный документ носил реко-мендательный характер. Показательно

28

также, что он был принят на третьей сес-сии, а не на первой. Неудивительно, что правящие группировки или лидеры стран-членов ООН отличались весьма творческим разнообразием в использо-вании своего суверенитета: от поедания своих подданных до безудержной кор-рупции и геноцида собственного народа или отдельных этнических и религиоз-ных групп.

Возможно, создание ООН до сих пор предотвращало новые мировые войны. Увы, мы не можем знать этого наверняка из-за невозможности экспериментальной проверки. Но точно не удалось избежать локальных войн между государствами. И тем более не удалось противодействовать разнообразным и масштабным угрозам

29

правам граждан и местных сообществ, включая право на жизнь, исходящим из двух источников. Первый — сами госу-дарства, носители суверенитета, точнее — государственная власть, нарушавшая права своих граждан; второй — различ-ные негосударственные группы (пример — терроризм). Бесспорно, понимание этого возникало. Но попытки компенси-ровать дефекты исходной конструкции систематически натыкались на принцип незыблемости суверенитета и охраняю-щее его международное право. И это только одна из сторон кризиса.

Давайте называть вещи своими име-нами. Принцип незыблемости суверени-тета не защищает граждан государств, являющихся носителями суверенитета.

30

Для большинства стран-членов ООН этот принцип защищает незыблемость режимов (лидеров), использующих суве-ренитет в качестве способа охраны своей политической ренты, эксплуатируемой правящими группировками в ущерб сво-им гражданам и развитию своих стран. Права граждан при этом становятся жертвой, как и сами граждане.

Мы не вправе обвинять учредителей ООН. Они действовали на основании имеющегося опыта, в том числе — весьма трагического. Для всех было очевидно: войны между государствами становились источником огромных бедствий для гра-ждан. Это было на виду. Конечно, были и другие угрозы. В сороковые годы уже су-ществовал, к примеру, исламский терро-

31

ризм. Но все это меркло на фоне кошма-ра Второй мировой войны. Издержки при решении таких глобальных задач не-избежны. Ошибкой становится неготов-ность и неспособность их исправлять. Это — другая сторона кризиса миропо-рядка, более опасная.

Довольно часто кризис мирового порядка связывают с кризисом демокра-тий. Это довольно старая песня. Доста-точно вспомнить доклад «Кризис демо-кратии», подготовленный в 1974 г. Круа-зье, Хантингтоном и Ватануки по заказу Трехсторонней комиссии. Прошло более сорока лет, и эта тема возникала неодно-кратно по разным поводам. Мое мнение: адаптационный потенциал демократий не исчерпан. Они демонстрировали его

32

неоднократно, и тем в большей степени, чем серьезнее были вызовы. Демократии сильны не тем, что избегают ошибок, а тем, что обладают институциональными механизмами их выявления и исправле-ния. Институциональные механизмы ра-ботают медленнее, потому, например, что связаны с выборными циклами. Но на длительной перспективе они эффектив-нее, поскольку основаны на свободе по-иска альтернативных решений. Появле-ние докладов, подобных упомянутому выше, частное проявление этого обстоя-тельства, и характеризует адаптивность демократий в большей степени, чем над-вигающуюся гибель этого цивилизаци-онного достижения. Именно по этому поводу Уинстон Черчилль сказал: «Демо-

33

кратия — это скверно. Но ничего полу-чше пока не придумано».

Идеальных институтов в природе не существуют. И все они регулярно сталки-ваются с новыми проблемами и вызова-ми, что нередко воспринимается как кри-зис. Но это не обязательно кризис инсти-тута, а кризис столкновения института с новыми вызовами. Существует известная шутка: «Как отличить хорошее растение от сорняка? Надо сильно дернуть. Если выдернулось, то это хорошее растение». Мораль очевидна: есть проблемы, кото-рые опознаются только a posteriori. Мы увидим кризис исчерпания ресурса демо-кратий только тогда, когда обнаружим, что с очередным вызовом они не справи-лись. Не раньше. Пока, как мне представ-

34

ляется, их ресурсы не исчерпаны. Я гово-рю о демократиях, поскольку довольно очевидно, что бремя поиска нового ми-рового порядка ляжет в первую очередь на них.

  35

5. Кризис российского социаль-ного порядка

Он имеет столетнюю историю и на-

чался в ноябре 1917 года, когда была пре-рвана и не восстановлена какая-либо традиция легитимации власти. Часто го-ворят о том, что советский период харак-теризовался генетической катастрофой, вызванной сталинскими репрессиями, и

36

системой антиотбора в правящей элите. Но забывают о другом: сменяющие друг друга политические режимы производи-ли антиотбор и наследование политиче-ских практик. Не имея возможности вда-ваться в интересные подробности, при-веду лишь три важных примера. Первый: практика использования права на кор-рупцию как средства обеспечения лояль-ности бюрократии. Это было свойствен-но царскому режиму (об этом писали российские социологи начала XX века). Этим же характеризовался период застоя советской власти. Та же практика в еще больших масштабах процветает в ны-нешней России. Любопытно, что в пер-вых двух случаях этот инструмент не по-мог, когда режимы поражал острый кри-

37

зис. То же самое ждет и путинский ре-жим.

Второй пример: царская Россия, со времен реформ Александра II, начинала серьезное движение в сторону государст-ва с социальным порядком открытого доступа. Этот процесс был позже под-стегнут Февральской революцией, но полностью отменен контрреволюцией большевиков. Я без колебаний использую термин «контрреволюция», поскольку большевики стремительно вернули стра-ну и общество к порядку ограниченного доступа. В частности, они взяли под то-тальный контроль не только насилие, но и все виды рент, включая шумпетериан-скую (инновационную). Это стало одним из факторов уникальной неэффективно-

38

сти советской экономики (несогласным с моим утверждением напоминаю, что эф-фективность определяется не размером конечного результата, а отношением это-го результата к величине затраченных ре-сурсов). Десятилетие, начавшееся в 1989 году, характеризовалось новой попыткой построения порядка открытого доступа. Это было связано не столько с сознатель-ными усилиям элит, сколько с поисками выхода из кризиса, связанного с полным обвалом природной ренты, на которой с трудом выживал Советский Союз. И вновь, как и осенью 1917 года, эта попыт-ка была отменена путинским режимом, которому понадобилось три года, чтобы вернуть страну к порядку ограниченного доступа, взяв под контроль и ренты, и все

39

формы насилия. Те ренты, которые они не в состоянии эксплуатировать, как ин-новационную, они уничтожают. Уже в середине нулевых годов в зарубежной на-учной литературе начали появляться ста-тьи, в которых сформированный в Рос-сии новый социальный и экономический порядок уподоблялся существовавшему во времена Ивана Грозного.

Последний, третий пример: сфера управления. «Закон необходимого разно-образия» Уильяма Росса Эшби имеет, прежде всего, следующую практическую интерпретацию: сложность управляющей системы должна соответствовать слож-ности управляемой системы. Мы не мо-жем избежать одного фундаментального свойства эволюции: нарастания сложно-

40

сти. Это касается в равной степени и биологической, и институциональной эволюции. Усложняется наша жизнь, наши представления о себе и окружаю-щем мире; усложняются потребности, способы воздействия на окружающий мир, природный и социальный. Соответ-ственно меняется и сложность политиче-ской организации, сложность бюрокра-тических машин. Если этого не происхо-дит или если пытаться этому искусствен-но противостоять, то социальный поря-док теряет адаптивность вместе с устой-чивостью и может погибнуть. И больше-вики, и нынешние власти, по разным, впрочем, причинам, делали одно и то же: упрощали под себя, под свои заблужде-ния или убогие представления способы

41

управления страной. Опять гребля про-тив потока эволюции. Исход продемон-стрирован судьбой СССР.

Важно понимать, что каждый после-дующий откат в прошлое чреват все бо-лее масштабными потерями. До реформ Александра II российская наука не внесла в общую копилку европейской науки практически ничего. Реформа высшего образования, произведенная царем, дав-шая полноценную свободу университе-там, привела через несколько десятиле-тий к потрясающему рывку. Среди пер-вых лауреатов Нобелевской премии были наши Павлов (1904 г.) и Мечников (1910 г.). В России были созданы мировые школы истории, права, психологии, фи-зиологии, генетики, химии, физики, ма-

42

тематики. Десятилетия советской власти сохранили лишь химию, физику и мате-матику, поскольку они имели прикладное военное значение. Была уничтожена ге-нетика, в зародыше уничтожили кибер-нетику и социологию. И это не все поте-ри. Тяжелейший, нищий период 90-х го-дов, а в еще большей степени — пятна-дцать лет путинского режима привели к катастрофической деградации и сферы науки, и сферы высшего образования.

Трагедия состоит в том, что за эти 150 лет стремительно нарастала зависи-мость развития стран и обществ от сферы производства и воспроизводства знания. Тут речь не только о науке, но и о сфере управления, например. Ведь не случайно появился термин «Общество знания».

43

Это значит, что еще быстрее нарастало наше отставание (под усыпляющие блея-ния о «самой читающей…»; просто надо вспомнить, что нам позволяли читать). У описанного мной отставания сейчас и в советский период есть общие корни: не-дообразованные, бездарные «элиты» обо-их периодов потребительски и с подоз-рением относились к науке как сфере, ко-торую трудно контролировать (т.е. мож-но, конечно, но с летальным исходом для науки). В еще большей степени это каса-ется высшего образования, которое, на-ходясь в нормальном состоянии, произ-водит независимо мыслящих индивидов. А таковые были не нужны ни прежней, ни нынешней власти. Александр II шел на ограничение собственной власти и на

44

предоставление независимости местному самоуправлению, судам, образованию, поскольку был уверен в незыблемой ле-гитимности монархии. И большевики, и нынешние элиты, обделенные полноцен-ной легитимностью, на это были и оста-ются неспособны. Сейчас мы вошли в окрестность точки невозврата, после прохождения которой наше начавшееся путешествие на дальнюю периферию ев-ропейской цивилизации окажется ли-шенным обратного билета.

Все, что я перечислил — довольно возвышенные, так сказать, системные причины кризиса социального порядка в России. Но есть и неприкрыто вульгар-ные, о которых написано много, но кото-рые я обязан упомянуть — предельное

45

моральное разложение и воровство элит. Оно заставляет их держаться за власть зубами, когтями, штыками. И это усугуб-ляет российский кризис.

 46

6. Взаимосвязь трех кризисов

Теперь пора вспомнить, что в со-

временной ипостаси и в современном понимании государство — это корпора-ция, создаваемая гражданами для произ-водства общественных благ (безопас-ность, здоровье, образование и т.п.). При

47

этом не следует путать институты этой корпорации, выполняющие свои консти-туционные функции, и здания с одно-именными вывесками, в которых сидят люди со служебными удостоверениями, где напечатаны слова, напоминающие о тех же функциях. Наличие зданий и слу-жебных удостоверений не гарантирует выполнение конституционных функций. Россия тому ярчайший пример. Дума не думает. Правительство не правит. Суды не судят. А президент, гарант Конститу-ции, разрушает конституционный строй. В этом смысле говорить о кризисе рос-сийского государства поздновато. Этот разговор был бы актуален лет десять-двенадцать назад. Сейчас без вскрытия и сложных анализов легко констатировать

48

смерть современного государства в Рос-сии.

Теперь под вопросом социальный порядок как таковой, призванный под-держивать совместное безопасное и пло-дотворное проживание людей на терри-тории страны независимо от состояния государства под названием Российская Федерация. Этот социальный порядок никогда не сводится к набору законов и институтов, созданных для их выполне-ния. Социальный порядок склеивается убеждениями и ценностями людей, их представлениями о мире и о себе, мора-лью, взаимным доверием, необходимым для совместных действий, направленных на реализацию общих целей. Он включа-ет традиции и привычки повседневной

49

жизни, придающие необходимую устой-чивость социальному порядку. Он делает взаимодействие людей более безопасным и предсказуемым. Этот социальный по-рядок немыслим без свободной возмож-ности людей обмениваться информацией и образовывать ассоциации и организа-ции, что и производит новые знания и практики, обеспечивающие адаптивность и возможность развития. Этот социаль-ный порядок поддерживается готовно-стью и способностью людей защищать его от любых угроз, включая собственную преступную власть.

Теперь перечитайте предшествую-щий абзац и сопоставьте приведенное описание с тем, что каждый из нас видит вокруг. Попробуйте найти что-либо из

50

перечисленного выше, что относится к современной российской социальности и людям ее образующим. Возможно, что-то наскребется, но только в очень ограни-ченном количестве, с весьма ограничен-ным радиусом социального действия и взаимодействия. Наша социальность превращается из живого организма в ку-чу молекул, липнущих иногда по при-вычке друг к другу. Это — признаки со-циальной гангрены. Мы имеем дело с пандемией социопатии, когда социальная патология превращается в социальную норму. Источник заразы — власть и под-контрольные ей СМИ. Причина распро-странения заразы — ослабление социаль-ного иммунитета общества, продолжав-шееся почти сто лет. Задержке лечения

51

способствуют сервильность, разобщен-ность и безответственность культурной элиты. Крайне тяжелый случай. Тут надо трезво осознавать: когда общество пора-жает такая страшная болезнь, то оно как целое реагирует однозначно: перестает осознавать себя как некоторое единство, дробится на куски, внутри которых ищет иные (новые или старые) способы консо-лидации и выживания.

Современные исследования, посвя-щенные сравнительному анализу поведе-ния людей и приматов, выявили одно важное отличие, в которое трудно пове-рить в условиях разрушающегося социу-ма. Вот пример, связанный с использова-нием языка указательных жестов. Мла-денцы, еще не освоившие язык, с удо-

52

вольствием используют указательные жесты, чтобы подсказать взрослому, ра-зыскивающему потерявшуюся вещь, где она находится. Приматы на это неспо-собны. Они тоже используют указатель-ные жесты, но только для того, чтобы указать на предмет, который нужен им, например, на банан, до которого они не могут дотянуться. Речь идет о фундамен-тальном признаке вида homo sapiens: ге-нетической склонности к сотрудничест-ву, кооперативной коммуникации. В этом состоит одно из необходимых условий появления развитого языка и социально-сти. Кооперация и сотрудничество для совместного решения разнообразных проблем — основа человеческой соци-альности. Именно это планомерно раз-

53

рушается путинским режимом. Главное преступление путинского

режима состоит не в беспрецедентном воровстве. Главное — в примитивном и преступном представлении, что общест-вом можно безгранично и безнаказанно манипулировать в своих целях. Они не понимают, что государство не может со-храниться, если общество перестает ощущать себя таковым, если оно распа-дается, атомизируется, становится одно-временно пассивным и агрессивным. Ни-какие институты насилия не могут сохра-нить государство, если распадается обще-ство. В этом один из главных уроков ис-тории. Двоечники не учат уроков и по-вторяют ошибки прошлого. Путинский режим и прикормленная им обслуга сде-

54

лали все, чтобы превратить российское общество в стадо, движимое примитив-ными инстинктами. В этом суть россий-ского кризиса и главная угроза для суще-ствования страны.

Но жертвами становятся не только Россия и ее граждане. Территориальная экспансия, осуществляемая правящей в России группировкой, проистекает из разных источников. Первый — атависти-ческие властные инстинкты представите-лей правящей группировки, связанные, помимо прочего, с устаревшим стремле-нием к наращиванию земельной ренты, свойственного временам феодализма и колониальных завоеваний.

Второй — имперский синдром, же-лающий вернуть мир после Ялты и Пот-

55

сдама, в котором аккуратно поделены зо-ны влияния. Но этого мира давно нет и не будет после Хельсинки, после воссо-единения Германии, после создания еди-ной Европы.

Третий — рентоориентированная экономика, давно неэффективная, а те-перь обрушившаяся из-за падения цен на нефть и санкций за агрессию, подталки-вающая компенсировать нарастающую неустойчивость режима патриотическим возбуждением, порожденным террито-риальными захватами и неистовой про-пагандой ксенофобии. Все вместе базиру-ется на эксплуатации устаревших пред-ставление о государстве, на искажении понятия суверенитета и на патерналист-ских инстинктах большей части населе-

56

ния. Четвертый источник — неспособ-

ность общества к организованному мас-совому сопротивлению преступлениям власти.

Нет ничего бессмысленнее, чем твердить, что Украина стала «полем бит-вы между Россией и США». Во-первых, до начала захвата Крыма Россия находи-лась на периферии внешней политики США. Во-вторых, внешнего врага рос-сийская власть выбирала себе сама. И вульгарный ресентимент вместе с геопо-литическим комплексом неполноценно-сти играли при этом выборе несопоста-вимо большее значение, чем какая-либо рациональная внешняя политика или на-личие актуальных угроз. В-третьих, это

57

могла оказаться не Украина, а, скажем, Грузия или какая-либо из стран Балтии. При истерично-импульсивной «внешней политике» Кремля это не очень сущест-венно (кроме как для жителей этих стран). В-четвертых, сказались страхи «цветных революций», которые пресле-дуют обитателей Кремля уже более деся-ти лет.

Во всей этой истории гораздо важнее другое: происходящее в Украине было бы невозможно, если бы международные институты не продемонстрировали свою беспомощность. Если бы они были в со-стоянии адекватно реагировать на факт нарушения международных норм, а не рефлексировать относительно целесооб-разности такой реакции.

58

Международное право, основанное на принципе государственного суверени-тета, неявно предполагает, во-первых, ответственность государственной власти перед обществом и, во-вторых, достаточ-но тесное взаимодействие между первым (властью) и вторым (обществом). И то, и другое свойственно порядкам открытого доступа с сильным гражданским общест-вом. Именно интеллектуалы и политики таких государств проектировали после-военный мировой порядок. Но все это предельно далеко от действительности, представленной большинством госу-дарств с порядками ограниченного дос-тупа. А государства, в которых власть от-ветственна перед обществом, образуют убедительное меньшинство, даже если

59

учесть те из них, в которых такая ответ-ственность не институализирована. А ведь с момента, когда было провозглаше-но право общества ниспровергать пре-ступную власть, направление ответствен-ности в порядках открытого доступа ста-ло меняться: общество все более стано-вится ответственным за государственную власть и ее состояние.

В порядках ограниченного доступа все устроено иначе. Здесь стабильность социального порядка обеспечивается контролем над насилием, рентами со сто-роны правящей коалиции и слабостью самого общества. Это упрощает жизнь, когда речь идет о взаимодействии с дру-гими странами и необходимости влиять на их политику. Поэтому лидеры разви-

60

тых стран с порядками открытого досту-па либо приручают диктаторов, либо ме-няют их, либо (реже) затевают утопиче-ские проекты перехода к демократии с помощью примитивных легистских тех-нологий и с печальным исходом. Нако-нец, есть самая популярная стратегия: не вмешиваться во внутренние дела. Это распространяется как на крохотные ост-ровные государства в силу их инфините-зимального влияния, так и на такие слу-чаи, как Россия, в силу сложности про-блемы и больших силовых ресурсов. Но то, что безвредно в случае банановых диктатур, становится гигантской пробле-мой в случае России. Повторю еще раз: нынешнее состояние российской власти обусловлено как внутренней причиной —

61

слабостью общества, так и внешней — попустительством извне. В результате возникла угроза распада России. В бли-жайшей перспективе это представляет опасность для всех, ибо речь идет о рас-паде ядерной державы; и не видно центра власти, который взял бы на себя ответст-венность за контроль над ядерным ору-жием, каковым была ельцинская Россия при распаде СССР.

С момента окончания Второй миро-вой войны и создания ООН прошло поч-ти семьдесят лет. За это время государст-ва модерна в Западной Европе измени-лись весьма значительно. Дело не только в кризисе государства с его исключитель-ным суверенитетом. За это время реали-зовалась мечта Генриха IV Бурбона о

62

единой Европе. Кардинально изменилась иерархия ценностей в пользу прав чело-века и значения местных сообществ. Ев-ропа стремительно двигалась к идеалу Иммануила Канта «К вечному миру». Ес-ли вспомнить предыдущую историю, то трудно поверить, что за эти 70 лет Фран-ция ни разу не воевала ни с Германией, ни с Англией и никто из них ни разу не напал на Россию.

Но тот же период был преисполнен огромным числом провалов модерниза-ционных проектов миссионерского тол-ка, с помощью которых самые разные страны на всех континентах пытались направить в русло построения европей-ской политической модели. Эти провалы были следствием упрощенных линейных

63

представлений о культурной (в широком смысле) эволюции, в которой нынешняя европейская (в широком смысле) модель рассматривалась как естественная и единственная цель политического разви-тия. Та же идея неявно лежала и в осно-вании создания ООН. Предполагалось, что тесное международное взаимодейст-вие стран будет неизбежно сдвигать всех в сторону более эффективной (что со-вершенно ведь очевидно) модели. Между тем, смысл и практика государств в Ев-ропе менялись стремительно, а с осталь-ными этого не происходило. Напротив, часто происходило нечто совершенно противоположное, как в Иране: послево-енный период вестернизации в рамках монархии закончился революцией и уч-

64

реждением Исламской республики, а точнее — теократии, весьма далекой от европейских стандартов.

Представляется, что, начиная с кон-ца XIX века, мы имеем дело не с процес-сом конвергенции различных политиче-ских форм в сторону европейской, эко-номически и технологически наиболее продвинутой, сколько с нарастанием раз-нообразия и дивергенции таких форм. Столь сложное многообразие вступает в противоречие с простой конструкцией ООН, претендующей на монополию управлением мировым порядком. Это проявляется, в частности, в постоянном поиске дополнительных и разнообразных форм интеграции различных фрагментов мирового сообщества, которые часто

65

вступают в противоречие с гигантом ООН, либо дублируют его функции, либо с трудом находят себе место. Иногда эти проблемы касаются даже мощных меж-дународных финансовых институтов.

Создание ООН стало рубежом, после которого стало юридически и политиче-ски невозможно (или крайне затрудни-тельно) появление «мировых жандар-мов», каковыми были Наполеон в Евро-пе, США в Латинской Америке, Англия в своей империи, над которой не заходило солнце, или в Китае и других странах, СССР в Восточной Европе. Это был золо-той век государства модерна в его импер-ском исполнении. Он закончился, а мир неузнаваемо изменился и усложнился. А ООН создавали страны, движимые наи-

66

лучшими и благородными побуждения-ми, но с инстинктами мировых жандар-мов и простыми представлениями о ми-ре. Ни эти инстинкты, ни эти представ-ления уже не актуальны. Вспомним снова «Закон необходимого разнообразия»: проблемы сложного мира не могут ре-шаться простыми средствами. Возможно, в том числе и по этой причине ООН и Совет безопасности не могут выполнять функцию монопольного мирового жан-дарма, исполняющего коллегиальные решения представителей мирового сооб-щества.

Итак, кризис государства модерна связан, прежде всего, с нарастающей сложностью жизни. Замысленное как централизованное с вертикальной орга-

67

низацией власти государство отстает от этих темпов и теряет в эффективности. То же происходит и с ООН, чья структу-ра напоминает демократическое государ-ство начала XX века. Модульное горизон-тально организованное общество выхо-дит на первый план, формируя динамику трансформации государства модерна в Европе. Путинская власть не просто от-стает, она движется в противоположном направлении, далеко проскочив абсолю-тизм Людовика XIV («Государство — это я!») и ворвавшись в эпоху Московского княжества. Любимое слово путинской элиты — «суверенитет» — подменяет право правящей коалиции на произвол. Она навязывает государство в качестве ведущей ценности, что было свойственно

68

XIX веку и периодам мировых войн XX века и что может еще быть приемлемо ныне для государств с молодой историей. Но это смотрится смешно для страны с такой историей, как наша. Так нелепо подростковое кокетство в исполнении древней старухи. Их патриотизм — это верность и лояльность власти, какой бы она ни была, а не верность стране, не гражданской нации. Архаика, не просто смешная, а преступная и разрушительная в предлагаемом исполнении.

Одновременно с рентной экономи-кой Московского княжества путинская Россия восстанавливает явные имперские черты, пытаясь возвратить себе прерога-тивы мирового жандарма местного зна-чения. Это еще одно контрэволюционное

69

движение. Мы помним, что Российская империя начала распадаться в феврале 1917 года. В 1991 году произошел новый приступ распада. И мы не знаем, закон-чился ли распад империи. Если нет, то можно не сомневаться, что путинский режим поспособствует новому приступу в максимальной степени.

Мы видим также в случае России пример далеко не монотонного пути к социальным порядкам открытого досту-па (демократиям — в устаревшей терми-нологии). После Александра III и боль-шевиков путинский режим — это третий срыв такого движения. Любопытно, что этот последний срыв вступает в противо-речие не только с трендом европейской трансформации государства модерна, но

70

и с послевоенным мировым порядком, усугубляя его кризис, а возможно — об-рекая его на исчезновение.

Есть искушение предположить, что Россия — это увеличенная копия Ирана. Не в том смысле, что Россия — тоже тео-кратическое государство (хотя, чем бог не шутит?), а в том, что любые попытки вес-тернизации России обречены. Я так не считаю. Россия — часть европейской ци-вилизации. Очень сложная пограничная часть, поэтому ей труднее. Стало быть, вопрос в другом: пойдет ли Россия по ев-ропейскому пути в ее нынешних грани-цах или отдельными кусками, на которые она расколется, поскольку не смогла со-хранить себя как цивилизованное, со-временное целое.

  71

7. Что дальше

Легче всего предсказать способы

разрешения российского кризиса. Как ни странно, их немного. Загипнотизирован-ные относительной стабильностью по-вседневной жизни, мы слабо распознаем, а чаще просто игнорируем признаки не-устойчивого хаотического состояния, в котором находятся атомизированное

72

российское общество и российская власть, проявляющая остатки результа-тивности только в преступном обогаще-нии и самообороне. Но, как гласят теоре-мы нелинейной динамики, сценариев пе-рехода из хаоса в новый порядок всегда мало. Я вижу четыре среднесрочных сце-нария развития событий в России (ин-туитивно, а не на основании математиче-ских расчетов). Причем все эти сценарии могут (с разной, впрочем, вероятностью) перетекать друг в друга. Первый: инер-ционный сценарий, попытка продлить по возможности жизнь данному режиму без его существенных изменений. Второй: качественное изменение хаотического со-стояния в масштабах России, например — социальный взрыв, приводящий к со-

73

циальной дезорганизации. Третий: рас-пад страны, окончательный крах трех-сотлетней российской империи. Четвер-тый: дворцовый переворот, радикально меняющий природу режима. Первые три сценария имеют наибольшие вероятно-сти перехода от одного к другому, причем конечным аттрактором является распад. Что произойдет в результате дворцового переворота, предсказать невозможно. Тут появляется свой веер сценариев, некото-рые из которых возвращают нас к трем предыдущим.

Во многом развилки между этими сценариями зависят от готовности и спо-собности нынешнего режима применить насилие в отношении несогласных. Как показывает мировой опыт и гласят труды

74

социальных мыслителей вроде Ханны Арендт, одна из важных преград насилию — состояние оппозиционного протеста. Он становится преградой насилию, когда масштаб протеста велик, а оппозиция консолидирована. Это означает, что судьба России может решаться не только во дворцах, которых, конечно, в России нет, как недавно заявил Путин.

Сейчас мировое сообщество озабо-чено агрессией России против Украины, опасаясь новой масштабной войны. Ос-мелюсь предположить, что неконтроли-руемый и взрывной распад России чреват гораздо большими угрозами. И с гораздо большей уверенностью утверждаю: этот распад тем неизбежнее и тем взрыво-опаснее, чем дольше продлится время

75

жизни путинского режима. Вернусь с то-го, с чего начал: Россия происходящим с ней бьет в тревожный набат. Но пока он воспринимается в мире как гонг, опове-щающий о начале очередного раунда боксерского матча. А все гораздо тре-вожнее и несопоставимо опаснее. Пола-гаю, что именно политики выдумали по-говорку: «Генералы всегда готовятся к прошедшей войне». Не уверен в этом ав-торстве, но абсолютно уверен в справед-ливости сходной максимы: «Политики склонны решать вчерашние проблемы».

Что касается остального, то загля-нуть в будущее помогают уже действую-щие тенденции. Траектории изменения природы государства уже намечены. По-лагаю, что институт, именуемый государ-

76

ством, будет сохраняться довольно долго, а разнообразие форм будет нарастать. Но его роль в Европе будет становиться все более символической, определяя грани-цы культурного разнообразия. Суверени-тет, полномочия и контроль над центра-лизованными ресурсами будут размы-ваться. Они будут переключаться на бо-лее низкие уровни местных сообществ и их разнообразных конгломератов и на более высокие уровни разнообразных ас-социативных международных структур с различными перекрывающимися и кон-курирующими функциями. Это означает, что идея суверенитета не сможет далее определять основу международного пра-ва из-за нарастания дистанции между странами в понимании суверенитета и

77

практик его реализации. Но в первую очередь — из-за изменения природы го-сударства в Европе, приводящего к рас-творению идеи суверенитета государства, из-за того, что называют кризисом госу-дарства модерна. Это значит, что между-народное право будет меняться, и во гла-ву угла будут ставиться права людей и их местных сообществ.

ООН в нынешнем виде не выдержит конкуренции. Шанс сохраниться и впи-саться в качестве одного из элементов в новую мировую социальную структуру останется у этой почтенной организации только при радикальной реформе. И пер-вый шаг: избавление от исключительной роли победителей во Второй мировой войне. Право вето отдельной страны в

78

Совете Безопасности — анахронизм, па-рализующий попытки преодоления серь-езных кризисов, нарушающих мировой порядок. Начинать надо с признания кризиса заскорузлого мирового порядка, а затем анализировать и искать решения, адекватные новому стремительно ме-няющемуся миру.

Необходимо навсегда отказаться от практики миссионерства, приводящей к монокультурности. Она становится тем опаснее, чем сложнее и разнообразнее становится жизнь. Ведь только разнооб-разие культур оставляет возможность со-хранения на Земле человеческой цивили-зации и обеспечивает ее развитие. В кон-це концов, институты — этого всего лишь инструмент социальности, а не ее

79

смысл и цель. А сходные цели могут дос-тигаться разными средствами. Думать иначе — значит, рисковать забыть про цели и заниматься только средствами.

Похоже, что общее направление по-иска ясно: новый мировой порядок дол-жен уподобляться не централизованному государству, слегка освоившему разделе-ние властей, а современному граждан-скому обществу, с его модульной струк-турой папье-маше, образованной разно-образием сетевых и свободных связей. Такая структура всегда оказывается более гибкой и менее уязвимой. Это очень сложно, но по-другому, похоже, не вы-жить.

«В кровавом болоте московского

80

рабства, а не в суровой славе норманд-ской эпохи стоит колыбель России. Сме-нив имена и даты, увидим, что политика Ивана III и политика современной мос-ковской империи являются не просто по-хожими, а и тождественными...

Россия порождена и воспитана в от-вратительной и ничтожной школе мон-гольского рабства. Сильной она стала лишь потому, что в мастерстве рабства стала непревзойденной. Даже и тогда, ко-гда Россия стала независимой, она и да-лее осталась страной рабов. Петр I объе-динил политическую хитрость монголь-ского раба с высокомерием монгольского властителя, которому Чингисхан завещал покорить мир...

Русская политика — неизменна. Рус-

81

ские способы, тактика менялись и будут меняться, но путеводная звезда россий-ской политики — покорить мир и пра-вить в нем — есть и будет неизменной. Московский панславизм — это лишь од-на из форм московского захватничества».

Карл Маркс